Каждому — свой подход

— Это еще что? — повертел Сокаро лист бумаги в руках. Он посмотрел и прямо, и под углом, и даже на свет — зрение его точно не обманывало. — Ты сам попросил подписаться, — пожала плечами Клауд. — Чего тебе не нравится? — Ну хотя бы то, что я подписываюсь вот так, — постучал Сокаро по своему имени. Почерк у него был откровенно не фонтан — выдавал человека, бравшегося за перо только после долгой и болезненной схватки с собственной ленью (одна победа из десяти — это уже хорошо). Писал он почти печатными буквами — по-другому его корявый почерк с расставленными в самых разных местах по порыву вдохновения петельками разобрать не мог никто. Да и он сам тоже — по прошествии некоторого времени. Однако его «Сокаро» и тройное подчеркивание (он долго еще думал, рисовать окровавленный топорик или не оценят в канцелярии юмора) можно было именно что прочесть. А на месте подписи Клауд красовался… крестик. Причем немного покалеченный, надломившийся в нижней палочке. — Тебе совсем западло, что ли? — подозрительно прищурился он. — Или руки отшибло? — Нет и нет, — достала Клауд из мешочка на поясе кедровый орех и подозвала Лау Джи Мина высоким свистом. — Времени нет свободного десяток букв накарябать? — Винтерс, не приставай. — Занятно, — присвистнул Сокаро, вызвавшийся «сгонять до очкариков» с отчетом. — Ты не умеешь писать? Мирно слушавший их разговор Тьедолл, разминавший кисть после трудов праведных (двадцать страниц отчета каллиграфическим почерком — это не в тапки ссать), аж поперхнулся от подобного предположения. — Винтерс, ну что ты такое… — А что такого? — Фрой поперхнулся второй раз — теперь уже всеми словами о бредовости самого предположения. — Что, совсем не умеешь? — откровенно развеселился Сокаро. — Я повторю, — что хлыстом, что взглядом Клауд отбрить могла одинаково лихо. — Что такого? — Да знавал я пару дамочек, которые не умели писать. Только они обычно… — договорить о профессии «дамочек» Сокаро не успел: Тьедолл мягко, но настойчиво двинул его локтем под ребра. — А читать? — обратился Фрой к Клауд растерянно. Клауд нахмурилась, основательно так, до морщин. — Знаю, как пишется «Цирк» и «Доллар», — итог раздумьям был подведен печальный. Сокаро не удержался и захрюкал от смеха, отчаянно пытаясь выдать его за покашливание. У Фроя же так округлились глаза, что он едва не уронил очки. — Как же так случилось? — на свои собственные записи Тьедолл глядел, как индейцы на Кортеса: подумать только, каким сакральным может быть простое знание. — Не понимаю ваших волнений, — удивилась Клауд. — Моя мать не умела читать и писать. Бабка тоже не умела — только сказки здорово рассказывала. Отец умел писать только свое имя. Дедушка, говорят, умел читать, его на ранчо научили. Но после Войны об этом даже не заикались. Да и вся труппа тоже не умела. — Считать-то хоть у вас в труппе умели? — фыркнул Сокаро. Его два класса церковно-приходской школы вдруг показались каким-то даже жизненным достижением. — Деньги — умели, — спокойно ответила Клауд. — И еще глава труппы, — припомнила она, — умел писать и рисовать — его из Академии выгнали. Он нам афиши делал. Поганые, надо сказать, афиши: шпаги он глотал куда лучше, чем рисовал. — А желания научиться никогда не возникало? — осторожно спросил Фрой. Клауд, как раз вытрясшая из мешочка последний орешек, удивленно вскинула брови. — А зачем? — пожала она плечами. — Кому мне читать в Луизиане? Пугалам в полях? — Ну, в свободное время… Клауд расхохоталась. — У меня не бывало свободного времени. Пока манеж почистишь, пока шатер соберешь, пока тигров накормишь, пока зазывалой на площади убегаешься, а там и на вечернее выступление. А после него зверье, чтоб ты знал, купаться любит, особенно после душного шапито. И раны обработать, и одежду состирнуть — ее один комплект на все выступления, порвешь — так Мигель три шкуры спустит. Мигель — это директор наш, — пояснила Клауд. — Так что подшить надо, блестки насыпать и оборочки накрахмалить. И кожу новую на кнут натянуть, если порвалась старая. И опять же — у меня, между прочим, муж был, а он не только жрать хотел, — ее голос и взгляд были до того бесхитростными, что у Тьедолла даже аргументов для спора не нашлось. — Да и пожрать надо было тоже успеть — и самой, и ему, хотя бы полраза в день. А потом между городами — ты думаешь, лошадь сама идет? Ее в поводу полпути ведешь, особенно если по весне дороги размоет. А иной раз Мигелю приспичит по старой памяти в Новую Испанию заскочить — и пошло-поехало, сборы, взятки, «нужные люди». Через границу со зверинцем перебегать — ты пробовал? То еще развлеченьице. А иной раз ковбои привяжутся к гимнасткам — пока отвяжешься, так полдня пройдет. Когда мне читать-то было? Да и ни к чему, — подытожила Клауд. — Чтением денег не заработаешь. Винтерс и Фрой переглянулись. — Ну, сейчас-то времени для чтения полно, — осторожно высказался Сокаро. — Иногда в поезде едешь так долго, что и одуреть несложно. — В окошко можно посмотреть, подремать тоже можно, — по голосу девушки Фрой понял, что она начала раздражаться. — Что вы привязались? У Сокаро сама собой с лица сошла глумливая улыбка, вместо нее другая появилась — такая… полная энтузиазма. Тьедолл ее не раз видел — на поле боя. Он буквально видел по этой усмешке, что Сокаро удумал: привязать Клауд к стулу и начать зачитывать ей против воли алфавит, а чтоб лучше запоминалось — на каждую букву по пошлой ассоциации. — Пусть идет, — прежде чем Винтерс дотянулся до вставшей и гневно устучавшей куда-то каблуками Клауд, Фрой ощутимо щипнул боевого товарища под лопаткой: мол, не гони лошадей на броде. — Вот уж от тебя такого не ожидал, — Сокаро зачем-то поскреб свою подпись ногтем. — Странно, что учитель Йегар еще не в курсе. Что делать будем? Фрой устремил в потолок затуманенный взгляд. Библиотека Черного Ордена была, разумеется, обширной, но очень уж… однобокой. Шестьдесят изданий Библии, Откровение на восемнадцати языках, научно-религиозная литература и Пособие по медленным ядам. Неплохо конечно, но… Иногда Тьедолл чувствовал, как ему не хватает… всего. Он помнил каждый образ так отчетливо, что мог бы изобразить его, но (увы и ах) восторг у Тьедолла выходил исключительно буйной мешаниной красок, пятен странных форм и широких, сочных мазков: весенний теплый воздух, гуляющий по кривым улочкам Сен-Жермен-де-Пре, долгая дорога с тяжелым этюдником и прохладная тишь читального зала. А уж в библиотеке Школы чего только не найдешь. И альбомы: изящный Буше, волнующий Фрагонар, пронзительный Ватто, несравненный Рубенс! И пьесы — Мольер с Софоклом, Клейст с Ибсеном, Шекспир с Гоголем! И романы — чудо чьей-то утонченной мысли. И мудрость веков, заключенная в слова, и душевное успокоение в утешении бесконечно далекого, но иногда даже родного рассказчика, и даже приключения!.. Хотя последних им точно хватает и по роду основной профессии. Нарисовать-то Тьедолл мог, показать, попробовать описать, но вот заставить — нет, не мог. — Заставлять бесполезно, — вздохнул Тьедолл. — Все равно не пойдет впрок. — Ну да, — поскреб переносицу Винтерс. Покачался с пятки на носок. Не то чтобы он так уж любил читать, но как-то оно… напрягало, скажем так. — Что, совсем забьем? — уточнил он. В ответ Тьедолл улыбнулся: не грустно, как должно бы в такой ситуации, а очень даже хитро. Не без предвкушения улыбнулся. — Нам с тобой заставлять бесполезно, друг мой. А вот обстоятельства справятся за нас обоих. Сокаро недоверчиво фыркнул и покачал головой. Но спорить не стал: сунул отчет подмышку и размашистым шагом направился в канцелярию, немножко даже жалея, что уже успел оттереть с кителя кровь с последнего задания — он искренне считал, что смешнее перепуганного вида секретарских куриц в мире не может быть ничего.

