Тишина туссентской ночи

Они не совсем хорошо понимали, что они творят. Более того, они не слишком отчетливо помнили, как это вообще произошло. Как они позволили этому произойти. Может, это случилось из-за сильных эмоций, вдруг вспыхнувших после их воссоединения спустя те долгие годы, пока один считал мертвым другого; может свою роль сыграла и темная крепкая жидкость, на которую теперь не было ни намека в пустой, сиротливо лежавшей на соседнем надгробии бутылке. Но что бы то ни было, сказанное однажды – «все тайное рано или поздно становится явным» – по-своему свершилось здесь и сейчас, на этом старом кладбище, среди перекошенных каменных статуй и стел, среди высоких могучих дубов, в тишине туссентской ночи. Сидящий на бедрах ведьмака вампир прижимался к тому грудью так, будто бы делал подобное уже далеко не впервые, тогда как беспорядочно скользящие по его бокам мозолистые ладони стискивали его ребра, притягивали ближе, несли ласку и пробуждали в нем какое-то, давно позабытое чувство. Ведомый этим самым чувством, он склонился к шее Геральта. Там, под тонкой кожей оглушающим набатом по артерии билась кровь, такая манящая и такая запретная. — Что ты?.. Регис, не смотря ни на что, близкое нахождение твоих острых клыков у моей шеи меня несколько настораживает. Призрачное тепло бедра Региса, которое Геральт оглаживал несколько минут назад, все еще хранилось на его ладони, которая теперь уже лежала у вампира между лопатками. И эта ладонь почти вцепилась в потрёпанный временем жилет. — Геральт, – тёплое дыхание, обдавшее кожу шеи, заставило ведьмака судорожно вздохнуть. – Ни в этой жизни, ни в следующей я не посмею причинить тебе боли. Кто мог бы подумать, что у Региса могут быть такие тёплые мягкие руки и бархатный заговорщический голос, которому веришь, веришь безоговорочно. — Я вижу шрамы, – снова шепчет вампир, отодвигая высокий ворот из драконидовой кожи в сторону. – Чувствуется стиль моей менее сообразительной соплеменницы. — Менее сообразительной? — Кто же в здравом уме будет бросаться на такого, как ты? Ну, не считая меня. – Не переставая тонко улыбаться, Регис коснулся шеи ведьмака губами, достаточно быстро превращая этот простой жест в настоящий мягкий поцелуй. — Это была брукса из… А откуда она была-то? – Геральт задумчиво бормочет, ведя кончиком носа по плечу Региса, собирая запахи, пробуя их. Он чувствовал аромат горькой полыни и сладкого клевера, ощущал свежесть перечной мяты и терпкость дикого винограда. И он пьянел. Пьянел сильнее, чем от лучших туссентских вин или от простой мандрагоровой настойки, будь она неладна. Его сердце билось чаще с каждым новым ударом, гоняя горячую кровь с усиленной мощью под тем самым местом, под той жилой, которую Регис сейчас ласкал губами, не смея даже коснуться тонкой кожи острым зубом. Но Геральт все же, пусть и скорее инстинктивно, мелко дернулся в сторону. — Тебе стоит только сказать, Геральт, и я остановлюсь. – Но, словно в противовес своим же словам, Регис лишь крепче обнимает ведьмака, а губы его, смелея, приближаются к чужому рту, на этот раз целуя колючий подбородок. Останавливаться он точно не хочет и явно не собирается. Как-бы то ни было, но он тоже пьянеет от Геральта: от его запаха и, главное, вкуса. Вампиры по природе своей куда ярче ощущают вкусы, они их смакуют, словно княжеские сомелье дорогие вина. Наслаждаются ими. Языком, касавшимся покрытой жёсткой щетиной кожи, он собирал малейшие частицы того, что делало Геральта самим собой: привкус недавно смытой крови гнильца вынудил Региса сморщить нос и оскалиться, поднимая верхнюю губу вверх, но нотки вина, костра, конского мыла и пыли, осевшие на языке, заставили его причмокнуть губами. — Не пойми меня неправильно, но ты… Ты невероятно вкусный. – Вампир положил ладони на щеки ведьмака. Янтарь кошачьих глаз встретился с антрацитовой глубиной, в которой с трудом можно было разглядеть расширившиеся зрачки. — Сочту за комплимент. – Геральт прищурился, наслаждаясь прохладой пальцев, медленно, но уверенно гладящих его по лицу. – Что же мы творим, Регис? — Одно лишь слово и я отступлю – Шепотом напомнил ему вампир, неспешно приближаясь к лицу ведьмака. Тёплое, кисло пахнущее мандрагорой дыхание обдало лицо Геральта, чьи уголки губ медленно поползли к верху. — Не смей. – Прошептал беловолосый в блестящее от слюны красноватое ухо. А после притянул Региса к себе рукой, до этого мирно покоящейся на его пояснице, сразу вовлекая вампира в долгий, наконец свершившийся поцелуй. Поначалу они не спешили ускорять поцелуй или углублять его. Наоборот, он был спокойным и размеренным, даже медленным. Изучающим. Язык Геральта мелко мазнул по острым зубам, коснулся внутренней стороны губы, собирая с неё вкус недавно выпитой настойки. Казалось, что во рту вампира она стала крепче на пару-тройку градусов. Но совсем скоро Геральт уже был готов не то, чтобы ускорить поцелуй, а сорвать с Региса одежду, вжать в холодный камень плиты, сделать своим, но его размеренность и спокойствие были будто бы заразными. Тот мягко целовал чужие губы, без напора, но с явной долей собственнического настроения и Геральт, уняв свой пыл столь же быстро, сколь позволил ему разгореться, попросту отдался ласкам Региса. Рукам, которые откуда-то прекрасно знали, где стоит огладить, а где надавить, впиваясь когтями. Они ненадолго отстранились друг от друга, чтобы вскоре вновь соединиться в поцелуе. Заметно было, что регисов самоконтроль уже начинает активно рушиться: он чуть прикусывал губы Геральта, все чаще бился своими зубами о чужие. Стоило ведьмаку крепко сжать скрытые одеждой худощавые бока пальцами обеих рук, как Регис не выдержал и по-звериному рыкнул, и рычание это ознаменовало конец его манерности и выработанному с годами самоконтролю. Он отпрял от ведьмака. В глазах его горели желание и жгучая страсть. В глазах же Геральта эти огни удваивались, мешаясь с собственными. То была их последняя возможность прекратить, отпрясть друг от друга, а после с неким сожалением вспоминать то, чего не случилось перед сном. Но томимые в многолетнем ожидании чувства не позволили им сделать самые серьезные ошибки в их жизнях. Загремели металлическим звоном падающие в траву мечи, зашуршали в спешке снимаемые одежды. Раздались первые хриплые постанывания. Может они принадлежали ведьмаку, запрокинувшему голову к темному небу, сокрытому листвой. Может быть вампиру, который словно задыхающийся заглатывал ртом холодный, пахнущий прелой землёй воздух. А может сразу им обоим, схлестнувшимся в едином порыве жара собственных оголенных тел. Кто знает. Даже сама природа, смутившись, замерла и затихла, не смея отвлечь их друг от друга ни единым случайно оброненным звуком. Заливавшийся в кустах соловей оборвал свою песню, стрекочущая в траве цикада смиренно замерла. И только стоны, шлепки и хриплый шепот звучали во тьме, заставляя ее звучать иначе. Так, как необходимо было им. Так, как они давно хотели. Так, как то устроила тишина туссентской ночи.