***
Ноги сами ведут меня к лифту. Теперь пройти к этажу с камерами труда не составляет: сенсорный датчик на двери распознаёт клятву на моём предплечье и загорается неоновым синим по контуру моих пальцев. Металл слегка поскрипывает, когда дверь открывается, впуская меня через свои створки в крохотное помещение. Десять счётов вниз, и я всё так же не знаю, сколько это в метрах. За дверьми лифта ничего не изменилось с момента, как я пришла сюда с Ваней, чтобы вытащить Лису; узкий, длинный коридор, состоящий из камер, расходится в две стороны лишь в самом своём конце, синий свет лампочек бьёт в глаза. Я делаю шаг из лифта, двери которого сразу перекрывают мне отступной путь. Набираю в грудь побольше воздуха и иду вперёд. Приходится рассматривать временного жителя каждой камеры, чтобы найти своего: с отросшими волосами, скрывающими лицо не хуже натянутого на лоб капюшона, с ярко-голубыми холодными глазами, с покрытыми шерстью руками, с когтями, с невинным лицом подростка. Он мне сегодня снился. Он был одной из химер Христофа, которыми тот управлял, словно марионетками, в прямом смысле дёргая за ниточки. Я, в свою очередь, в этом сне была лишь сторонним наблюдателем. У меня не было возможности вмешаться, а потому приходилось лишь провожать взглядом каждую следующую игрушку Риса, которую он калечил, а после выбрасывал в темноту. Останавливаюсь напротив нужной камеры. Мой заключённый сидит на каменном полу, прислонившись спиной к стене, и вертит что-то в руках. Как не пытаюсь разглядеть, что именно, никак не удаётся. — Тай, — зову я. — Слушание сегодня в шесть вечера, — отвечает он, не поднимая головы. — До этого я имею права не отвечать на вопросы стражей. — Знаю, — вру я. — Но я здесь не за тем, чтобы пытаться тебя скомпрометировать. Тай не реагирует. — Что с тобой произошло? — продолжаю я. — Почему ты стал преступником? — Какое тебе дело? — отвечает он вопросом на вопрос. — Потому что я знала тебя как… обычного парня. Ты одевался словно старый рокер и вёл себя неидеально, но точно не был тем, кого сажали за решётку за что-то большее, чем неуместное поведение. Медленно, — как мне кажется, даже чересчур показушно, — Тай поворачивает на меня голову. Голубые глаза оборотня гаснут, им на смену приходят обычные человеческие зрачки. — Как ты могла меня знать, если я вижу тебя впервые в жизни? — Это долгая история… — До тех пор, пока я — её часть, мне всё равно интересно. — Поверь мне, ты не поверишь мне, — говорю я, усмехаясь. И, что странно, моя глупая шутка производит эффект и на Тая. Он улыбается. Правда, всего на мгновение, но и этого мне достаточно, чтобы понять — парень будет слушать меня, даже если продолжит старательно делать вид, словно я здесь — единственная, кто находится в невыгодном положении. — Кем является твой отец? — спрашиваю я. Делаю шаг ближе к решётке, останавливаясь практически вплотную к ней. — Мой па… — слово встаёт поперёк горла. Приходится приложить немало усилий, чтобы всё-таки заставить себя его произнести. — Мой папа, кажется, знал твоего…. И, возможно, даже был его другом. — Мой отец мёртв. Слова Тая ставят меня в тупик. — Прости, я… не знала… — Он умер год назад. Не думаю, что тебя не было настолько долго, чтобы не знать об этом. Я ничего не помню и ничего не знаю. Это не тупик — это провал. Что мне сказать? Как вести себя теперь? Опускаюсь на пол, облокачиваюсь боком на прутья решётки, колени обхватываю руками. Тай внимательно следит за каждым моим движением. — Мне очень жаль, — произношу я. — Но я правда не знаю ничего о твоём отце. — Он был альфой, его звали Амадеус. Это тебе о чём-то говорит? Я киваю. — Его убили свои же. Точнее, та часть стаи, которая не любит вас, стражей. — Тай снова глядит на предмет в своих руках. Если его ему разрешили оставить, значит, это что-то неопасное. Если Тай держит это при себе, значит, это что-то ценное. — Убили из-за того, что он собирался жениться на такой, как вы. Мы с сестрой остались вдвоём. А потом она переметнулась на сторону убийц отца, и я остался один. — Тай сжимает ладони в кулаки. — Ты напал на меня, потому что хотел отомстить мне в лице всех стражей? — Ещё одна глупая попытка сделать хоть что-то.