Оригинал лучше

Good boys never win They all fall away and you remain (Blondie «Good Boys») - Не понимаю, почему я иду на это?.. - Возможно, дело в алкоголе. - Не исключено, что и это тоже. Или ты сегодня убедителен, как никогда раньше. - Надеюсь, наутро ты не пожалеешь об этом. - Теперь твоя задача – не разочаровать меня и сделать так, чтобы мои жертвы были не напрасны… Чёрт! - Что?.. - Да, запутался в штанах. - Ну точно, нефиг было пить. - Если бы не выпивка, ты бы до сих пор меня уламывал. Радуйся!.. Ха. Ты покраснел. - Нет, я не… - Покраснел, ещё как! Аж до ушей! - Да ну тебя. Я – хладнокровный профессионал. - И часто ты имеешь дело с голыми людьми, профессионал? - Не «голыми людьми», а «обнажённой натурой». И, да, довольно часто. А иначе бы я не научился тому, что могу сейчас. - Да небось перебиваешься гипсовыми фигурами, видел я твои работы. - Не болтай. Согласился позировать – молчи уже. - Хорошо, хорошо, суровый мастер. Эммм… Как мне встать? - Прими позу… - Звучит сексуально. - Не отвлекай, пожалуйста. Нуууууу… - А ну-ка? Скажи. Мне интересен ход твоих мыслей. - Короче, мне нужна поза «совращу-каждого-кто-взглянет-на-рисунок-и-заставлю-кончить». - Вааааааау! Малыш Стиви больше не малыш. Ты вырос в моих глазах, приятель. - Обязательно нужно сделать нечто предосудительное, чтоб тебя впечатлить, извращенец. - Что ж… Дай подумать… Вот так пойдёт? - Ух ты… Да-а-а-аааааа. Пойдёт. М-мм… Чуть выше подбородок. И… Нет, не двигайся, я пересяду… Вот так. Идеально. Постарайся не двигаться. - Как долго? - Я позволю тебе передохнуть. Но работа пастелью подразумевает скорый процесс. - Звучит обнадёживающе. - Боишься, что не вытерпишь? - Боюсь растерять свою искромётную сексуальность. - Ха-ха-ха-ха-ха! Что ж, думаю, тебе это не грозит. *** Десять лет спустя. - О чём ты хотел поговорить со мной? Стив обещал сообщить невероятную новость и с этой целью они встретились за кофе. Баки понял, что ясно не представлял положение дел его друга, когда услышал от него: - У меня будет выставка в Вене. Не хочешь поехать со мной на открытие? Хоть стой, хоть падай. По дороге приложившись о гладкую поверхность столешницы, явно созданную с расчётом, как на её фоне будут фотать свой заказ посетители заведения. - Ого. Вот это предложение… Кажется я пропустил момент, когда ты стал мировой знаменитостью. - Я и не стал. Это не настолько масштабная выставка… - В Вене. - Ну и что, что в Вене. С кем не бывает? - Так, мистер Воплощенная Скромность, и когда же ко мне понабегут журналюги, чтобы я мог им хвастаться, что уже с детства, якобы, предсказывал твой успех?! Стив смеялся, чуточку смущаясь, а Баки думал, что вот его-то журналисты должны бы обожать. И как он украсит такой улыбкой любое печатное издание. Чёрт побери, вот из кого стоит делать звезду! - Будешь на открытии – будет тебе общение с журналистами. Они живо смекнут, кто моя любимая модель. - Ха, в таком случае рассчитываю впечатлить какую-нибудь симпатичную журналисточку или маститого критика. - Я отберу несколько работ для этой цели. Ты главное намекни ей, что вот это – твой торс, пусть голова едва обозначена… Баки понял о какой работе идёт речь и пришёл в ужас. - Нет! Только не ту! Нет, спасибо… - Что, стесняешься? – Ехидство не часто всплывало среди эмоций Роджерса, но шло ему бесподобно. - Если я скажу «да» - это избавит меня от нахождения в зале с весьма натуралистичным изображением моего члена? Парни за соседним столиком, кажется, услыхали часть их перепалки и недоумённо вытаращились в их сторону. - Ты там главное так громко об этом не сообщай – никто и не догадается. Разве что те, кто видел тебя голым. Но их-то тебе что стесняться? Барнс взглянул недоверчиво. - А там что, будет кто-то из числа этих счастливцев? Стив медленно и выразительно кивнул. - Нат как раз будет в Вене в это время. Собственно, поэтому мне и пришла в голову мысль собраться вместе. Культурно отдохнём, вспомним прошлое… - Ага, особенно мы с Нат. Будем вспоминать наше культурное балетное прошлое. - Сходим, посмотрим на её балетное настоящее. - Мммм, толпа балерин… И мужиков. В трико. - Кто кого соблазняет походом на балет: ты меня или я тебя? - Я тебя, в смысле, как они тебя вдохновят. - А я уж думал, - добродушно проворчал Стив. – В любом случае, это будет незабываемая поездка. - Рассчитываю на это. Я согласен. *** Все эти шутки про обольщение журналистов внезапно перестали казаться смешными самому Барнсу, когда он столкнулся с проблемой освещения предстоящей выставки в прессе, находясь непосредственно в эпицентре