***
Помнит ли замерзшее сердце Кая, как все начиналось? Жаркий июль с раскаленным до предела воздухом. Раннее утро, неожиданно принесшее в размеренную жизнь Чонина пронзающий насквозь поток чуждых ему эмоций, сбивающих с ног. Слишком ярко, слишком звонко, слишком откровенно. И выпади ему шанс прожить то злополучное утро заново, он бы ни за что не открыл дверь и не встретился с изумрудными глазами, в которых прыгали сумасшедшие чертики. — Привет, мне нужна твоя помощь, я опаздываю, а в этом херовом доме как будто никто не живет, кроме меня. Как же хорошо, что я тебя нашла, — девушка взметнула длинными огненно-рыжими волосами, наклонив голову вправо. Она часто так делала, а еще она любила поворачивать кисти ладонями вверх и приподнимать плечи. Что означали эти жесты, никто не знал, но они были неотъемлемой частью ее феерической сущности. Бесцеремонно скинув босоножки, она умчалась вглубь чужой квартиры, как всегда забыв о правилах приличия. А Чонин остался стоять в прихожей: только что проснувшийся, ошеломленный, держащий лису, которую ему посадили на руки. Лису, блять! — Сделай нормальные глаза, — искристый хохот. — Она домашняя, и ее зовут Лея. На кухне, на обеденном столе, возвышалась горка принесенных лекарств, по-хозяйски высыпанных на стеклянную поверхность. Девушка что-то объясняла, тыча пальцем то в лису, уютно примостившуюся на руках Чонина, то в медикаменты. Она разговаривала быстро, отчаянно пытаясь успеть за бешеным потоком мыслей, проносящихся в ее сознании, иногда она путалась или забывала, о чем говорила, но тут же переключалась на что-то другое. Для нее не было ничего, что могло бы долго оставаться важным, она находила особую прелесть в постоянной изменчивости. Спросите ее о планах на следующий месяц и в ответ получите звонкий смех и удивление в глазах. Ее изрядно веселили люди, расписывающие свою жизнь на годы вперед, сама же она не планировала ничего дальше, чем на два дня. И, кажется, сам Создатель (если таковой существует) не был в курсе, куда унесется вихрь из эмоций и медных волос. Люди называют это легкомыслием, а для нее это самая простая истина. Жить. Сейчас. Не через год, когда удастся накопить на квартиру, и не через два, когда будет повышение на работе. Именно в эту минуту. Она была уверена, что такие маленькие отрезки времени специально созданы для того, чтобы их было удобней ловить и оставлять на память. Чонин почти не слушал, разглядывая аккуратный овал лица, усыпанный веснушками, и изящные руки с татуировками на тыльной стороне кистей. Он вообще редко прислушивался к тому, что говорят женщины. Блондинки, брюнетки, шатенки, окружавшие его, всегда действовали по определенной схеме, давно уже выученной наизусть. Надоевшие до крайней степени безразличия разговоры о работе, притворное восхищение его достижениями, искреннее недоумение, отчего же такой идеальный мужчина все еще один, и голодный блеск в глазах, выдающий непомерное желание стать обладательницей фамилии Ким и, конечно же, семейного бюджета в придачу. Но самое забавное (вызывающее приторно-сладкую волну от затылка до кончиков пальцев), что все они легко сдавались, стоило только ночному сумраку коснуться верхних этажей высоток. Все они, одинаково стыдливо опускавшие ресницы от пристального взгляда, также одинаково оказывались в его постели, напрочь забывая о своих моральных лже-принципах. Чонин знал, что он красив. И он сполна отблагодарил природу за этот дар, научившись пользоваться им в совершенстве. Ему покорялись души, отдавались тела и дарились судьбы, он принимал их как незначительные подарки, оставляя пылиться на самой дальней полке своего бесчувственного сердца. Ничто не могло прогнать вечную скуку из его заснеженного взора, он был фарфоровой статуэткой, прекрасный снаружи и мертвый внутри. Вот только почти никто этого не замечал: люди давно разучились отличать жизнь