… Вот уже полгода пытаюсь, но я не убийца, хоть и не буду врать — желание не оставить от вас и мокрого места слишком высоко. — Я тебя понимаю. Тай прыскает: — Сомневаюсь. Он бегло осматривает меня. Несколько раз его глаза вспыхивают голубым буквально на секунду. Интересно, о чём он думает? — Что же произошло с тобой? — наконец спрашивает он. — Почему ты… Ты боишься. И это не что-то временное — страх стал твоим вторым запахом после первого, естественного. — Все вокруг меня умирают, — говорю я. И вдруг понимаю — впервые произнесла это вслух. Вот она — точка невозврата. С этого момента слова имеют вес. Теперь они значат больше, чем когда были призрачной ватой в моих мыслях. Теперь они настоящие. Теперь они живые. В отличие от тех, кто по моей вине давно обрёл покой где-то под землёй. — Умирают те, кто больше меня достоин жить, — продолжаю я. — И я уже никак не могу это исправить. — Они умирают не из-за тебя, — говорит Тай с лёгким пренебрежением. — А то слишком много чести. Они умирают, потому что кто-то их убивает. Ведь не ты держишь оружие? Я качаю головой. — Не я. Но их кровь всё равно просачивается через мою кожу, — я вздыхаю. — И я боюсь, знаешь, больше всего на свете, что это ощущение уже никогда меня не покинет. Тай ведёт бровью. Даже если он хочет что-то сказать, похоже, делать этого он не будет. Христоф мёртв, и он остался только в моих воспоминаниях, но всё равно ему удаётся влиять на чужие жизни. И сейчас запястья Тая, как было в моём сне, связаны тонкими нитями безысходности. Он жив, но эта жизнь даётся ему ещё труднее, чем принятие факта смерти. Я должна что-то сделать. Если не могу взять под контроль свою жизнь, то, быть может, стоит начать с других? Я встаю с пола, прикладываю ладонь к межкамерной панели. Тай вскакивает на ноги вместе с тем, как щёлкает замок, оповещая об открытии. — Что ты делаешь? — спрашивает он. — Пытаюсь всё исправить, — говорю я. Хватаюсь за прутья решётки и отодвигаю её в сторону, позволяя Таю покинуть камеру. — Я знала парня, на тебя похожего. Он тоже стал тем, кем стал, не по своей вине. Но его мне спасти не удалось, а тебя… Может, шанс ещё есть. В ответ на мои слова Тай коротко кивает. Оглядывается в поисках отступного пути. Его взгляд устремляется на что-то в противоположном от лифта направлении, и я понимаю — для заключённых должен быть другой вход. А значит, и выход. — Только не позволяй мне сожалеть об этом, — прошу я чуть ли не слёзно. Я доверяю малознакомым — это мой главный минус. А всё потому, что я стараюсь никогда не судить о ком-либо по поступкам, не зная всей картины. И это — мой главный плюс. — Надеюсь, ещё увидимся, — бросает Тай вместо благодарности. Это последнее, что он делает, прежде чем пуститься наутёк. Всё или ничего. Если я снова ошиблась, мой собственный список смертников грозит пополниться чьим-то именем.***
— Слава! — окликают меня в коридоре. Каждая клеточка тела покрывается мурашками. Нас рассекретили, — проносится в голове. Сейчас Тая и меня ему в компанию посадят за решётку. Стараясь сохранять последние остатки самообладания, я оборачиваюсь. Ко мне идёт девушка с короткими волосами, выкрашенными в ярко-зелёный цвет. — Да? — спрашиваю я, стараясь найти в голове хоть одно воспоминание о ней или её имени. Но в этом отпадает вся необходимость, когда я вижу на её шее золотое ожерелье. «Марья». — Да, Марья? — повторяю зачем-то. На секунду в глазах Марьи вспыхивает непонимание. Потом она, видимо, вспоминая, с какой целью меня звала, щёлкает пальцами: — К тебе там гости пришли. — Марья кивает головой наверх. — Я попросила её подождать в гостиной. — Спасибо. Зря переживала. Хотя… гости? — Только ты бы поторопилась, — губы Марьи растягивает широкая улыбка. — Там Марк, и он, по-моему, положил глаз на твою подругу. Меня как током прошибает. Не может быть.… Или она и правда пришла? — Спасибо, — ещё раз бормочу и, обходя Марью, хлопаю её по плечу в дружеском жесте. Опять что-то, что выходит само собой, инстинктивно. Поэтому из нас двоих я — единственная, кто опешивает от этого своего действия. Марью оно совершенно не беспокоит — она продолжает свой путь дальше по коридору, выходя во двор штаба. Ведь мы, возможно, с ней больше, чем просто товарищи по службе. Мы можем быть друзьями. Мы могли вместе ходить в кино или в торговый центр, у нас могут быть общие, интересные только нам двоим, темы для разговора или даже шутки, которые случайный слушатель не поймёт никогда. Я вздрагиваю, как от попавшей за шиворот ледяной воды. Эти мысли, как паразиты, поселяются в моей голове. Они копошатся, причиняя почти что физическую боль. Возвращается мигрень. Тяжкая усталость без возможности действительно провалиться в самозабвенный сон. Моё состояние похоже на замкнутый круг: плохо, ужасно, хорошо, плохо, ужасно, хорошо — и так без пауз и отдыха. Наверх поднимаюсь на