событий. Раньше он не следил за отзывами о творчестве Стива, по крайней мере, специально. Что-то попадало ему на глаза, успехам друга он радовался, а критика не казалась ему категоричной и никак не влияла на веру в талант Роджерса. Но теперь, присутствуя при подготовке, находясь рядом, он не мог не реагировать на услышанные или прочитанные рецензии. - Этот мудила тебя ненавидит! С таким же успехом Баки мог сообщить Стиву о том, что завтра обещается потепление. - Какого именно ты имеешь в виду? - Этого… самого… - Баки прокручивает статью к началу и медленно читает, слегка щурясь на экран. Получается угрожающе. – Земо. Гель-мут Земо. - И что же он пишет, вызывая у тебя такой кровожадный отклик? - А то, что в твоих работах «столько же идеализма, сколько в искусстве Третьего рейха». Стив смотрит в пустоту без эмоций, словно перекатывает мысли про себя. - Если притягивать, то в культуре тридцатых и сороковых идеализм можно усмотреть во многих странах. А моё творчество к той эпохе отсылает всеми силами. - Он вообще думает, что пишет?! - Боюсь, даже слишком много. - Он имеет право писать всё, что ему вздумается? А что насчёт опровержения? Стив коротко и отрицательно качает головой. - Суда? (Снова качание) Мордобоя? Стив смеётся: - Какой ты у меня пацифист. - Ты как хочешь, а я ему врежу, если встречу. - Высказанное мнение об искусстве не стоит проявленного из-за него насилия. - Он критик. Его мнение влияет на оценку неподготовленного зрителя. - И поделом. У каждого своя голова на плечах. Пусть учатся принимать решение и делать выводы самостоятельно. - Твоё «я-всем-своим-существом-за-свободу-свобода-всем-свободы» даже меня доканывает. Начинаю понимать Старка и его дебильные шуточки на твой счёт. - Зато Тони не заморачивается на тему искусства. - Он разбирается в его стоимости. - И, заметь, он не торопится что-то у меня покупать. - И не спешит расстаться с тем, что ты ему подарил. – В голосе Баки можно угадать намёк на то, что тому существует какая-то важная и личная причина. Тень ревности в интонации тоже можно распознать, но с большим трудом. Мягкая улыбка Роджерса служила подтверждением, что да – подоплёка в действиях Старка существовала. Баки недоумевал, почему талантливых людей тянет к тем, кто не в состоянии этот талант оценить. - О’кей, если забыть на минуточку о Тони, на что ты, вероятно, не способен, то я просто считаю, что у этого недо-критика какие-то личные мотивы в отношении тебя. - Почему ты так решил? - Слишком много статей. Слишком пристальное внимание. Тебе прочесть отрывок на тему твоих не идеально голубых, а слегка зеленоватых глаз? ТЫ мне скажи, почему я так решил. - Ну, раз дело дошло до глаз, то всё, отбой бить тревогу. Я не вписываюсь в арийский идеал, - неожиданно добродушно хохочет Стив. Баки трясёт от его беспечности. Режим «внутренней мамки» тотчас активизируется. - Тебе всё шуточки. А вдруг он в тайне маньяк, избравший тебя и твои картины целью? Похитит тебя средь бела дня и устроит… ausschweifung. - Ну, здрасте, ты мне описываешь сюжет даже не детективного романа – пошлейшей японской додзи. Но если тебя это так волнует – поручаю тебе свою безопасность, пока мы в Вене. Будь внимателен сегодня - у нас выход в свет. - Уже сегодня? - Форма одежды – парадная. - Фрак? - Зачем же такие крайности? Костюм-тройка. - Пойдём, ослепим Романову нашими безупречными рубашками. *** Возможно не из-за белизны рубашек, но Наташа ухитрилась их заметить, несмотря на свет софитов – она всегда всё замечала – и её быстрый взгляд выхватил их среди переполненных рядов многочисленной публики. Её взгляды можно было приравнять к выстрелу в сердце. Баки слышал мысленно её «Что, притащились всё-таки, апостолы культуры? Дышите вполсилы, а то жилеты треснут». Или что-то в этом роде. Дух театра, торжественность и праздничность захватывали, но не могли полностью избавить от смутного беспокойства, оставшегося после сегодняшнего разговора. Этот человек, скрупулёзный, дотошный и крайне пристрастный, на взгляд Барнса, не знакомого достаточно хорошо с миром журналистики, вызывал в нём одновременно ненависть и какое-то нездоровое любопытство. Ему было интересно, как он, мать его, дошёл до таких выводов и что, и кому, чёрт возьми, он пытается доказать? Тянуло сесть и систематически перечесть всё, что этот Земо написал про Стива, от слова до слова, от корки до корки. Может, он и не всё поймёт в его писанине, но хоть что-то прояснится про эту тёмную личность. «Если он и вправду зациклен на Стиве, я такими темпами зациклюсь на нём. Ну что ж. Не