от ее имитации, восхищаясь искусственными цветами и фальшивыми чувствами. Из недолгой сбивчивой речи Чонин уяснил, что ему почти ненавязчиво предлагали взять лису на пару дней и поделать перевязки. Где это самодовольно облизывающееся животное умудрилось поранить лапу, он выяснять не стал. Простая логическая цепочка из трех звеньев: помощь — благодарность — секс. И он мило улыбнулся, кивая в знак согласия. Босоного шлепая по паркету в поисках выхода, девушка случайно заглянула в спальню и не смогла пройти мимо панорамного окна. Шестьдесят четвертый этаж, Сеул как на ладони и высота, от которой перехватывает дыхание. Она прильнула к огромной стеклянной поверхности, утыкаясь лбом в стекло и прикладывая к нему ладони. Чонин невольно подумал, что так обычно поступают дети, увидев в магазине за витриной новую игрушку. Он даже поморщился от такого глупого сравнения, не осознавая, насколько близок к истине. Для нее весь необъятный мир был словно игрушечный. Она играла со своей жизнью, без сожаления выбрасывая ненужные детали, заполняя их место чем-то новым и неизведанным, не задумываясь о последствиях. Она не понимала, что ходит по тонкому краю, что рядом с ней — пропасть. Но жестокий мир, который беспощадно ломал жизни других, почему-то оберегал ее с мягкой нежностью, более того — баловал в открытую. Почему? Она была одной из немногих, кто умел танцевать под дождем, ловя губами прозрачные капли, она восхищенно разглядывала небо и зачарованно провожала солнце, уходящее за горизонт. И наш грубый мир был безнадежно влюблен в эту неподдельную искренность. — Как же здорово жить по соседству с облаками, — прошептала девушка, отлепляясь от окна, и, взмахнув волосами, направилась к выходу, останавливаясь возле Чонина. — Благодарю за участие, — рука коснулась кожи чуть выше локтя. Она легонько приподнялась на цыпочки, вглядываясь в темную радужку. Чонину на секунду показалось, что зелень в ее глазах расплескалась, уступая место непроглядной черноте и мириадам звезд. Он видел космос, который неожиданно обрушился прямо на него, разъедая кожу, смешиваясь с ледяной кровью, ударяя в мозг, проникая еще глубже — в самую суть, в то сокровенное, о чем не догадывался даже Чонин. Потом она моргнула, и наваждение рассеялось. Водопад огненных волос скрылся за дверью. Все было по-прежнему. Только в груди неприятно жгло, а в воздухе витал сладковатый аромат цветущей вишни. Девушка, хлопнув металлической дверью, выскользнула из подъезда, подставляя лицо горячим солнечным лучам. Обхватила себя руками, подавляя дрожь: холод короткими импульсами все еще скатывался вниз по позвоночнику, но она улыбалась. Все, что не запланировано врывалось в ее разноцветную жизнь, казалось ей очаровательным. Даже если это огромный кусок льда с глубокими глазами цвета горького шоколада. Через пару дней Чонин наслаждался вечерней прохладой и завистливыми взглядами окружающих, что с нескрываемым восхищением глазели на рыжеволосую бестию, сидящую за столиком напротив него. Простое черное трикотажное платье с длинным рукавом, облегающее мягкие изгибы, и волосы, собранные в высокий хвост, открывающий тонкую шею. Чонин даже позволил себе немного восхититься этой удивительной девушкой, что он делал крайне редко. Женщины в его жизни занимали место где-то между домашними питомцами и элементами декора: мило, красиво, иногда хочется потискать, но в остальном совершенно бесполезные создания. И тут дело не в морали, просто он не знал, что такое «любить». Он рос в одной из самых богатых семей Кореи, среди людей глубоко несчастных, променявших смех на бумажные купюры. Мать никогда не читала ему сказки перед сном и не целовала на прощание, свои детские страхи ему пришлось переживать в одиночестве, в огромной комнате с позолоченной люстрой и дорогой мебелью. Отец с юных лет приучил сына, что умение заранее просчитать действия