***

Со следующего же дня у новоиспеченного экзорциста Найн начали сами собой образовываться проблемы. К величайшей досаде последней — отмахаться от них хлыстом было несколько затруднительно. Не успели вернуться с задания — приключилась оказия: Фрой вывихнул запястье. — Ничего, — утешил Сокаро, без особого на вид усилия рванув товарища по команде на себя за кисть — только и хряпнуло. — Два дня мелкие предметы держать не сможешь. Левой рукой есть умеешь? — Тьедолл, стоически вынесший «полевую медицину», кивнул. — А отчет пишешь ты, — буднично заметил Винтерс в сторону Найн. — Я? — опешила Клауд. — Ты писать умеешь — ты и будешь! — Неа, не буду, — зевнул Сокаро. — Это еще почему?! — возмутилась Клауд. — А мне лень, — препираться дальше Винтерс не стал: насвистывая и подволакивая ногу, отправился в медблок, шину на покалеченную голень накладывать. Проводившая его взглядом, полным бессильной злобы, Клауд возмущенно повернулась к Фрою. Тот, всем видом выражая сочувствие, развел руками и заохал, тут же принявшись баюкать больную руку. Весь остаток дня Найн гонялась за свободным письмоводителем (хотя бы одним!) и диктовала ему исключительно сквозь зубы: отчего-то молодому человеку приспичило делать ей замечания насчет ударений. Дальше — больше. Оказалось, что расписываться в Ордене надо постоянно и слишком даже часто. Хочешь новую форму взамен старой? Легко, но сперва — распишись вот здесь. Хочешь пойти спать после миссии? Да пожалуйста, но распишись в обходном листе, а потом спи, сколько влезет. Хинин понадобился? Сколько угодно — после подписи. И орешки обезьянке — тоже под подпись. После десятой просьбы расписаться (и десятого неуютно-удивленного взгляда) Клауд наловчилась изображать завитушку, издалека похожую на улитку и подпись одновременно. После просьбы «заполнить анкету по параметрам телосложения» позорно сбежала из снабженческого отдела, скрипя зубами и прикидывая, сколько еще проживут ошметки старой формы (не пережили даже примерку). За последующие три дня ей пришлось пережить позор на общей проповеди («Экзорцист Найн, будьте так добры, прочтите четвертую главу из Книги Навина»), расписаться в собственном невежестве рядом с картой Британии (найти Аббингдон она так и не смогла) и скрипнуть зубами на мизерные командировочные («Так вы же сами расписались, вот здесь, что вас все устраивает! Видите, абзац шестой, строчка шесть!»). И «написать» еще три отчета у того же удивительно нудного молодого человека, которому пришло в голову откритиковать еще и произношение (и совсем чуть-чуть — жаргонизмы). Добил же Клауд небольшой конвертик, подброшенный ей под дверь кем-то очень наглым и откровенно чокнутым: к тому моменту, как плотная коричневая бумага закомкалась у нее в пальцах, у Найн голова шла кругом от обилия букв и слов, которые как будто сговорились выпрыгнуть на нее именно здесь и отовсюду (и где все эти буквы прятались в Луизиане?!). В приступе гнева Клауд разорвала и конверт, и письмо в клочки и пустила полетать снежком по комнате. И почти сразу же пожалела: мало ли, кто и что мог написать. На сбор «мозаики» одной рукой у нее ушло почти два часа — сидя в столовой, второй рукой Клауд держала монстроидных размеров «бутерброд по-французски», которым пыталась успокоиться (получалось не очень). За прикладыванием на место последнего кусочка ее и застали товарищи по команде. — Что почем, мисси? — хлопнулся на скамейку рядом с ней Винтерс. — Не зови меня так! — и тут же схлопотал затрещину — стол чуть