успокоится – то его персональным кошмаром стану я». Дальнейшие размышления не давали сосредоточиться на действии балета. Внешне Барнс казался полностью погружён в перипетии сюжета, взгляд скользил по грациозным фигурам танцоров, но мысль не отпускала, вела за собой. «Он словно нарочно пытается вызвать какую-то преувеличенную реакцию со стороны Стива или его защитников. В комментариях там не споры, а сплошные истерики. Зачем ему наши эмоции? Дойдёт до банального мордобоя, вот я уже готов. А Стив…» Он украдкой взглянул на друга. Ага. Конечно. Тот – само внимание. И на грани от того, чтобы выудить блокнот и начать чиркать свои зарисовки. Что ж, у Наташи уже есть два портрета и один из них в театральном костюме. Умирающего лебедя Баки в ней в упор не видел. Убивающего – да. Она на его замечания только ругалась, со вкусом и не без удовольствия. Прекрасная Нат. Можно думать о чём угодно, но взгляд не оторвать. Бесподобна. Ещё более совершенной она продемонстрировала себя после концерта, когда, прогуливаясь по ярко освещённым улицам торжественного центра, уводящим от здания театра в заманчивую и загадочную темноту ночи, она не только выслушала Баки, но и выдала ему стратегию поведения с этим таинственным критиком. - Не действуй в лоб. Подраться вы всегда успеете. Он будет на открытии? Барнс и Роджерс вопросительно переглянулись. - Вы не в курсе? Так узнайте! Что вы как дети малые… И если не будет, то пригласите его персонально. Вплоть до того, что соблазните эксклюзивным интервью. А что, правда! – Наташа хлопнула ладонями, воодушевлённо улыбаясь Стиву. – Нужно столкнуть вас лоб ко лбу. Это будет битва титанов! - Это будет просто битва, если его вопросы мне не понравятся, - проворчал Баки. Нат живо взяла его под руку, дружески и задорно опустила рыжую голову ему на плечо. - Тебя это больше волнует, чем нашего гения. Может, это у тебя Земо следует взять интервью? - Следует. Поверьте, мне есть, что ему сказать. *** В подчёркнуто современных интерьерах галереи работы Роджерса выглядят будто перенесённые во времени. Проникнутые ностальгией, в чём-то старомодные, ясные, строгие и простые, они навевают спокойствие и умиротворение. Что до Баки – ему бы сейчас не повредило чутка умиротворения. Он в том расположении духа, которое в кругу его друзей условно прозвали «крушить-ломать» и чаще всего использовали в отношении Брюса Беннера, милейшего и спокойнейшего на первый взгляд человека. Именно что, на первый. На второй можно было и схлопотать, если попасться под горячую руку. Внешнее же ледяное спокойствие Барнса собирается пойти трещинами при первой возможности. Стоило, наверное, просто тихо надраться - почти все встреченные посетители уже обвешаны бокалами с шампанским, что, конечно же, располагает к восприятию прекрасного. И «да, просто замечательный вечер» на языке Барнса эквивалентно грубому «да пошли вы». Он на взводе, как будто ожидает чего-то из ряда вон выдающегося и злится на себя за взбудораженность. Нужно держать себя в руках, скандал на открытии – отнюдь не подарок для Стива. А всё больше и больше кажется, что стоит ему столкнуться с Земо – и начнётся. Чтобы не искать вслепую, Баки оглядывается в поисках Шерон. Кроме обладания организаторскими и коммуникативными талантами, она отличается наблюдательностью и вниманием, никогда не упускает из виду тех, от кого зависит успех мероприятия. Стив шутил, что притягивает к себе женщин, которым следовало бы стать бойцами невидимого фронта. «Ага, такой из себя секретный агент – вот мой тип». Ну да, что Шерон, что Наташа. Узнав, кто ему нужен, Шерон почти не глядя указывает направление. - Вон он. Рядом с портретом На… мисс Романофф. - Это он?! - Да. – Она смотрит на Барнса с проснувшимся интересом. – Ожидали чего-то иного?.. - Да. Нет. Вообще не ожидал, но… Баки вдруг сталкивается с тем, что обычно бывает, когда встречаешь того, о ком очень много думаешь заранее. Реальность своей жизненностью топчется по всем твоим предположениям и планам. Ты можешь представлять что угодно, а потом охренеть от того, как далеко ваше поведение от той линии, которую ты намечал заранее. Почему-то ему казалось, что в Земо будет что-то отталкивающее, возможно даже отвратительное, противное. Но ничего такого нет. Глядя на него, хочется воскликнуть: «Что – и это ВСЁ?!» Предполагаемое зло гнездится в этом непритязательном мужчине со сдержанными жестами и замкнутым лицом? Желание бить морду несколько утихает, Баки кажется, что это будет как-то… нечестно, что ли. Это не как рядом со Стивом, в сравнении с этим парнем