Бремя.

Тихий городок искрит включенными лампочками в многоэтажках, свирепо освещая путь новоприбывшим с чемоданами. Теплый ветер, облака на голубом небе, рука крепко сжимает оконную раму, опираясь. Зейн смотрит по сторонам. — Никого! — кричит он в темную глушь, вглядываясь в маленьких, как муравьи, людей, бегущих по делам. Во рту у него сигарета, и еле заметный дым струйками летит вверх. Тихое шуршание за спиной, постукивания подошвы о деревянный пол, сгнивший местами, неровное дыхание, шумные вдохи, а следом за ними и выдохи, сопровождаемые скулежом, таким незаметным, прикрытым; совсем тихим для остальных и слишком громким для Малика, который по жизни привык никогда не терять самообладания и следить за ситуацией. — Кто ты такой? Я тебя не знаю, — говорит Зейн, опираясь на подоконник. Он глубоко вдыхает сигаретный дым и тушит сигарету о белую крашеную поверхность. — Я Лиам, — еле слышно отвечает парень, застыв в темном углу комнаты. Ветер ласково играется с его темными волосами, которые, будучи короткими, упали на лоб, прикрывая брови и часть глаз. — И чего же тебе надо, Лиам? — в голосе серьезность и притворство, он облизывает губы, инстинктивно оглядываясь по сторонам. Медленно отходит от окна, шаркая ногами по полу. Его комната полна страхов, героина и еще нескольких штучек, которые спокойно можно списать в суде на незаконную торговлю медикаментами. Зейн осматривается. Под кроватью у него гаш, а там, в шкафу, если отодвинуть деревянную полочку левее, можно просунуть два пальца в маленькую дырочку и вытащить оттуда три пакетика амфетамина. Как говорят многие наркоманы США, он не так уж и вреден. — Я хочу купить у тебя наркотики, — Пейн поправляет волосы, забираясь пальчиками в пряди и слегка взъерошивая их. Его глаза такие испуганные и усталые. Малик снова достает сигарету из упаковки, чиркает головку спички о краешек и поджигает табак. — У меня создается ощущение, что ты — полицейский, который решил меня арестовать, — парень смеется, придерживая сигарету указательным и средним пальцами, — почему же ты решил стать наркоманом, Лиам? Зейн думает о том, какое красивое имя у его нового клиента. Текучее, как вода, но в то же время столь озорное. Парень мысленно произносит его имя снова и снова, и в сознании мелькают в красивых длинных платьях женщины, бегущие по каменным площадям. Порывы ветра играются с их волосами, и действие замедляется на их счастливом взгляде, когда девушки смотрят на своего возлюбленного. Малик ухмыляется и откидывает недокуренную сигарету в угол, на серый пол. — Я просто не могу так больше! Все эти уроки, лекции, та жизнь, которая мне не нужна, это надоело мне! — он вскидывает руки вверх в отчаянии, — морока будущего, отсутствие настоящего, полный душевный крах. — Ты думаешь, эти проблемы достойны того, чтобы ты стал принимать какие-нибудь таблетки? Если да, то проваливай. Мне не нужны те, кто с уверенностью гордого льва падает в бездну, ничего о ней не зная, — Зейн отворачивается, подходит к окну. Как много людей к нему приходило и говорило подобные вещи. Проблемы с любовью, проблемы с отношениями, с жизнью. «Если она тебя не устраивает, всегда есть выбор: поменять ее или, наконец, купить револьвер» — думает Малик, смотря на бегущую по улице женщину. Ее руки напряжены, и сумки падают на асфальт, с шумным звуком порвавшись. Несколько апельсинов катятся по темно-серой глади. — Но это моя жизнь, и мне решать, — Лиам не двигается с места. Зейн поворачивается, прожигая его злобным взглядом и выпаливает в негодовании: — Все вы так говорите! Абсолютно все! «Парень, у меня проблемы, девушка меня бросила»! «Я никому не нужна»! Тупое «блаблабла», которое мне ни в одну дырку не уперлось! И все, как один, истинно считают, что только они творцы своей судьбы! И каждого я выгонял! Каждого! А по возвращении они говорили мне «спасибо» и дарили шоколад, от которого меня уже тошнит! Чем ты от них-то отличаешься, а?! Вот именно, что ничем, — Малик неровно дышит как упавшая на землю птичка после неудачного полета, его плечи содрогаются в гневе. Тоска да злоба. Он смотрит в пол, медленно поднимает свой взгляд, встречается с глазами Лиама и снова опускает их вниз, стараясь успокоиться. Пейн смотрит так долго, пристально, хочет прожечь в своем собеседнике дыру, заставить чувствовать вину за отказ. Отказ дать наркотики, отказ выслушать, отказ проявить уважение. Над головой висит табличка, и вам в руки выдают белый лист с поставленной на ней печатью красными чернилами. «Вам отказано». Он кусает губы, смотря на волосы Зейна, собранные в неаккуратный пучок. Несколько длинных прядей выпали из него, и Малик от случая к случаю заправляет их за хрящики ушей. Махнув рукой, Лиам направляется к выходу.