автомате. Дверь в гостиной открыта нараспашку, и до меня доносятся несколько голосов: — Так где вы со Славой познакомились, говоришь? Марк! Внутри сразу так тепло становится. Курчавый солнечный юноша — не только Бенов лучший друг, но и его отдушина, — жив, кажется, вполне цел и наверняка бесконечно счастлив. Ведь по-другому и быть не может. Я помню Марка именно таким; даже когда он был на грани жизни и смерти, он не унывал ни на секунду. Бен, должно быть, именно у него этому научился. — Я вообще-то молчала. Едва не вскрикиваю. Лия. Это точно она, её голос мне ни с чьим другим не перепутать! — Ваш ковен очень влиятелен здесь, в Дуброве. Если честно, для нас, стражей, честь, что вы сотрудничаете с нами. — Мило. — Лично я с огромным уважением… Я появляюсь в гостиной раньше, чем ситуация становится патовой. Лия тут же подскакивает с дивана, на краю которого сидела. — Слава Богу! — восклицает она. Не давая мне поздороваться с Марком или хотя бы остановиться, Лия перехватывает меня за локоть и утаскивает обратно в коридор. — Что за странный парень? Я уже почти была готова нарушить соглашение и применить магию, лишь бы только он отстал! — Это Марк, — говорю я, оборачиваясь через плечо. В дверном проёме появляется курчавая голова. Её обладатель подмигивает мне в качестве приветствия. — Он хороший, на самом деле. — Верю на слово, — нехотя бросает Лия. Она продолжает тянуть меня за собой, словно знает, куда именно нам нужно попасть. — Зачем ты пришла? — интересуюсь я по ходу. — Да у меня эта вся вчерашняя ситуация всё из головы не выходит. Оказываясь на первом этаже, мы направляемся к выходу во внутренний дворик. Там — к одной из скамеек. Только позволяя мне присесть, Лия наконец выпускает мою руку. Сама девушка присаживаться, похоже, не думает. Как и успокаиваться; только мельтешит перед глазами со сложенными на груди руками. — С оборотнем? — Ага. Это, просто, знаешь… — Лия останавливается, выдыхает. — Моё первое нападение было. — Я замечаю, как напрягаются её пальцы, обхватывающие собственные плечи. — Меня родители к такому не готовили. Они вам, стражам, не доверяют, но всё равно говорят, что вы хорошо выполняете свою работу. А вчера… Кажется, я понимаю, к чему она ведёт. Мы хорошо выполняем свою работу, и всё же именно из-за меня Лия вчера чуть не пострадала. — Ты права, извини, — говорю я. — Мне стоило… — Что? — Лия, похоже, искренне удивлена тому, что слышит. — Я не за извинениями пришла, Слав. А чтобы сказать «спасибо». — За что? — За то, что хоть в чём-то мои родители правы, — Лия опускает руки вдоль тела. Я бегло осматриваю её. Как обычно — идеальная. От макушки и до бархатных туфель. — Я вчера вела себя не очень благодарно… — Брось, — отмахиваюсь я, когда чувствую, как трудно Лие даётся оправдание своему поведению. — Ты вела себя так, как вёл бы себя любой нормальный человек. Сначала — короткий кивок. Затем ухмылка. — Но я ведь не человек, — произносит она. — Если хочешь знать — меня это совсем не волнует. Лия пристально разглядывает моё лицо. Должно быть, за время проживания здесь, в Дуброве, где нет причины скрывать свою принадлежность к какой-либо из форм жизни, она привыкла видеть разную реакцию на факт своего рождения. Кто-то наверняка, как Марк, был восторжен и восхищён, кто-то, как я, например, и вовсе не видел причины чертить чётких границ, отделяя одних от других. Но ведь всегда, в любом мире и любом времени, обязательно будут те, кто привык ненавидеть. Даже без причины, даже просто ради самого факта ненависти. Подавляющее меньшинство — так я их называю. Несмотря на проигрыш в количестве, они давят массу своей силой, а потому наносят больший ущерб, чем должны, исходя из логики и математики. — У меня, кажется, больше на сегодня нет занятий, — говорю я, хотя понятия не имею, какое у меня расписание. — Если есть желание, можем немного прогуляться по городу. — Да, — отвечает Лия тут же, не беря и секунды на раздумья. — Я с удовольствием. Давно не гуляла… просто так, без причины. — Лия берёт паузу для улыбки. — И с компанией, способной говорить о чём-то, кроме сложных домашних заданий.***