Барнс тот ещё качок. С другой стороны, по щам получать за свои ебанутые теории – это же часть мира искусствоведения, ведь так? - Если хочешь с ним подраться, могу посоветовать вам перейти в умывальную. Только берегите зеркала, они дизайнерские. - А раковины? - Раковины там просты и заурядны. Въеби ему за всех нас. Кажется, она тоже читала эти статьи. Земо, всё-таки, невероятный оптимист. Сунулся в осиное гнездо, где все из команды Роджерса жаждали его крови. Как бы не отравили, Баки сомневался, что здесь это не принято. Он направляется к одиноко стоящей фигуре, абсолютно не представляя, что будет делать, когда поравняется с ней. Нельзя же просто подойти, сказать «Здравствуйте!» и бить ногой в диафрагму, даже если воображение ничего иного подсказать не в состоянии? Тем более Земо так погружён в процесс осмотра, как будто кроме изображённого видит все слои краски, холст под ними, стену за холстом и так насквозь, вплоть до зиявшей пропасти бесконечности. Отвлекать его сейчас кощунственно, но Баки не считает, что это будет большой потерей для картин – он лично не уверен, что в мозгу этого странного человека в данный момент не разворачивается кромешный ад, переворачивающий всё с ног на голову, выворачивающий наизнанку смыслы и символы. То, что было для Барнса белым, этот человек видел чёрным. Хотелось взять и хорошенько его потрясти, чтобы всё стало на свои места, и это ещё самое мягкое из того, что стоило бы сделать. Баки останавливается, разом растеряв всю свою решительность, будто забыл, зачем так целенаправленно прошёл половину зала. К Наташиному портрету шёл? Ага. Земо, продолжая любоваться, произносит: - Какая гордая, не так ли? Впрочем, заслуженно… Поразительно, столько мягкости в этой славянской красоте, но она же жестока – не к другим, так к себе. – И после этого мужчина оборачивает лицо к Барнсу. – Вы согласны? Вы же, кажется, хорошо знакомы. «Если Стиву везёт на шпионского типа женщин, то мне – на мужиков. Вот радость-то!» - Вы так подробно биографию Роджерса изучаете, что и все близкие стали предметом наблюдения? - Вот именно. Близкие. Как можно таким мягким голосом давать понять, что смысл этого слова всегда можно истолковать двояко? - Вы же не раз служили моделью Роджерсу? Я видел здесь несколько ваших портретов. Очаровательно улыбаясь («Твоя лыба – самое страшное оружие! - любила говаривать Наташа во время их задушевных посиделок. - Не знаешь чё делать с кем-то упёртым – улыбнись ему и жди, пока тот сам закопается.») и мысленно желая Земо провалиться в тартарары, Баки отвечает: - О да, особенно в студенческие годы. – И мысленно додумывает: «Ты главную работу тех времён не видел, козёл, иначе бы ты так на меня не смотрел». И прибавляет, не желая ходить вокруг да около: - Что вас так коробит в Роджерсе? Я читал ваши статьи, можно подумать, он вам лично что-то сделал. Легкое движение бровей выдаёт, что мужчина прямолинейных допросов не ждал, по крайней мере, не с ходу. - Отнюдь. Но я не очень-то доверяю внешнему совершенству. - В людях? Или картинах? - И том, и другом. Баки чуть кривит губы в ухмылке. - Встретили бы Стива в юности, не говорили бы сейчас о внешнем совершенстве. - Да что вы? - Такого задохлика было поискать… Мне тогда казалось… - Барнс обрывает сам себя, опасаясь, что выкладывать личные размышления перед, буквально, врагом – не лучшая идея, но поймав внимательный взгляд, решает продолжать. В конце концов, идея интервью может быть реализована различными способами. – Мне казалось, что запечатлеть внешнее совершенство его толкала мысль, что он сам от него далёк. По крайней мере, он так думал. «Что за херню я несу?» - И вовсе не стремление не замечать уродливое и страшное в человеке? По его работам можно подумать, что не было двадцатого века с его войнами и бесчеловечной жестокостью. - Показать человеку его красоту, восхищение перед его способностью совершенствоваться – это так плохо? Нельзя же хоронить человечество просто признав, что после этих кошмаров ничто не будет как раньше. Почему светская улыбка Земо будто говорит: «А ты не такой тупой качок, каким кажешься на первый взгляд»? Что ж, сам он на первый взгляд вообще доверия не внушает. - Античная красота и безмятежность… Ваши портреты отличаются от прочих, в них отношение автора выражено ярче. И нет такой отстранённости как с другими моделями. Вы были вместе? Смысл слов доходит, когда Баки мысленно перекатывает фразу несколько раз. Хочется начать скандал сразу же с этого места и послать его с такими вопросами в неведомые дали. - Нет!.. Слишком