***

Лиам приходил каждый день. Тихо стучался, задевая кулаком деревянную поверхность, со скрипом открывал дверь и входил в помещение, воспетый Богом, уверенный в себе. Он сидел на полу, скрестив ноги, наблюдал за действиями наркодиллера и изредка ухмылялся. Пришел и сегодня. — Снова ты здесь. Неужели у тебя нет никаких других дел? — Зейн вносит большую сумку в комнату и кладет ее на белую помятую кровать. — Нету, — он улыбается стеснительно, так, как цветы распускаются по утрам. — А как же лекции в институте? — Малик чиркает пальцем об зажигалку, рассматривает несколько секунд огонек и подносит его к кончику сигареты, глубоко вдыхая. — Я забрал заявление о поступлении, теперь вот работаю. В кафе через квартал, кстати. Зейн садится на кровать и взмахом ладони об подушку приглашает Лиама к себе. Подойдя, парень садится рядом. На нем голубая рубашка, две расстегнутые пуговицы на уровне ключиц позволяют рассмотреть слегка загоревшую кожу и несметное количество родинок. Малик медленно курит, всматриваясь в Пейна: слегка округленные черты лица, которые гармонично смотрелись вместе. Под солнечными лучами, падающими сквозь окна без штор, его щетина отливается золотом. — Значит-с... теперь у тебя есть деньги и нет никакого будущего? — Зейн смотрит в пол на разбросанные и застрявшие между досками крошки засохшего хлеба. Возможно, в квартире завелась мышь. Он трогает согнутым пальцем кончик собственного носа, шмыгая. — Видимо, да, — Лиам смеется, щупая между подушечками пальцев белое одеяло. — Какая ирония, — Малик тушит сигарету об деревянной выступ кровати и откидывает бычок в сторону. Они смотрят друг на друга. Зейн облизывает сухие губы по привычке, стараясь понять, как же Пейн смог его найти, почему не уходит сейчас, он видит в нем искры, проблески чего-то, что не присуще этому жестокому миру. А Лиам видит в нем спокойствие и мудрость, пришедшие с опытом и новой работой. Аура Малика окутана парами табачного дыма и темно-фиолетовыми клубками, которые переливаются под лучами света. Парни рассматривают друг друга заинтересованными взглядами как впиваются львы в свою жертву острыми клыками. С мыслями: «ты мой и только ты мог им стать». За окном доносятся сирены, городской шум, суета чужих жизней. Их взгляд параллельно скользит по носу, бровям, тщательно рассматривает порядок роста маленьких темных волосков над глазными веками, спускается ниже, к пухлым губам и ямочке возле подбородка. А глаза-то у них похожи. — Почему каждый раз, стоит мне только задуматься о тебе, как в голову приходят вспышки света на фоне огромного поля подсолнухов? Они еще так медленно качаются из стороны в сторону, гонимые ветром, листья предательски дрожат, и я вижу вместо солнца огромные круглый язычок пламени. Зейн, Зейн, Зейн, — Пейн слегка двигает ладонями в разные стороны, чертя в воздухе невидимый овал. — Лиам, Лиам, Лиам, — отвечает Зейн, а у самого в голове — девушка в сером платье. Он напрягает губы, рот открывается, мелькают зубы цвета жемчужины, розоватый язык с затемненными впадинками. Губы сжимаются в линию, медленно преобразуются в некий круг с дырочкой внутри, а потом снова расслабляются, когда Зейн говорит это: — Я дам тебе кокаин. Если ты еще не передумал. Лиам сидит на кровати, пока Малик ищет шприцы по всей квартире. Еще несколько месяцев назад он перестал хранить в своей квартире все, что может быть прямо или косвенно связано с наркотиками. Кто ж знал, что иголки для вышивания, маковые коробочки, инсулинки, пустые банки с лежащей рядом алюминиевой пленкой — запрещенные законом вещества. Дорожки разложены на белой