Лия оставляет меня после звонка своего младшего брата. Она объясняет: тот учится в Академии, но сейчас приехал в Дубров, чтобы отдохнуть пару дней и забрать из дома кое-какие вещи. Поэтому около шести мы прощаемся, расходимся. Но что она, что я, оборачиваемся ещё по два раза, чтобы бросить напоследок: — До встречи! — Ещё увидимся. — Я позвоню. — Отлично! Только когда Лия скрывается за поворотом, я могу отвести взгляд прочь. Мои уши пылают. Я вспоминаю все наши прошлые прогулки и вообще все вечера, проведённые вместе, и чувствую себя такой счастливой, которой, думалось, уже не буду никогда. Я не знаю, есть ли шанс построить нашу дружбу заново на руинах отношений, которые связывают нас здесь, но надежду я чувствую и буду хранить её столько, сколько потребуется. В кармане звонит телефон. Достаю его и вижу на дисплее имя человека, говорить с которым по десять раз на дню уже вошло в привычку. — Это ты его освободила? — спрашивает Бен вместо приветствия. Голос у него тихий, и мне в голову приходит мысль: напускное. О таких вещах, как сбежавший преступник, ни один из стражей не будет говорить так спокойно. — Допустим, — отвечаю я, не пытаясь лукавить. А смысл? Бена всё равно не обманешь. — Разреши узнать, зачем? Вопрос проще некуда, и у меня есть заготовленный ответ, но внезапно он кажется мне недостаточным основанием для нарушения закона. — Ты сдал меня? — спрашиваю я вместо этого. — Ты слышишь где-то на заднем фоне полицейские сирены? — фыркает Бен. После следует тяжёлый вздох: — Нет, я тебя не сдал. Но мне нужны объяснения. Конкретные и без нытья. — Ладно. Тогда жду тебя на том месте, где мы сидели вчера. Я всё рано не хочу идти домой. — Сегодня не могу. У нас тут семейный праздник. Бен замолкает, я не знаю, что ему ответить. Пауза, переполненная общими размышлениями, отдаёт неловкостью. У Бена дела идут гораздо лучше, и сначала мне казалось это неправильным — мы должны были страдать одинаково, а иначе где справедливость? Но потом я поняла: Бен заслужил любящую маму, которая каждый вечер с нетерпением ждёт его возвращения. После того, сколько людей умерло по моей вине, я заслужила разве что стёкол в компоте. — Но ты можешь прийти ко мне, если хочешь, — предлагает Бен, нарушая паузу. — Как-то неудобно… — протягиваю я. — Не заставляй меня сейчас перечислять все вещи, которые действительно неудобно делать, иначе это затянется часа на два, — параллельно с нашим разговором, Бен чем-то занимается, а потому иногда в трубку мне пробираются посторонние звуки. — Решай: пойдёшь или нет? — Пойду, — выпаливаю я. — Вот и славно. Тогда заскочи в магазин, купи каких-нибудь пирожных, а то торта на всех может не хватить. — Да ладно, я перебьюсь. — Так а кто говорит, что это для тебя? Я усмехаюсь, Бен кладёт трубку. И только в автобусе, оплатив поездку и усевшись на самом дальнем от водителя месте у окна, я понимаю, что понятия не имею, в какой части города находится дом моего нового друга.***
Мама Бена совсем не такая, какой я её себе представляла. Абсолютно домашняя, без лоска и шика, но всё равно очень красивая, она порхает вокруг стола в своём голубом бархатном костюме, расставляя по местам посуду, приборы и фужеры. Я предлагаю свою помощь, но она отмахивается, и в место этого возвращается к своему монологу, который завела, едва мне стоило переступить порог квартиры. Говорит она преимущественно о Бене, как и каждый родитель, действительно сильно любящий своего ребёнка. У таких всегда есть пара-тройка историй, в которых их чадо предстаёт в виде забавного, но смышлёного, рискового, но сообразительного… Я уже даже не понимаю, где заканчивается одна, а начинается другая. Зато замечаю, что у рыжеволосой женщины серые, как у Бена, глаза, и такие же пухлые губы. — Всегда рада пообщаться с Андрюшкиными друзьями, — мама Бена, которую тот представляет Маргаритой Вениаминовной, останавливается у моего стула и кладёт ладонь мне на плечо. Когда она снова заговаривает, голос её становится грустным-грустным. — Ты как себя чувствуешь? — О чём это вы? — я бы и рада сыграть дурочку, но действительно не понимаю, что женщина имеет в виду. — Андрей говорил, у тебя сильный стресс на фоне каких-то семейных обстоятельств. Я сжимаю челюсть до зубного скрипа. Вот трепло! — Да, — в конце концов, отвечаю я. — Можно сказать, что сейчас у меня в жизни не лучшие времена. Маргарита Вениаминовна кивает, но вопросов больше не задаёт. Не знаю, о чём она подумала, но надеюсь, это была лишь формальная вежливость, и она не собирается анализировать меня у себя в голове. — А где дед? — спрашивает Бен у матери, присаживаясь рядом со мной. Ему пришлось встретить меня на подходе к своему дому, потому что я умудрилась заплутать в четырёх высотках. Теперь он снова переоделся в домашнюю одежду, и я отмечаю, что в родных стенах он не очень-то и следит за тем, как выглядит. Старые шорты и футболка с отрезанными рукавами — это больше по моей части. А