собеседника куда важнее искренней улыбки. У этого мальчика не оставалось выбора, кроме как стать бездушной тварью, в чем он, собственно, и достиг успеха. Зеленые глаза пристально всматривались в приятные черты лица. Она была уверенна, что бледно-розовые пухлые губы имеют самый невероятный вкус, ей безумно хотелось откусить кусочек от этой ледяной статуи. Но торопиться нельзя, и она с усилием перевела взгляд на соседний столик. И тут опять-таки дело не в морали, она вовсе не стеснялась близости с плохо знакомыми людьми, она даже могла забыть спросить имя. Нет, она не была дешевой шлюхой, просто однажды, в дни беззаботной юности, бездумно отдала свое сердце тому, кто не смог его сберечь, а назад ей вернули подделку из хрусталя. Так она и осталась девочкой с хрустальным сердцем, которая дарила людям мечты, искрилась счастьем и не чувствовала боли. Останавливало ее другое: всепоглощающая, опустошающая холодность Чонина вовсе не привлекала пылкую натуру. Простое взаимодействие тел на физиологическом уровне ее не интересовало, ей нравилось нырять в человека с головой, захлебываться в пароксизме страсти и жадно глотать жизненную силу чужой души. А что она могла получить от промерзшего насквозь сердца? — Давай проясним ситуацию, — губы застывают в полуулыбке, а чертики в изумрудных глазах пускаются в пляс. — Я не трахаюсь за еду и красивый вид из окна. Чонину требуется двадцать три секунды, чтобы осознать смысл сказанных слов, произнесенных так легко, словно это было что-то вроде «я не люблю брокколи» или «мне не нравится розовый цвет». Невозмутимое сочетание детской искренности и цинизма прокуренных вагонов. Ее сверкающая индивидуальность на грани с безумием. Она называла его Каем. Холодное имя срывалось с губ, разбиваясь маленькими кубиками льда о дно хрустального бокала. Лед таял, растворяясь в вишневом вине, становясь частью солнечного напитка. Ее имени он не знал, не находя повода спросить, а она не говорила и не скажет никогда, ни за что не позволит чужим людям произносить его. Ей казалось, что в имени таится некая древняя сила, отражение истинной сущности, прямой путь к душе. Потом Чонин выяснил, что всем своим многочисленным знакомым она называлась разными именами, и никто не знал настоящего. Лису, которая была куплена на последние деньги, она вскоре отдала какому-то мальчику в парке. Ей нравилось дарить посторонним людям радость, становясь частичкой счастливых воспоминаний, навсегда попадая в их внутренний мир, она находила в этом неиссякаемый поток энергии, которая наполняла ее до краев. И если бы окружающие были чуточку внимательнее, они бы заметили, как светятся ее глаза, как пробегают искры в медных волосах и сколько жизненной силы скрыто в маленьких ладошках. Она часто приходила с утра, будила Чонина, заваривала зеленый чай и заставляла садиться возле окна и встречать рассвет. Чонин ненавидит утро, солнце и, конечно же, зеленый чай, но спорить с рыжей бесполезно, поэтому он послушно сидел возле окна, пытаясь поспать еще пять минут. — Ну как ты не понимаешь, если с утра встречаешь солнце, то день просто не может быть плохим, — взмах огненных волос и раздраженные изумруды. — Теория, не имеющая доказательств, — отмахивался Кай. — Это аксиома, придурок. Так Чонин, сделавший неосторожный шаг в сторону от своей прямой тропинки извечно серых будней, неожиданно оказался затянутым в водоворот красок, от которых кружилась голова и рябило в глазах. Она совершенно не считалась с его нудными отговорками и буквально за шиворот тащила на какие-то жуткие выставки начинающих художников, где были ее друзья, дешевое вино и разговоры обо всем. Посиделки у костра под теплым пледом всю ночь, и незнакомые люди, весело хлопающие Чонина по плечу. Уличные концерты с редкими зрителями и танцами посреди дороги, наполненные безрассудством неуязвимой молодости и свежестью летних вечеров. И