Десятая муза — бессонница. Жильбер Сесборн.
Он маялся бессонницей несколько ночей подряд. Не мог уснуть и все тут. Чудом получалось прикорнуть пару часиков в предрассветных сумерках, да и то не всегда. Сказались волнение, бесконечные мысли об ответственном выступлении, постоянно возникающие идеи, и этот номер в гостинице, где все чужое и незнакомое. На репетиции Ками, заметив, как полопались сосуды на глазах, посоветовал ему лечь спать пораньше. Легко давать советы! Гакт честно старался лечь спать пораньше, но не смог. Беспокойство не отпускало, усталости он не чувствовал и бледным призраком слонялся между кроватью и окном. В такую минуту ему требовалось или снотворное — но алкоголь уже не помог, — или оплот спокойствия. Однако во всей группе спокойным теперь оставался только Мана. И как только у него получалось? Он был не старше их всех, но где-то научился тонким искусством владеть собой. И даже если переживал, то скрывал это так ловко, что никто не сомневался: Мана — это человек со стальными нервами. Может, поэтому ноги принесли Гакта именно к его номеру. Все же с Маной их отношения всегда были исключительно рабочими. Он располагал спокойствием — тут и спорить бессмысленно. Гакта к Мане тянуло — и тот это, должно быть, замечал, — особенно из-за контраста между внутренним, очень ярким миром этого человека (в музыке и своих идеях он был откровенен), и его абсолютным внешнем бесстрастием. Но уверенности в том, что Мана вообще замечал его существование, у Гакта, впрочем, не было. Он посмотрел на золотящиеся под освещением цифры номера, вздохнул и выставил руку вперед, надавил на дверь… Та распахнулась с тихим скрипом. Гакт замер, воровато озираясь и ожидая вскрика, возмущения, хотя бы вопроса. Но в ответ не последовало ничего, и он, балдея от своей же наглости, вошел внутрь. Он не был нерешительным, нет, просто Мана иногда его пугал. Всех пугал, если уж быть откровенным. У Маны горел свет, а сам он нашелся сидящим на краю еще заправленной кровати. Совершенно непривычный вид удивлял: вместо платья — гостиничный халат, босые ступни, никакого макияжа. Мана расчесывал волосы, и Гакт невольно залюбовался методичными, легкими движениями и тем, как световые блики скользят по прядям. Загипнотизированный, Гакт подошел поближе. Он все еще ожидал атаки и вместе с тем ему хотелось знать, почему Мана позволил ему себя увидеть таким — без своей косметической брони. Все равно что голым. Аргументов в пользу того, что он попросту не замечал существования Гакта, резко прибавилось. Не задумываясь, что делает, он сел на край кровати. Никакого протеста, даже рука с расческой не дрогнула, только длинные ногти проскрипели по пластмассе. Вблизи Мана был такой же спокойной морской гладью, которая хранила под тоннами воды и льдов секреты и головоломки. А в случае чего — сомневаться не приходилось — могла уничтожить любого, кто попытается их разгадать. Впрочем, Гакта это не пугало: риск он любил. Но то, что Мана продолжал хранить молчание, Гакт расценил как согласие, а на что — значения не имело. Сразу навалилась усталость и… Он сам не понял, как оказался так близко. Зашуршал халат, одна рука скользнула Мане на пояс, притянула его вплотную, вторая легла на теплые колени. Гакт уткнулся носом в шею, слегка прикрытую пахнущими ягодным шампунем волосами. Кожа у Маны была очень мягкой. Сам он замер, но ощущался расслабленным и все еще не пытался сопротивляться. Гакт внутренне напрягся от ожидания толчка в ребра или удара в челюсть, но напрасно; безнаказанность его пьянила и развязывала руки. Да и происходящее уж больно походило на сон. А во сне можно все, даже потереться о прохладную скулу и поцеловать так удачно подставившийся под губы висок. — Кто-нибудь зайдет и… Гакт вздрогнул от неожиданности. Голос Маны вблизи звучал глуше и тише. — Не зайдет, — возразил он. — Я запер дверь. Спокойствие убаюкивало. Гакт почувствовал, что и сам расслабился, заболела поясница, и он, потянув Ману за собой, рухнул на мягкую кровать. Расческа грохнулась на пол. Гакт заметил край потолка и упавшие ему на лицо длинные пряди прежде, чем все перед глазами поплыло цветными пятнами. Сон во сне — это вообще возможно?..***