потому меня так и подмывает как-нибудь уколоть Бена. — Угадай с трёх раз, — недовольно бросает Маргарита Вениаминовна. Тут же что-то хлопает, кажется, дверь. Тянущий из кухни запах курицы смешивается с терпкостью табака. Низкий голос напевает незнакомую мне мелодию. Ещё мгновение, и в дверях появляется высокий седовласый мужчина. — Пап, ну пожалуйста — курить выходи в коридор! — возмущённо просит Маргарита Вениаминовна. — Ритка, не гундось, — отвечает ей Бенов дед. Взгляд его светло-серых, практически в цвет густой бороды, глаз останавливается на мне. Закатанные до локтей рукава свитера. Секундный прищур. Лёгкое движение, чтобы поправить волосы. Всё такое знакомое, что я едва удерживаюсь от того, чтобы не хлопнуть Бена по плечу и закричать: «Вы капец какие одинаковые!». — Вам, юная леди, запах сигарет не мешает? — Я отрицательно качаю головой. — Вот и славно. — Он проходит мимо дочери и усаживается в кресле на углу стола. — Меня зовут Вениамин. Но можешь называть Беном, если не беспокоишься насчёт всей этой уважительной чепухи. Я косо гляжу на Бена, который мне уже известен. Тот поджимает губы. — Очень приятно. Я Слава. — Слава, — повторяет Бен-старший. — Не Романова ли? — Она самая. — То-то я думаю, физиономия уж больно знакомая, — Бен-старший сладко улыбается. — Димкина копия. Сколько тебе лет? — мужчина переводит взгляд на внука. — Вы одногодки, должно быть. — Я старше, — подаёт голос Бен. — На пару месяцев, — напоминаю я. — Но ведь старше. Раньше, чем я что-то успеваю ответить, Бен-старший прыскает. Эта его реакция сбивает меня с мысли, и я отвлекаюсь на Маргариту Вениаминовну, которая совершает последние приготовления. Спустя некоторое время, комната заполняется людьми. У Бена-старшего не так много товарищей по службе, как я себе представляла, но потом до меня доходит — здесь наверняка собраны только самые близкие. Две женщины, трое мужчин. Все одного возраста. Многие — со шрамами. Защитники. После третьего тоста в ход идут истории былых приключений. Я превращаюсь в слух, внимая каждому сказанному в комнате слову. Несколько раз Бен пытается вытащить меня из-за стола, но я сопротивляюсь, а вскоре мне на помощь приходит и сам Бен-старший, который велит своему внуку оставить меня в покое. Так Бен сдаётся. Я наконец понимаю, почему он с таким восторгом упоминает о своём дедушке. У меня никогда не было мужского идеала. Ни отца, ни деда — никого. И хотя считается, что для девочки главное — мама, я всегда мечтала о мужском плече рядом, на которое можно будет положиться в любой момент своей жизни: сначала в младенчестве, когда он будет укачивать меня на руках, потом в детстве, когда будет помогать устойчиво держаться на роликах, затем в юности, когда будет обнимать при встрече у подъезда в поздний час… и где-то ещё запредельно далеко, во взрослой жизни, когда я подарю ему свой первый танец в качестве хоть и уже чьей-то жены, но всё ещё его дочери, потому что лишь он один будет для меня самым главным мужчиной. Такого не было. И сейчас, сидя и слушая Бена-старшего с открытым ртом, я понимаю, чего на самом деле лишилась. Не просто плеча — сердца. Такого, которое будет биться за тебя до своего последнего стука. Бен-старший храбрее, чем Андрей рассказывал. Бен-старший умнее, чем Андрей мог даже подумать. Но самое главное, — особенно, для самого Андрея, — Бен-старший любит своего внука сильнее, чем тот считал. Это ощутимо не в словах, но во взгляде и в том, как он кладёт ему ладонь на плечо и по-отцовски улыбается. Дмитрий делает что-то похожее. Правда, я не чувствую ничего из того, что должна давать ему в ответ. Только когда виновник торжества уходит покурить, а Маргарита Вениаминовна — на кухню, Бену удаётся увести меня в свою комнату. Здесь много дисков: музыкальных и видео, а ещё аномально большое количество растений в горшках, чего я ну никак не ожидала увидеть. А в остальном — тот же хаос, что творится и в помещении группы «Альфа» на выделенном ему пространстве. Бен перетаскивает одежду и какие-то книги с кровати на стол и предлагает мне присесть. Я размещаюсь на краю, сам он усаживается рядом. — Помнится, ты хотела увидеть деда, — первым заговаривает Бен. — Ну, и как он тебе? — Очень он классный, — отвечаю я. — Лучше всяческих ожиданий. Вы, кстати, очень похожи. — Да брось! — Серьёзно! И дело не только во внешности. — Вкусный ужин и приятная компания дают о себе знать: я расслабляюсь, забираюсь на кровать с ногами, обхватываю колени. — Повадки, манеры, некоторые слова... Либо ты хороший