этот ее друг — незатыкающийся Бэкхен, который буквально прописался в чужой квартире и приходил, когда ему вздумается — такой же громкий, яркий и бесстыжий. Однажды Чонин случайно заглянул в квартиру к рыжей неприятности и с удивлением обнаружил разбросанные тюбики с краской, которой была измазана мебель в гостиной, и неоконченный портрет улыбчивого шатена с большими глазами. Чонин никогда бы не подумал, что она увлекается чем-то подобным, он вдруг осознал, что в ее жизни есть нечто большее, чем бессмысленные попытки дотянуться до звезд. В спальне на стене, обвитой гирляндой, висели фотографии. Обычные распечатанные фотографии. Неужели так еще кто-то делает? Он не выдержал и улыбнулся. Повсюду валялись вещи, посуда и книги, словно она остановилась здесь ненадолго и вскоре собиралась уехать. А еще Чонин понял, что ему вовсе не неприятно находится среди этого погрома, от которого почему-то веяло уютом и жизнью, оставившей след в самом сердце светлой квартиры. Просто она терпеть не могла порядок, считая перфекционизм сплошным блядством, непростительным извращением души, изначально стремящейся к хаосу. Размеренная жизнь Чонина приобрела новые оттенки и немного растеряла свою плавную последовательность, но все же вполне вписывалась в заранее выверенные рамки. Возможно, он так никогда бы и не узнал о существовании собственного сердца под слоем льда, если бы не взбалмошный вечер августа. Привести Кая на тусовку байкеров было странной идеей, но это лишь подогревало приключенческий дух рыжей. Ее фигура, обтянутая кожей, и ярко-красная помада магнитом притягивали взгляд Чонина, для которого все это было медленной пыткой, но просто уйти сил уже не хватало. И когда она с грацией дикой кошки оседлала байк, приглашая взглядом присоединиться, Чонин, не раздумывая, уселся рядом. Именно тогда на скорости двести сорок километров в час, когда байк заносило после каждого поворота на мокром от прошедшего дождя асфальте, Чонин понял, что он живой. Жизнь перестала быть пустым словом, она отчаянно билась внутри, заставляла кровь бурлить, обжигая вены. Яркий свет фар пролетающих мимо машин ослеплял, резкие звуки сигналов, разрывая перепонки, врезались в мозг, страх сдавливал горло металлическими пальцами. А потом все отступило куда-то вдаль, Чонин открыл глаза и вдохнул. Это было чувство запредельной свободы. Ощущение реальности развеялось на ветру, забирая с собой страхи и правильность — вечного спутника Чонина. Каждый вдох проваливался маленьким шариком вниз, лопался в районе желудка и щекотал замершие внутренности. Хотелось смеяться, кричать и показывать неприличные жесты во время обгона. Хотелось жить, черт возьми. И в том, что от мгновенной смерти его отделяли лишь хрупкие ручки, держащие руль, было особое дикое упоение. Всю следующую неделю она не появлялась, а Чонин с завидным усердием делал вид, будто ему плевать. Вот только образовавшуюся пустоту заполнить было нечем. Он с бессильной яростью осознавал, что вся его жизнь оказалась коряво склеенной картонной декорацией к чьей-то бессмысленной постановке, на которую никто не приходит. Он никому не показывал своей холодной вселенной, в которой маленькие обрывки детского смеха, счастья и надежд валялись среди заметенных снегом тропинок. Вдоль них распускались цветы: необычайно красивые с тонкими листиками и причудливыми лепестками. Роскошный сад из стеклянных цветов, навечно заключенных среди льда и призраков разбитых мальчишеских грез. И как там оказалась она, как ей удалось проникнуть в потаенный уголок его души, Чонин никогда не поймет. Она с легким касанием руки вдохнула в его замерзший мир жизнь, и тонкое прозрачное стекло дрогнуло, неожиданно качнувшись на ветру, обретая цвет. Вернулась она под конец недели с легким загаром и еще сильнее проступившими веснушками. Чонин опять не слушает ее рассказы о море, но теперь уже потому