громко, слишком резко, слишком агрессивно. Чего так психовать, многие спрашивали, да и многие были уверены, что они со Стивом либо в отношениях, либо были – всегда было очень похоже на то. А уж Старк своей ревностью к Баки уже проел Стиву всю плешь, вызывая самое незамутнённое злорадство у Барнса. - А по рисункам не скажешь… В них столько любви и любования. Баки ничего так не хочется, как закатывать глаза и махать руками. - Видели бы вы портрет его пса, вот где любования дофига… - Без шуток. Вы же видели свои портреты, не влюбиться невозможно. – Пауза и добивающая фраза, прямиком в гроб их разговора: - Не возжелать невозможно. - Умение видеть красоту не всегда же приравнивается к… сексуальному притяжению. – Скептицизм Земо ему совсем не нравится. – Сейчас всё сводится к сексу. Те, кто изучают жизнь художников и старых мастеров, им всё подряд приписывают. Раньше никто в эти дебри не лез, а теперь наоборот, самая обсуждаемая сторона вопроса. - Когда появляется возможность по-новому взглянуть на нечто известное, естественно, искусствоведы пользуются ею. В голове панически бьётся мысль: «Так, а как давно мы забыли о предъявах к идеализации изображаемого и перешли к обсуждению сексуальной составляющей?!! Полегче на поворотах, у меня мозг не успевает!» Правда истинная была в том, что Баки успевал высказаться ещё до того, как решал, а нужно ли. Земо продолжает и в голосе его уже меньше спокойствия, чем раньше: - Неужели вы никогда, глядя на произведения искусства, не чувствовали особую страсть художника, заставляющую отбросить ложный стыд и надуманные ограничения, которые так твёрдо въелись в наше сознание, и которые так сложно оставить благодаря одному лишь разуму? Приходится поразмыслить. Пришедшая в голову мысль неутешительна, но более подходящий пример на ум не идёт. - Когда мы были студентами… В одной из книг по живописи у Стива я видел репродукцию… Я не вспомню сейчас, кто художник. Но помню, что это был религиозный сюжет; апостол лежит на земле раскинув руки, над ним конь, ощущение, что вот-вот по нему пройдётся… И всё очень контрастное, ярко освещённые фигуры на тёмном фоне… - Караваджо. «Обращение Савла». Или «Преображение святого Павла». – Заметив смущение собеседника, Земо кивает ему, без слов прося продолжать. - Так вот… Я понимал тогда, что картина о чуде, о божественном, всё возвышенно, да… Но я не мог избавиться от совсем другого восприятия. Мне казалось, что это совсем не религиозный экстаз. Что эти руки словно тянутся к любовнику, и всё это распростёртое тело могло быть уместно в постели, в ожидании… Это ужасно. Баки не сколько спрашивает, сколько утверждает. Ужасно говорить такое профессионально подготовленному человеку. Ужасно говорить это тому, с кем ты вроде как на ножах. Или был только что. И самое ужасное, говорить это мужчине. Впрочем, есть кое-что похуже. Очевидная заинтересованность собеседника. - Когда вам пришло это в голову, вы что-нибудь знали о Караваджо? Его… разносторонних предпочтениях? - Сначала нет. Но когда я Стиву высказал что-то из своих мыслей, он мне рассказал. И мы задумались. - И? - И, быстренько свернув его подготовку к экзамену, пошли выпить за Караваджо и его тягу к экстриму. - Не удивительно, что вы не помните подробностей. – «Ну конечно, нельзя не поиздеваться!» - Впрочем, это достойный тост, за это и сейчас не мешало бы выпить. - Мировую? – поднимает бровь Баки. В ответ короткий прищур взгляда и небрежное: - Возможно. Почему-то Барнсу не приходил в голову такой вариант, в котором они с Земо набухиваются вдрызг прямо на открытии дармовым шампанским, замириваются и торжественно пьют на брудершафт друг с другом, потом с буфетчиком, и дальше ночка катится по наклонной. «Стоп. Я теперь НА ШАГ в сторону, где наливают, не сделаю. Неа! Не будет такого». Они бредут по залу, то ли изучая экспозицию, то ли повинуясь тайному притяжению к алкоголю. И в самом неочевидном закутке натыкаются на личный кошмар Баки Барнса. Они со Стивом вроде бы решили, что он пошутил, когда пообещал выставить его. Но он красуется здесь, этот грёбаный шедевр ещё с тех далёких студенческих времён. Баки уверен, что он сейчас и вполовину так охуенно не выглядит и уж точно не готов позировать в таком откровенном виде. Он не помнит, на чём он был, когда соглашался десять лет назад. А сейчас – на тебе, пожалуйста! Полюбуйтесь на придурка! Единственный неоспоримый плюс: чьё это тело узнать непросто, голову Стив не прорабатывал, чисто наметил штрихами, дескать, она есть и хватит. Минута молчания и Земо выдаёт: - Это