подпрыгнул, обрывки письма едва не перемешались. — Договорились, дорогуша. Чем занята? — с интересом перегнулся Сокаро через ее плечо. И тут же хохотнул. — Нет, вот тут ты напортачила, — ловко поменял он местами два куска письма. — Смотритель прислал? — Винтерс, ну ты что, — укорил его Фрой. — У Смотрителя бумага гербовая. И уж точно так не пахнет, — принюхался Фрой. — Кстати, что это за запах? — Краски тебе совсем нюх отбили, — покачал головой Винтерс. — Винище и кумарище. В смысле, вино и табак, я на подлете еще почуял. — Интересный, однако, букет, — поправил Фрой очки. — В мою юность письма пахли только духами. Женскими, — уточнил он зачем-то. — А само письмо? Клауд не успела толком возмутиться: Фрой ловко взял ее под правый локоток, Винтерс под левый — так и пересадили на соседнюю пустующую скамью, даже не шатнув стола. Нагнулись над письмом, загородив его спинами так, что захочешь — не пролезешь. Клауд попробовала поднырнуть под один локоть, под другой — бесполезно. Проще было забраться Фрою на плечи и подсматривать оттуда, да толку-то. — Что там? — не выдержала она наконец. — Как тебе сказать, — напряженно хмыкнул Винтерс. И неожиданно продекламировал — с чувством: Расстались мы — мой взор в воображенье, А тот, которым видеть суждено, Весь обращен во внутреннее зренье – Как будто видит, но ослеп давно: Ни птиц и ни цветов не различает, Все исказилось — форма и размер, И с ним душа никак не разделяет Ни зелень трав, ни свет небесных сфер. Все бы ничего, если бы это самое чувство у Сокаро не вышло таким гаденьким. Еще и голосом вздыхающего фальцетом подростка. Винтерс еще и сплюнул после этого в тишину — как от навязшего на языке. — Это что? — обескураженно спросила Клауд. — Сто тринадцатый сонет Шекспира, — без особой радости в голосе ответил Фрой, отчего-то держась ладонью за лоб — как при сильной головной боли. — Не полностью. Не самый удачный, как мне кажется, да еще и неуместно по содержанию. — У Шекспира удачных сонетов нет, — брезгливо коснулся Винтерс бумаги. — Так, трескотня одна. Мог бы и Петрарку выбрать. Ну там, я не знаю, «Красою этой дамы ослепленный, я в тень не прячусь, лишь ее замечу, не жажду, чтоб скорее ночь пришла. Слезится взор, однако ей навстречу я устремляюсь, как завороженный, чтобы в лучах ее сгореть дотла». — Винтерс очень любопытный, — вежливо пояснил Фрой открывшей рот от удивления Клауд. — И обладает отменной памятью. Мы с ним как-то раз поспорили, кто запомнит больше сонетов. Переиграл меня как ребенка. — Ну а кто бы сомневался, — хмыкнул Сокаро, задрав подбородок. — Я Библию с произвольного места наизусть помню: пастор обладал тяжелой рученькой, как вдарит Писанием по загривку — так все от Бытия до Руфи с одного раза оттараторишь. Клауд нахмурилась и ткнула пальцем в почти рассыпавшуюся мозаику. — Там еще много, не только этот стишок. — Сонет, — поправил Фрой. — Да хоть частушка! — разозлилась окончательно Найн. — Что там еще?! Сокаро поводил пальцам по строчкам — выходило их прилично, большой такой кус текста. — Нет, ты как хочешь, а вслух я озвучивать не буду, — поцокал он языком. — Ты меня за это поколотишь. — «Приди же, о, прекрасная, на сеновал, ведь прелести твои давно меня волнуют». Это если совсем коротко и экспромтом, — в обезоруживающем жесте вскинул руки Тьедолл. — Ну, не совсем сеновал, конечно. Тут «адрес» комнаты. — Ты мне лучше вот что скажи, дорогуша… — Не зови меня так, — медленно-медленно начала краснеть Клауд от ключиц ко лбу. — Хорошо, мисси. Ты