бумаге, которую потом легко поджечь. Лиам смотрит на них, щурит глаза. Он чувствует себя на краю возможной пропасти, и его тело дрожит в страхе, под действием влияния детских книжек и лекций преподавателей. Глаза округлены в ужасе, и взгляд устремляется на Зейна: — А что, если потом я стану как те уроды, что валяются на земле? Мне совсем не хочется умирать, мне просто хочется отдохнуть. — Тогда придется смешать тебе несколько травок. Не знаю, что получится, сейчас попробуем, — Зейн направляется в ванную, открывает белый шкафчик, одиноко висящий над раковиной. Берет в руки пакетики с листьями внутри, бережно сжимает их в своих руках. Сев на стенку ванны, Малик смотрит на грязные стены, вздыхает, стараясь унять душевную боль. Беспорядок накатывает все больше и больше, и чем дальше это заходит, тем тяжелее парню справиться. Все больше проблем: полиция выставила слежку, квартиру пытаются проверить, но без ордера это совершенно невозможно. Его руки открывают пакеты. Вспухшие вены, побелевшие костяшки — это все, что довольствовалось наблюдать Зейну последние несколько лет после попадания в криминал. Он смешивает несколько видов легких органических наркотиков, которые потом выйдут из человека с мочой. Парень давит на пипетку, выжимая капли, коварно улыбается. Давно он не промышлял смесями, давно не чувствовал такой азарт в роли химика. Он ставит баночки с пакетиками на место, тщательно запихивая их в упаковку из-под зеленки. Его ванная отвратительно желтая, как цвет Ван Гога во всех картинах. Цвет блевотины, отчаяния и ненависти к самому себе. Лиам смотрит на белый потрескавшийся потолок и поражается тому, куда этот диллер может девать все полученные от сделок деньги. Он старается не думать о том, что скоро станет наркоманом и перестанет жить как все люди. Его глаза мечутся от предмета к предмету, стараясь отвлечься. Тихое шарканье, Зейн смотрит на него и впервые улыбается за все время их знакомства: — Я создал что-то замечательное. Они сидят на скрипучей при любом шорохе кровати. Огромная темно-синяя сумка лежит в углу, и Пейн боится спросить, что в ней. Малик скользит языком по бумаге, чувствуя солоноватый привкус, закручивает косяк и передает его Лиаму. Пейн долго смотрит на самокрутку, вертит ее между пальцами, слегка надавливая. «Неужели все так плохо? Неужели я до такого дошел?» — парень смотрит на эту бумагу и мелкие листья внутри, ему хочется уйти, Лиам двигает рукой в сторону кровати, чтобы положить косяк и направиться к выходу, как вдруг Зейн обхватывает его руку, мягко сжимая в своей. — Я помогу. Он приближается. Лиам чувствует его дыхание. Между их лицами несколько сантиметров, и кожа подозрительно горит. Пейн поджимает губы, чувствуя, как дрожат от волнения его мышцы, смотрит переменчиво то на глаза диллера, то на его губы, то снова на глаза. Малик медленно достает зажигалку из бокового кармана. Большой палец тянется к барабану, и, нажав, палец дергается, на коже остается темный след. Маленькое пламя, огонек освещает их кожу, делает ее светлее и нежнее. Струйка дыма летит к потолку, Зейн приближается еще и еще, и Лиаму стыдно, некомфортно, но в то же время приятно. Малик двигает косяк в сторону Пейна, аккуратно разворачивая. Его пальцы касаются губ недостудента, подушечки нежно трогают бархатистую кожу, скользят ниже; Лиам, приоткрыв рот, смотрит на диллера, и его щеки краснеют. Самокрутка оказывается у него во рту, кончик смачивается слюной. — А теперь вдохни. Парень вдыхает, кашляя, старается не выдыхать так быстро, но с каждой секундой ему все больше и больше кажется, что скоро он задохнется.