тоже вы? Вокруг должны были выскочить музыканты с трубами и исполнить победную тему телевикторины. Умница, даже звонок другу не понадобился! - КАК?!! КАК, МАТЬ ТВОЮ, ТЫ УЗНАЛ?! На этом вежливый Баки Барнс кончается. Земо смотрит удивлённо. - Я же кажется уже залечивал на тему того, как Роджерс любуется тобой. Нигде этого сильнее не проявляется, чем здесь. «Аааа-а-а-аллилуйя!» Наверное, у него сейчас очень глупое лицо, потому что наслаждение, с которым Земо смотрит на него, так и разливается в воздухе. Он явно с удовольствием сделал бы фото на память. - Это было давно. И неправда. - В каком смысле «неправда»? Он приукрасил? – Неожиданная хитрющая улыбка. – Или преувеличил? Где тут можно найти не занятое картинами место на стене, чтобы побиться головой?! С раздражением, вырвавшимся в бессильном рычании, Баки принимается было объяснять, что он имеет в виду, но бросает это бесполезное занятие почти сразу же. - Мне тогда и двадцати не было, и никаких тормозов. И я, и Стив - мы и не думали, что получится так хорошо. - Да. По-настоящему хорошо. - Если следующая ваша работа будет посвящена сексуальности в картинах Стива, я вас засужу нахрен, - бурчит Баки. - Великолепная идея. Но, быть может, это моё прочтение, наконец, окажется вам по душе. А вам ещё предстоит написать книгу воспоминаний «Моя жизнь под сенью гения». Если так дальше пойдёт, это будет бестселлер. - Под старость займусь. Раздражение Баки столь же очевидно, как совершенное довольство Гельмута. Это неожиданное примирение не похоже на победу дипломатии. Если в начале разговора Баки хотелось схватить мужчину за лацканы пиджака и потрясти как следует, вплоть до полного их отрыва, а потом спустить его с лестницы, лучше всего, просто выкинув с верхней площадки – так бесило его самонадеянное спокойствие, - то сейчас было бы неплохо, если бы его самого кто-то отхлестал по щекам и попытался вернуть здравомыслие. И он ошибся. В Земо не было спокойствия. Глаза выдавали лихорадку и напряжение. Действительно маньячные глаза человека с тайной целью. Впрочем, глаза очень красивые. Часто про не очень красивых людей так говорят, отмечая прекрасные глаза. Но у Земо действительно они производили самое значительное впечатление, остающееся в памяти. Когда вас клеит кто-то уверенный в своей неотразимости и знающий цену своему обаянию, это, конечно, то ещё действо: настоящий спектакль, в котором у вас вдруг обнаружилась роль. Но когда вам оказывает знаки внимания кто-то невероятно замкнутый, безэмоциональный – впечатление может оказаться неожиданно сильным. Став предметом такого пристального внимания, Баки не может вспомнить, когда это его персона успела затмить собой окружающие предметы искусства? Почему-то становится тяжело под этим взглядом, и трудно пытаться разгадать чужие мысли на свой счёт. Тягостно до такой степени, что хочется отойти подышать. И он бы отошёл, если бы знал, как можно ненавязчиво вернуться назад – он понимает, сбеги он сейчас, искать путь возвращения будет непосильной задачей для него. Это как признаться «Да, чувак, ты меня зацепил. О чём ещё поговорим? Прекрасный вечер. Звёзды прекрасные. А ещё знаешь, кто прекрасен?..» Не слишком ли скоропостижное развитие событий? - Люди иногда меняют своё мнение? – спрашивает Баки, следя, будет ли понят его довольно абстрактный вопрос. - От искусства, возможно, и нет пользы, но иногда оно делает удивительную вещь: оно меняет людей. Наверное, это самое большое, на что оно способно. Выдерживать зрительный контакт становится невыносимым. Ещё хуже замечать, КАК Земо смотрит на его портрет. Заворожённо. Губы разомкнуты и слегка приоткрыты, словно от изумления. Спасибо, Стив, спасибо за бесподобный реализм и детализацию. За каждый этот любовный штрих, игру света и тени, передачу объёма и жизненность. Мужчина, задумчиво скользя взглядом по картине, спрашивает: - То, что это реалистично, я и сам понимаю. А как сейчас – похоже? Вы же говорили, прошло десять лет. Как прикажете на это отвечать? Баки вздыхает. - Сейчас – лучше. - Лучше? - Лучше. Срать Баки хотел на скромность. Нат сказала – лучше, значит так оно и есть. Заставив себя подавиться продолжением фразы «А ХОЧЕШЬ ПРОВЕРИТЬ?!!» Баки уводит собеседника от этой работы подальше. А дальше по плану – выход на террасу. Отлично, весьма своевременно. Он уже давно думает сорваться подышать, вечерняя прохлада именно то, что нужно. Или он уводит Земо в тень, где поменьше народу? Так оно оказывается на самом деле. «Я не специально, оно само так получилось», - мысленно оправдывается