Кодзи замер, растерянно глядя на кровать перед собой. Номер у Маны заперт не был. Он попросил разбудить его на полчаса раньше. Кодзи согласился: он все равно к тому времени планировал бодрствовать не меньше десяти минут. Он постучался, но никто не ответил. Ни в первый раз, ни во второй, а на третий выяснилось, что дверь почему-то открыта, и нужно было сунуть нос в номер, чтобы убедиться, что Мана еще не ушел. Кодзи вошел и остолбенел. Он явно увидел что-то, что не предназначалось для его глаз. На постели Маны сопел Гакт. Да и не только он. Мана тоже спал, лежа на спине поверх покрывала, уложив одну руку себе на грудь, а другой крепко сжав ладонь Гакта. Кодзи не знал, что делать: будить или оставить так, как есть? И только уловив мимолетное движение глаз Маны пришел в себя и поспешил ретироваться.***
Все прошло хорошо. А еще лучше было то, что Гакт, наконец, выспался. Спал он без задних ног и очнулся, действительно, в номере Маны. Правда, того рядом не оказалось. И вообще никаких следов его присутствия в номере не осталось. Гакт поискал расческу, волосы, хоть что-то и, не обнаружив ровным счетом ничего, кроме гостиничной мебели, решил, что просто уснул, завалившись в пустой и не запертый номер. Невежливо получилось, наверное, когда Мана пришел и застал в оккупированной кровати нежданного гостя. Куда он мог пойти в таком случае, Гакт не задумывался: мало ли, куда. Где-то же пропадал вечерами… Нужно будет извиниться, решил Гакт. Но даже мысль об этом не могла испортить ему настроение. Ничто не могло испортить настроение человеку, который, наконец, выспался. Гакт так увлекся своим замечательным настроением, что не сразу заметил, что в гримерной, кроме него, Кодзи и Маны никого не осталось. Причем, Мана, как всегда, никуда не спешил, а Кодзи, хотя уже оделся, видимо, его ждал. Гакт решил, что это не его дело, надел куртку, взял свои вещи и уже собирался схватиться за ручку входной двери, когда услышал нарочито громкий вопрос. Вопрос, конечно же, Кодзи адресовал Мане, но явно хотел, чтобы Гакт его слышал. — И давно вы с Гактом спите вместе? Ошарашенный Гакт споткнулся на ровном месте и похолодел. Не привиделось?! «Мана. Меня. Убьет». Но Мана даже бровью не повел. Еще утром он заметил Кодзи, пялящегося на них с Гактом во все глаза, и едва успел прикинуться спящим. Вопроса он ждал весь день и все поражался, что старому другу хватает такта и силы воли держать при себе любопытство. Особо его ничего не беспокоило: это же Кодзи! Он бывал странным для всех окружающих, но очень надежным — для Маны. Настоящий друг: никому ничего никогда не выдаст даже под пыткой. Так что Кодзи он только приложил тяжелым взглядом и, помедлив, ответил: — Не очень. — Гакт сделал первый вздох, но не смог выдохнуть. Честность Маны убивала. — Приблизительно с тех пор, как он потерял сон и разучился запирать двери. Обернулся Гакт вовремя, чтобы застать знак вопроса, выступивший на лбу Кодзи. — Ты хочешь сказать… — И будем спать вместе, — продолжал Мана, поймав взгляд Гакта на себе: откровенного поддразнивал, — пока он не вылечится от первого, или второго, или ото всего сразу. Кодзи окончательно обалдел. А Гакт… Гакту показалось, что на одно мгновение Мана ему заговорщицки подмигнул. Конечно, показалось. Хотя в том, что Мана в этот момент улыбался, Гакт был абсолютно уверен. Из гримерной он постарался уйти с прямой спиной, пообещав себе на досуге подумать, что все это было и значило.