пародист, либо у вас к крутости есть какая-то генетическая предрасположенность. — Мне просто повезло, что мой герой живёт со мной под одной крышей, — говорит Бен, улыбаясь. — Так рад был, когда узнал, что здесь он жив. Знаешь, я домой вернулся, а он встретил меня со словами: «Я надеюсь, ты врача на постоянной основе посещаешь? А то всё по каким-то бабам шляешься по ночам». А сам ухмыляется, потому что знает, что я с Полиной встречаюсь. — Бен поджимает губы в попытке наконец избавиться от улыбки, но у него это никак не выходит. — Люблю я его, короче. — И он тебя, — говорю я. — А знаешь, что самое странное? — едва давая мне договорить, снова вступает Бен. — То, что он совсем не изменился. Ни капельки. Всё то же, только здоровье, Слава Богу, лошадиное. Зато мать… Я чувствую себя как герой в фильме, который просыпается одним днём и понимает, что его родители — это больше не его родители. То, что ты видишь там, — Бен указывает на плотно прикрытую дверь, — я не знаю, что это. Моя мама умела только хлопья молоком заливать, а тут… Хочешь запеканки? Дай мне полчаса. Жюльен? Да как два пальца. Фаршированную индейку? А ничего посложнее нет? Бену никак не скрыть своё удивление, граничащее с недоверием. Возможно, впервые за всё время это не напускные эмоции, за которыми он привык умело прятаться, а что-то действительно серьёзно его беспокоящее. — Здесь она явно лучшая мать, — начинаю я, но меня тут же обрывают: — Здесь она не моя мать. Я, знаешь, на такое не куплюсь. К тому же, как прикажешь забыть тот факт, что они с отцом бросили меня на произвол судьбы? — Никак. В этом-то и проблема. Где-то в другой комнате хлопает дверца балкона. Раздаётся невнятное ругательство Бена-старшего и следом недовольное ворчание Маргариты Вениаминовны. — Итак, — говорит Бен. — Возвращаясь к нашим баранам. Тай. Зачем? — Потому что он один из тех, чья жизнь превратилась в Ад из-за меня. Бен улыбается, но за этой улыбкой не скрывается ничего хорошего. — С чего ты решила, что сможешь ему помочь, если даже сама о себе позаботиться не в состоянии? — спрашивает он ядовито. Бен хочет меня обидеть. Подчеркнуть, как сильно я покалечена. Подвести к тому, что все мои решения основаны на слепой вере в мифическое спасение, которое, рано или поздно, свалится на меня само, без прилагаемых усилий. — И поэтому у меня есть ты! — выпаливаю я. Только понимаю, что именно сказала, сразу поджимаю губы. От моих слов Беново лицо искажается в странной гримасе, предстающей передо мной впервые. Я не могу её прочитать, а потому лишь жду, что он скажет. — У тебя есть я, — повторяет Бен, словно пробуя слова на вкус. — А у меня никого нет, — добавляет уже тише. — Ты у нас — вся такая мученица. Бедняжка. Всё ей тяжело и невыносимо.… И плевать на то, что я, может, тоже живу здесь буквально в долг? Всё это Бен произносит, не отрывая взгляда от пола. Каждое сказанное им слово ещё несколько мгновений эхом отзывается в моей голове. Я должна чувствовать вину. Должна понимать, что нас таких: брошенных под поезд судьбы, — трое. Должна — странное слово. Я осознаю, что будет правильно вести себя именно так — судить здраво и взять наконец под контроль собственные эмоции, — но вместо этого хочу лишь топнуть ногой от обиды на слова Бена. — Я домой, — произношу, вставая. Кровать скрипит. Бен остаётся сидеть на месте, я пулей вылетаю из комнаты. В коридоре под вопросы его матери надеваю кроссовки, извиняюсь, ещё раз поздравляю с днём рождения выглянувшего из гостиной Вениамина и наконец покидаю квартиру Прохоровых в попытке оставить в её стенах всё плохое, что заполняет мою голову со скоростью света. Только лучше не становится.***
Квартира «живёт». Я слышу это ещё на подступе к ней. Дмитрий вернулся, мама с Артуром наверняка встретили его накрытым столом. Кажется, работает телевизор. Кто-то смеётся. Без меня им хорошо, потому что я изменилась; так они будут считать. Придумают версию, которая устроит их обеспокоенный разум: что-то вроде плохого влияния или взбунтовавшихся гормонов. Я не буду их за это судить. До тех пор, пока они не будут знать правду, они имеют право на то, чтобы видеть ситуацию строго под своим углом. Ещё несколько минут я топчусь на пороге, иногда прикладываясь ухом к двери и вслушиваясь в разговоры. Слова неразборчивы и сливаются с громким звуком телевизора, но почему-то мне кажется, что говорят обо мне. Мания преследования? Чёрт его знает. Ключ легко поворачивается в замке, дверь открывается без скрипа, впуская меня в тёплую квартиру. Голоса