Барнс, вот только перед кем… Надо было выпить. Нет, надо было безбожно нахлестаться и заблудиться в переходах и залах, чтобы как следует потеряться и промаяться так до утра. Чтобы не было этого контакта, туманных фраз и ясно звучащего в неосторожных словах контекста. На террасе темно, только в ореолах фонарей свет матово разливается, маня к себе насекомых, бьющихся о его поверхность трепещущими крыльями. Запах цветов в ночи воспринимается ярче, а город будто замер, перед тем как сорваться и устремиться к своим ночным, неприемлемым для дневного времени приключениям. Шум улиц доходит как сквозь препятствие. Баки нервозно, не задумываясь, ведёт языком по губе – дурная привычка, на которую с преувеличенными страданиями жаловались поголовно все, кроме истинных мазохистов. Те просили продолжать. Они стараются друг на друга не смотреть, но это короткое движение Земо отслеживает, останавливает его, хватая за предплечье и подаваясь навстречу. «Что, так сразу?! А может сначала нужно было хотя бы за ручки подержаться?!!» Ночная Вена, запах цветов, прохлада воздуха. С кем угодно это было бы до приторного романтично. Если допустить, что это происходило бы со Стивом, так этой романтикой можно было бы убить – Стив такой сказочный принц, что у жертвы подобных обстоятельств случился бы передоз. Но весь этот идеальный фон идёт побоку. В тени колоны, грубая поверхность которой холодит ладонь, они стоят непозволительно близко и Земо целует его так, будто нельзя. Будто сам Баки его сейчас оттолкнёт или придут люди и закидают их камнями. Или придёт Стив, двинет Земо промеж его прекрасных глаз и уведёт Баки, сопровождая головомойкой на тему того, что нехер обжиматься с идеологическим врагом. «И в самом деле, так нельзя», - чётко обозначается мысль и Баки с непреложной уверенностью в движениях обнимает Земо за шею, запускает пальцы в волосы на затылке и настойчиво углубляет поцелуй. Дикий ор внутреннего голоса сходит на нет, и не остаётся ничего, кроме звука сорванного дыхания в коротких выдохах и горячая влажность податливо открытого рта. Если Земо так не любит идеальное, то ему повезло – не тот тип ему достался. - Не боишься?.. Вот придушу тебя сейчас… твоим безупречным галстуком? – интересуется Баки, заглядывая мужчине в лицо, ведя пальцами по пресловутому галстуку. Хочется намотать на кулак и потянуть. - Было бы драматично. Весьма назидательная история о мире искусства. - Да, с моралью: не суйтесь в него ни за что. Гельмут целует его шею, закрывая глаза, щедро делясь лихорадкой внутреннего безумия. Мир вокруг плывёт и первое, что позволяет Барнсу сфокусировать взгляд – люди на балконе здания напротив. Далеко, но с отличным видом. На них. Пара, мужчина и женщина в возрасте; он, как ни в чём не бывало, салютует им бокалом. В смысле: браво, так держать! Баки останавливает Земо, ловит ничего не понимающий взгляд, кивает на случайных зрителей. - Что будем делать? - Ты у меня спрашиваешь, будем ли мы трахаться у них на глазах? - Я-то не против, но меня уже который день призывают не допускать скандала на открытии. Слушай. Поехали отсюда. - С этого долбаного открытия? - Оно не долбаное. Оно пиздец, какое важное. – Кивнул. – Да, с него самого. Земо гладит его по волосам, не хватает только реплики «ути, моё золотце». - Поехали. Ко мне? Баки воинственно вскидывает подбородок. - Ни шагу на вражескую территорию. - Куда ты денешься? Где вы остановились, в отеле? Туда меня не пустят, а перспектива страстной ночи под мостом как-то не возбуждает. Почему-то представляется теоретическое логово Земо, всё обвешанное скрытыми камерами, жучками и записывающими устройствами. «Всё вами сказанное и сделанное будет использовано против вас». - Ты мне не доверяешь? - Неа, - соглашается Баки, одновременно пожимая плечами. – Поехали. - Что, так просто? - А чего терять? Самое страшное: опоишь, свяжешь, порежешь на кусочки, соберёшь инсталляцию, пришлёшь Стиву фотки… - Мне больше нравятся первые два пункта, а третий: затрахать до смерти. «Стив не поймёт. И завтра будет такой разбор полётов, что мне и не снилось». В такси они даже пальцем друг друга не трогают. Едут, как чужие люди. Хотя, сугубо, так оно и есть, не так ли? Только в конце пути, на последнем повороте Гельмут переводит на него тяжёлый, голодный и буквально сжирающий взгляд. «Прекраа-асно. А я уж подумал, мы собираемся чайку попить». Они не касаются друг друга на улице, не касаются друг друга в лифте. Даже в квартире, вплоть до спальни – проходи, раздевайся, ложись, здравствуй – никакого контакта и Баки сам