что не может поймать какую-то назойливую мысль, которая все никак не хочет остановиться, отчего ее невозможно толком разглядеть. Он так увлечен мысленной погоней, что не замечает легкую грусть в ее глазах, которые рисуют контур его губ и нежно гладят скулу. А еще Чонин обнаруживает, что ему нравится вот так вот сидеть с пиццей и пивом на полу возле окна, следить за спокойным дыханием ночного Сеула и курить странную смесь со сладковатым запахом жженой травы. Наркотик приятно щекочет сознание, забирая все предрассудки и оставляя пленительную невесомость. — А почему Кай? — Ну как у Андерсена, — она улыбается, а Чонин качает головой. — Сказка такая о бесстрашной девочке с горячим сердцем. Но Чонину в детстве никто не читал сказок, откуда ему было знать, что в них заключен самый простой путь к счастью, о котором с возрастом все забывают, становясь теми героями, которых раньше боялись и осуждали. Так и бродят по свету холодные снежные королевы, мечтающие о любви, одинокие лешие, застрявшие в своем непроглядном лесу из ненависти и непонимания, Мальвины остаются с ужасным Карабасом-Барабасом, становясь марионетками, а дорога из желтого кирпича приводит к тупику. Сказка не может ожить, если в нее никто не верит. — Я тебе книгу подарю, — смеется она, наклоняя голову вправо. Футболка, открывающая плечо сползает чуть ниже, чем нужно. Чонин одновременно натыкается на бордовое пятнышко на руке и на колкую мысль в затуманенном мозгу. Сколько у нее еще таких, с которыми она курит, говорит о счастье и также улыбается? Кто этот ублюдок, который возил ее на море, оставив после себя красноватую метку? И кто для нее сам Чонин, чье имя она даже не знает? Внутри все сжимается в тугую пружину, опьяненный рассудок подкидывает непозволительные идеи, но Чонину уже плевать, он всего лишь хочет, чтобы она была только его, чтобы на ее теле были следы только его губ. Он не знал, отчего это стало вдруг так важно, но голодный зверь, проснувшийся в недрах его естества, требовал пищи. Она успевает заметить, как темнеют его глаза, поглощая зрачок, а в следующую секунду Чонин совершает молниеносный бросок хищника, больно вцепляясь пальцами в плечо и прикусывая нижнюю губу. Конечно же, вкус вишни, от которого кружится голова. Непроизвольный вдох, язык Чонина, разорванная футболка, пушистый ковер и огненная лава, накрывающая обнаженные тела. Но она с легкостью приручает внутреннего зверя Чонина, завязывая второму глаза. — Ценно лишь то, что нельзя увидеть, — тихий шепот возле уха. И все вдруг исчезает: квартира, время, хронический лед. Остается только Чонин и ее едва ощутимые прикосновения губами от скулы вниз по шее и дальше. Потеряв одно из основных чувств восприятия, он обнаруживает, как обостряются другие. Ему приходиться пробовать ее тело на ощупь, аккуратно касаясь подушечками пальцев, наслаждаясь мягкой кожей. Слух улавливает тихие полувздохи, от которых сводит внутренности и хочется кричать, но голос рвется на дне гортани, выпуская лишь приглушенные всхлипы. Чонин ощущает, как нервы то скручиваются в комок, то натягиваются, словно струны, грозя порваться и уничтожить его. Он чувствовал ее, по-настоящему чувствовал, не просто проникая в желанное тело, но касаясь чего-то большего, того, что обычно прячут в груди и никому не показывают. И засыпая рядом, он был уверен, что она нужна ему и что завтра он скажет ей об этом. Но так и не сказал, потому что утро началось с болезненного отчаяния в виде холодной кровати и пустой квартиры на двадцать первом этаже. Чонину даже подумалось, что все произошедшее сон или какое-нибудь психическое отклонение, но на торшере висел ловец снов, оставленный то ли случайно, то ли в подтверждение реального существования загадочной девушки с миниатюрным солнышком внутри. Лето кончилось, и она исчезла, оставив после себя лишь листья цвета своих волос. Она ушла без