замолкают сразу же. Я старательно не смотрю на сидящих на кухне, но краем глаза всё-таки замечаю, как крайняя фигура встаёт и идёт ко мне. — Привет, солнышко, — говорит Дмитрий. Я ставлю кроссовки на полку и выпрямляюсь. Дмитрий стискивает меня в объятьях, целует в щёку. — Привет, — отвечаю я. Пока Дмитрий обнимает меня, взгляд сам соскальзывает в кухню. Мама приветствует меня улыбкой. Артур игнорирует, всё внимание уделяя телевизору, каналы которого он переключает. — Как командировка? — спрашиваю, когда Дмитрий отходит, позволяя мне снять форменную куртку. — О, неплохо, — говорит он, вмиг посерьёзнев. — Конечно, после смерти Амадеуса дружеских отношений с оборотнями-волками нам не вернуть, но мы хотя бы можем попытаться наладить взаимный нейтралитет. Я киваю. Интересно, ему уже сообщили, что сын Амадеуса сбежал из-под стражи? — Мой руки и давай к нам за стол, — Дмитрий легко ерошит мои волосы. — Я поела у Прохоровых, — говорю, ускользая от очередного прикосновения Дмитрия в маленьком шаге назад, который, я надеюсь, не покажется ему существенным. — Как дела у Андрея? — впервые подаёт голос Артур. — Нормально. Сегодня у его дедушки день рождения. — У Вениамина Сергеевича? — внезапно оживившись, переспрашивает Дмитрий. — Как это я… Нужно позвонить, пока не очень поздно! Похлопав себя по карманам штанов и не найдя в них телефона, Дмитрий уходит в комнату. Я прохожу в кухню, но останавливаюсь в дверном проёме, сложив руки на груди. — Может, тогда чай попьёшь? — предлагает мама. — Я пирог испекла. Малиновый, твой любимый. Хоть что-то осталось неизменным. Моя любовь к ягодам. Я даже принимаю приглашение, сажусь рядом с Артуром. Мама ставит передо мной кружку чёрного чая и тарелку с добротным куском пирога. — Она столько не съест, — говорит Артур, едва ли отрывая глаза от экрана телевизора. — Хочешь, поспорим? — вырывается у меня. Артур хмыкает. Я пользуюсь завязавшимся диалогом и внимательно разглядываю его профиль. У нас одинаковые носы с опущенными кончиками и низко посаженные брови. Он — мой родной брат. Не такой, каким был Даня. И хотя сравнивать мои чувства к ним обоим нет смысла, ведь Даню я знала хорошо и любила до невозможности, а Артур до сих пор лишь некто, живущий в соседней комнате и значащийся на большинстве моих фотографий, но когда дело касается кровной связи — она всегда выигрывает. Я видела это у близнецов, слышала в сегодняшнем разговоре с Таем, заметила между Беном и его дедом. У нас с Артуром одни гены. Он и я — одинаковые. И поэтому, когда я думаю, кому же приношу больше всего боли тем, что не могу играть, притворяясь той собой, которой я никогда не была, я выделяю Артура. Я могу быть сотни раз недостойна Власа как самого доброго и безоговорочно преданного мне юношу, но, рано или поздно, наши пути могут разойтись, и мы больше никогда даже не вспомним друг о друге. Артур же со мной до конца. — Да что с тобой спорить, если я знаю, что прав, — говорит Артур. — Это как конфетку у ребёнка отнять. Я тыкаю его локтем в бок, он, округлив глаза, изображает тяжелейшее из ранений. Мама улыбается, смотря на нас. Я узнаю это взгляд. Она всегда смотрела так на нас с Даней, когда мы в шутку пререкались или спорили. Она позволяла сыпать ругательствами, но при этом всегда знала, когда нас коротким и тихим: «Ребята» стоило остановить. — Ты бы даже этого сделать не смог — силёнок бы не хватило, — произношу я между тем, как отправляю в рот очередной кусок пирога и отпиваю чай из кружки. — Ты ещё не знаешь, но я тебе в чай плюнул. — Я тебе грязь в ботинки накидала. — Твой кусок пирога отравлен ядом, который поражает мозг. Теперь ты будешь ещё тупее, чем обычно. — Но до тебя мне всё равно будет ещё далеко. — Ребят, — устало просит мама. Дмитрий возвращается, завершая телефонный звонок уже перед нами. Затем садится на своё место и продолжает свой рассказ о командировке, начало которого я не застала, а потому не улавливаю смысла, выхватывая лишь обрывки. Родители увлечены друг другом. Артур откладывает пульт в сторону, чуть наклоняется ко мне и говорит: — Я рад, что ты выздоровела. Я слышу другие слова в подтексте: «Не знаю, что с тобой было, но моя сестра возвращается — и это здорово». Они оставляют на моём и без того израненном сознании ещё одну насечку. С трудом, но я выдавливаю из себя крошечную улыбку, которую, надеюсь, Артур заметит. Потому что она — только для него. Я в свои улыбки давно перестала верить.***