когда это успела генералу Кроссу дорогу перейти? — вкрадчиво поинтересовался у нее Сокаро. Клауд, которой за месяц пребывания в Ордене с генералом довелось пересечься единожды, на обряде посвящения, побагровела до такой степени, что Фрой незаметно придвинулся поближе — ловить, когда в обморок будет падать. И очень быстро об этом пожалел: Клауд вскочила так резко, что опрокинула скамейку, на которой они сидели — откуда только силы взялись. И выбежала из столовой под одобрительный подвизг ухающего у нее на плече Лау Джи Мина. Сокаро же, ничуть не обиженный, присел на корточки: собрать рассыпавшееся письмо. Тут же обретший подвижность покалеченной конечности Фрой — тоже. — Ты же почерки подделывать не умеешь? — на всякий случай уточнил Винтерс. — Нет, не обучен, — покачал головой Тьедолл. У самого Сокаро можно было и не спрашивать. — Кстати, где генерал Кросс? — Хрен этого хрена знает, — поморщился Винтерс и повертел в пальцах два кусочка, на которых до невозможности куртуазно была выведена фамилия генерала. — Сейчас точно не в Ордене, — решительно скомкал он бумажки. — Но мне это все равно не нравится. Тьедолл, потративший неделю на изящное подстраивание всех «жизненных обстоятельств» на дороге Клауд Найн насупился: точку зрения боевого товарища он разделял полностью. — А что если… — Да нет, — покачал головой Сокаро. — Но… — Не-е-ет, — отмахнулся Винтерс. — Ты ее лицо видел? Будь я им, то не рискнул ей сейчас дорогу перейти, — разумеется, житейски мудрый Сокаро как всегда оказался прав. К счастью генерала Кросса, в те дни он находился на срочном задании в Бенгалии и под карающий хлыст экзорциста Найн так и не попал — рыскавшая голодной львицей по коридорам Ордена Клауд ограничилась тем, что поколотила (и благополучно разорвала) подушку в своей комнате. Сокаро и Тьедолл же вздохнули с облегчением: кто знает, во что стычка вылилась бы, чего рисковать попусту? Зато на следующий же день мрачная донельзя Клауд решительно стукнула пустой чашкой по столу. — К учителю не пойду, — процедила она, глядя на товарищей исподлобья так, что у Фроя каша в горле застряла. — Ясно? — Чего тут неясного, — хмыкнул Сокаро. — Ты не трясись, как гусий хвост — нормально все будет. Читать можно не только сонеты. — Вот именно, — приободрил Клауд Фрой. — Винтерс к сонетам пришел через газеты. Я собрал подшивку всех статей о том, как он в Новой Испании куролесил, — с улыбкой пояснил Фрой. Винтерс же отчего-то стушевался. Ну, насколько это было возможно с его самодовольной физиономией: скалиться стал на два коренных зуба уже. А Клауд неожиданно заинтересовалась. — А что, много статей? — С полсотни только тех, в которых он лично фигурирует. И еще столько же — где просто засветился, — мягко улыбнулся Тьедолл. — А тебе-то какое дело? — дернув щекой, поинтересовался Сокаро. — А тебе какое дело до моего дела? — парировала Клауд. — Такой нездоровый интерес к моей персоне — это типа комплимент? Мне радоваться и писать тебе сонет с сеновалом? — Винтерс, а не сходил бы ты… Слушая перепалку, Фрой только улыбался: он-то отлично помнил, каким тернистым вышел путь до сонетов у Сокаро. И чуть слышно вздохнул, увидев яркий блеск в глазах Клауд. Похоже, зря он целый вечер потратил на поиски старого потрепанного детского букваря в библиотеке Ордена: специально выбирал, чтобы со зверями, чтобы Клауд легче было запоминать. Ну да ничего, к каждому ведь нужен свой подход. А уж искать эти самые подходы Фрой Тьедолл умел ничуть не хуже своего учителя.