объяснений и сожалений, впрочем, как и всегда, ушла навстречу тому, что звало ее издалека, что обещало непременно сделать ее счастливой. Для нее не было смысла в привязанности к людям или вещам, ее хрустальное сердце требовало бесконечных открытий, оставляя красочные картинки прошлого блестеть в своих переливающихся гранях. Так все еще неоконченный портрет будет всегда напоминать о художнике Минсоке с его огромными глазами и любовью к искусству; татуировки на руках не дадут забыть о Кенсу и его адской страсти к скорости, байкам и жесткому сексу; песни, написанные для нее, оставят в памяти Чанеля, его гитару, грубоватый голос и нежные руки; море — память об Исине, который так любил шум прибоя, звезды и стихи. А каждая зима теперь будет напоминать о холодном Кае, чьи губы одновременно покрывали инеем и согревали. Парадоксально, но ледяные руки были самыми горячими для нее.***
Чонин переворачивает последнюю страницу. Моему ледяному Каю на память. Твоя Герда. Ловец снов застывает. Внутри что-то рвется, лед разбивается с протяжным звоном, осколки мучительно впиваются в легкие, мешая дышать. Горячая волна разливается по телу, жгучее тепло вызывает дрожь и необъяснимое желание содрать кожу, потому что рецепторы на ее поверхности сошли с ума. Непонятное, пугающее, непривычное чувство сдавливает ребра, пытаясь вырваться наружу. И вырывается, скатываясь по щекам солоноватыми каплями. Впервые в жизни Чонин выбегает на улицу в домашних штанах и растянутой футболке. Он подставляет горящее лицо под прохладные струи воды, падающей с неба, обжигающие слезы смешиваются с дождем, охлаждая пылающее сердце. Он кричит, обессилено пиная лужу, что издевательски сверкает в отраженном свете фонарей. Если это и есть любовь, тогда Чонин хочет обратно свое ледяное сердце. А потом наступит зима, но так и не сотрет из воспоминаний огонь рыжих волос на белом ковре, руки, усыпанные веснушками, и губы со вкусом вишни. Невозможно забыть то, что коснулось сердца и стало религией, так же как невозможно превратить распустившиеся цветы обратно в стекло. Затем придет весна, за ней — лето и снова осень. Чонин научится улыбаться, в его карих глазах будет плескаться тепло, словно топленый шоколад. Он будет вставать до восхода, чтобы с замиранием сердца увидеть заспанное солнце и сказать ему «доброе утро». Он сделает ремонт в квартире и только спальню оставит белой, чтобы никогда не забывать прокуренный вечер и оживший город. Он соберет невероятную коллекцию детских сказок и с удовольствием будет читать их по вечерам соседскому мальчишке. Он научится любить мир со всеми его причудами, а расчувствовавшийся мир, конечно же, не останется в долгу. И когда Сеул закружится в вихре снежинок еще одной зимы, он встретит ее вновь. Чонин поймет это раньше, чем успеет заметить, по сладкому аромату вишни. Остановится среди толпы, проходящей мимо, прислушиваясь к лихорадочно бьющемуся сердцу, а потом увидит медные волосы и удивленные глаза. — О, мой снежный Кай, — она радостно улыбнется. — Вы, наверное, ошиблись, я не Кай. Она ничего не поймет и почти уже пройдет мимо. — Девушка с волшебными глазами, ну куда вы так торопитесь? Давайте знакомиться, меня зовут Чонин. Чертики в ее глазах разбегутся по углам от страха, старательно прячась. Она нерешительно взглянет на протянутую для нее руку, потом коснется кончиками пальцев теплой ладони. — Николь, — почти неслышный шепот осторожно сорвется с ее губ. — Кофе хотите, Николь? — подмигнет Чонин. И, не дожидаясь ответа, потянет за собой к ближайшему кафе. Он непременно отберет ее хрустальное сердце и вернет настоящее, даже если придется отдать половину своего. А как именно сборник сказок Андерсена, подписанный ее рукой, но так и оставшийся стоять на полке, оказался возле квартиры Чонина, никто не узнает, ведь прячущий улыбку в воротнике своей толстовки Бэкхен никому не расскажет.