Два часа ночи. Весь город засыпает. Но не я. Отстукиваю пальцами по животу ритм внезапно всплывшей в голове песни — той, которую Саша пел в Огненных землях. Интересно, как обстоят дела у Лисы и её семьи. Жив ли Лукас? Родился ли Зоул? Переворачиваюсь на бок, подкладывая под щёку свёрнутое одеяло. Даже сегодняшний относительно неплохой день не принёс с собой конец бессоннице. Разум играет со мной; подкидывает спокойствие крошечными порциями, словно приговаривая: вот, как всё могло было быть, — а потом снова выбрасывает в реальность, где всё чуждо, начиная от собственной одежды и заканчивая людьми вокруг. Всеми, кроме Бена, разумеется. Он всегда появляется на горизонте, когда мне это необходимо. Словно знает. Чувствует. Может, осталась связь после путешествия во времени? Свет от экрана мобильного ослепляет, а я даже с закрытыми глазами смогу найти в контактах уже приевшийся номер, заканчивающийся на три девятки. Гудок. Ещё один. Я начинаю жалеть о своей идее. — И какого же хрена, коротышка? — голос на другом конце провода возмущается. Но он не заспанный. Похоже, не только я не могу сомкнуть глаз. — Два часа ночи. — Извини, — говорю шёпотом, чтобы случайно не разбудить родителей или Артура. — Забей. Чего надо-то? — Нет, ты не понял... Извини за то, что произошло у тебя дома. В этот раз Бен не перебивает и не сводит всё в шутку, как умеет только он; в этот раз Бен молчит. Тогда мне приходится продолжить: — Ты прав, я слишком многое на тебя взвалила, совсем позабыв о том, что кроме меня в подобной ситуации находятся ещё двое. Я буду… я попытаюсь исправиться. И хочу, чтобы ты знал — я всегда выслушаю тебя, если тебе это понадобится. — Нет, — вдруг отрезает Бен. Меня пробирает озноб. — Я всё правильно понял. И мой ответ остаётся тем же — забей. — Пауза. — Тебе тоже не спится? — Ага. — Хочешь, навестим Нину? — Да, очень, — говорю я. Вместе с этим в голове появляются десятки других фраз, которые, возможно, когда-нибудь мне хватит смелости произнести вслух: спасибо за понимание; спасибо, что не винишь за эмоциональность и эгоизм; спасибо, что терпишь и не уходишь.… Почему ты не уходишь? — Тогда через полчаса у штаба. Мне нужно время, чтобы переодеться. В отличие от тебя, я не могу позволить себе выйти из дома в одной пижаме. Я слышу, как он улыбается. Я легко представляю его улыбку. Местная история отобрала у меня многих, но взамен она оставила мне Бена. И это — единственное её решение, за которое я благодарна. — Договорились. Спасибо. Молчание. Немного странное. Кажется, Бен пока класть трубку не собирается. — Я кое-что нашёл у себя в вещах, — начинает он. — Это немного странно и непонятно, но она здесь, и я пока не знаю, как на это реагировать. Как и я на слова Бена, что звучат с осторожностью. — О чём ты? — уточняю я. — Мать заставила убраться сегодня в комнате, и когда я доставал чистое постельное бельё с верхней полки, нашёл твою пружинку, закинутую на шкаф. — Ты уверен, что она моя? Таких пружинок у всех в конце девяностых было полным-полно. — Она твоя, Слав. Я спросил у матери, и она наорала на меня за то, что я за столько лет так и не вернул её, цитирую, «той светленькой девочке со шрамом на руке». Я встаю, включаю свет в комнате. Правой рукой придерживаю телефон, левую поднимаю, чтобы разглядеть шрам, который был для меня сюрпризом, как только мы оказались в этом настоящем. Ответ нашёлся у Власа. Он напомнил о глубоком продольном порезе, который я получила, когда въехала на велосипеде в стеклянную витрину. Мне было тринадцать. — Хочешь сказать, мы с тобой были знакомы и до становления стражами? — спрашиваю я. — Мы в одну школу ходили, только я на класс старше. — А в предыдущем…? — начинаю я, но не успеваю закончить вопрос — Бен уже понимает, что я хочу спросить и отвечает: — Я учился в гимназии с физико-математическим уклоном. — Фу, — я морщу нос. — Я такие места всегда за километр обходила. Ненавижу физику. — Я тоже, но меня никто не спрашивал в своё время. Я зачем-то киваю. Отрываю взгляд от ровной линии шрама, перевожу его на отражение в зеркале. — Из скольких мелких изменений состоим теперь мы, такие непохожие на нас прошлых? На другом конце провода раздаётся вздох. Тяжёлый. Продолжительный. Надрывный. — Давай без философских размышлений посреди ночи, хорошо? — просит он. — Хотя бы сегодня. Я соглашаюсь, мы прерываем звонок. Его просьба проигрывается в моей голове ещё несколько мгновений: ровно столько, сколько требуется для того, чтобы осознать — в этот раз он обращался не только ко мне, но и к себе самому. Ведь не только я этой ночью не могу сомкнуть глаз.