подходит, обхватывает чужое лицо широкими ладонями, начинает зацеловывать – медленно, успокаивающе, потому что чувствует нервную дрожь перехвативших его запястья рук. Цепких, повлажневших… «Господи, Земо, расслабься!» И в ответ – нервный смешок. Незабываемая ночка – Стив же обещал ему незабываемую поездку, так ведь? Вот ещё пророк нашёлся. Горячо и грубо. Одежда летит на пол, в комнате не зажжён свет, одного уличного освещения достаточно, чтоб не порушить всё вокруг, сшибая стулья и прикроватные атрибуты. Всё идёт кувырком, получается жёстче и больнее, чем хочется. Земо кусает его губы, когда Баки особенно не сдержан. Боль не отрезвляет, наоборот, затмевает рассудок. Хочется пригнуть лицом в подушку и вытрахать всю душу, чтобы просто удостовериться в её наличии, но как-то само собой получается, что вот уже Земо наклоняется над ним и берёт в рот… И по первым же движениям Баки как-то вдруг понимает, что это его не первый опыт. Волшебный мир искусства, куда в нём деваются натуралы? Это хорошо. Баки цепляет волосы Земо, эта видимость контроля стегает по нервам. - Лучшее занятие для тебя, - роняет Барнс, потому что желание отомстить за вымотанные нервы, за вызванное раздражение сильнее всех прочих чувств. Земо сопротивляется, когда Баки удерживает его, заставляя глотать, но в кромешной тьме его глаз – безумных, влажных – не одна злость, а невыносимое возбуждение. От поцелуев горят губы, кожа под пальцами горячая, мокрая от пота. Баки ведёт губами по щеке, виску Земо и бездумно лижет, улавливая краем сознания рваный вздох – губы и язык Барнса были способны не только гипнотизировать сторонних наблюдателей. Баки приподнимается, упираясь руками по обе стороны от головы партнёра, ловя его взгляд – и теряясь от его затравленности, недоверчивости. Баки угадывает его ощущения незащищённости, ранимость, и это странным образом только сильнее возбуждает желание. И он трахает его лицом к лицу, не давая ни малейшей возможности отстраниться, жёстко и размеренно, так, что у того уже закатываются глаза и стоны глушатся до сорванных всхлипов. Такая любовь намного ближе к ненависти и после того, как Барнс так заботливо его отлюбил, можно подумать, что это был не беспорядочный секс до трёх утра, а драка, к которой планировалось всё свести ещё несколько часов назад. Внеплановым оказывается и то, как после он сидит на полу, уложив голову Гельмуту на колени, жмурясь от ласки чужих пальцев в волосах, и попивая вино среди их ночного погрома. Идеальное, блядь, завершение вечера! Сначала ты хочешь кого-то разорвать в клочья, а потом обнаруживаешь, что у вас одинаковое представление о хорошем времяпрепровождении и всё идёт к чертям. *** Они сидят друг напротив друга и Стиву хочется многое сказать и ещё больше спросить. А Баки ничего не хочется, а если всё-таки хоть чего-то хочется, то орать. - Он твой бойфренд? - Нахуй иди. - Так как же? - Нет! Боже, что?!! Нет!!! Трахнулись разок, с кем не бывает? - Ни с кем не бывает! Ты чем думал, когда решал, с кем идёшь? - А что, всё же неплохо вышло… вроде… - Ты в курсе, что по его рекомендации музей современного искусства приобрёл две моих картины? - Что? - То. Наташа просила передать своё восхищение твоим диверсионным навыкам, благодаря которым ты нейтрализовал потенциально опасного врага. - Это не было диверсией! Это был порыв. Самый мой мудацкий порыв за всю историю. - Ну, поздравляю. Кстати, Нат обозвала тебя баронессой. - С чего вдруг?!.. - Из-за Земо. Он, знаешь ли, барон. Тринадцатый, если я ничего не путаю. И число-то какое счастливое… Поздравляю. - Ну спасибо! И что делать прикажешь теперь с этим бароном, да ещё и тринадцатым? - Я-то откуда знаю? Лично я намерен наслаждаться вашими невнятными отношениями полными взаимных оскорблений и неловких ситуаций. - Не лезь! Ты уже его на салфетке нарисовал, я заметил! Кстати, слишком похоже на Старка получилось. - Это потому, что пока я рисовал, Земо всё время глаза закатывал. А тут уже не я, а ты виноват. Из-за кого, ты думаешь, он так делает? - Спасибо, бро! – Пауза, за время которой Барнс успевает вернуться мысленно чуть ранее, и он спрашивает, стараясь не отводить глаз от яркого солнечного света на подоконнике: - Среди приобретённых работ есть та, пастельная… твоя самая гениальная обнажёнка? - Твоё изображение? Нет. Речь шла о других. К слову, у меня нет намерения её продавать. Но я понял, что Гельмут её оценил. У Баки невесёлое задумчивое лицо, и Стив ободряюще кладёт руку ему на плечо. - Не думай об этом. Он не первый человек, осознавший, что оригинал - лучше.