***

Город светится миллиардами звездочек, таких отдаленных и нетронутых; мир прекрасен как целая Вселенная в кубе. По улицам едут машины, водители сигналят, закуривая от волнения сигареты из купленной с утра пачки, пьют купленное на заправке кофе и заедают это все купленной там же булочкой. Они куда-то стремятся, и их души, как красные линии, медленно передвигаются с места на место, оставляя после себя шлейф воспоминаний и чувственных способов вернуться. Сердце бешено бьется. Женщина идет по улице, апельсины снова забираются в пакеты, которые заклеиваются заново через несколько секунд. Ее лицо было угрюмым, но сейчас оно счастливо, бесконечно тепло и приятно этому миру. Невозможно разобрать образ рук. Девушка в сером платье бежит по полю из подсолнухов и звонко смеется, смотря на солнце цвета грейпфрута, блестки на ткани сияют миллионами красок, ярко отсвечивая, светлые нити скользят, и в голове мутнеет сознание, покрываясь пеленой теплой идиллии бесконечности. Они трогают друг друга, мягко касаясь подушечками пальцев кожи. Снова исследуют тело, снова смотрят в глаза. Карие с золотистой радужкой смотрят в карие с красноватой радужкой. Они тихо смеются, скрепив пальцы в замочке, укутываются в белом одеяле. Жар обдает тело словно огненная аура, воздуха не хватает, влажно и мутно, в голове раздаются удары. Горячее дыхание между губ, они выдыхают друг другу рот в рот и тихо смеются. Дым заполонил всю комнату, открытое окно, как сказочный друг, впускает и выпускает гостей. — Тебе приятно? - нежно шепчет Зейн, скользя влажным языком по шее Пейна. Воздух исчез для него, он дышит Лиамом, его истинном запахом с примесью одеколона. Каждый вздох как сладкий стон, ребра Малика подозрительно щемят, и он чувствует боль от невидимой утраты чего-то важного. Самое главное правило любого барыги — ни за что в жизни, ни под каким предлогом не пробовать сделанную собственноручно дурь. Скорость действия нарушена, пальцы слишком медленно скользят по талии Пейна, слишком медленно спускаются к его члену, касаясь чуть завитых темных волосков на лобке. Зейн видит собственные покореженные пальцы, изгибы фаланг, маленькие волоски. Он чувствует всё и вся: тихий холодный ветер на плечах, горячее дыхание возле рта, теплое тело под собой, голоса на уровне ушей, далекий нежный гул в голове, так отдаленно напоминающий шум прибоя по утрам. Лиам выгибается так плавно, словно волна, и Малик улыбается, чувствуя связь между гулом и парнем под собой. Они встречаются губами как встречаются границы горизонта, нежно соприкасаясь на единой линии жизни; на коже фейерверки. Они тянутся друг к другу, обнимая. Зейн ищет смазку под подушкой, оставленную там еще месяц назад. — Мне кажется, мои глаза зеленые, посмотри в них, со мной все хорошо? — еле как шепчет диллер, устраиваясь сверху. Пейн приподнимается на локтях и тихо смеется, разглядывая его темные, как древесная кора зимой, глаза. — Конечно, они зеленые, милый. И мне приятно, — он падает на подушки и прикрывает глаза, наслаждаясь. Малик медленно моргает, замечая кончики своих ресниц. Они, словно двери, то закрывают, то открывают ему мир, скрепляясь вместе. Смазка капает на пальцы. Холодная. Зейн смотрит на них. Он трогает дырочку подушечками пальцев и ногтями, чувствует непреодолимое желание сделать что-то большее, но в лучшем виде — более чувственно. Кончик языка касается сжатого колечка мышц, Лиам тихо скулит, выгибаясь, показывая миру очертания своих ребер. Малик подается вперед, прикрывает глаза. «Стеночки такие мягкие и обволакивающие» — думает он, проталкиваясь языком дальше. Одеяло в смущении шебуршит, Пейн раздвигает ноги в сторону, а позже разгибает правую ногу в колене и стонет, чувствуя, как одеяло мягко ласкает кожу. Мир замедляет свой ход, когда член проталкивается внутрь. Увлажненная смазкой головка скользит внутри стеночек, и Зейн непроизвольно стонет, открыв рот и закрыв глаза. Его плечи дрожат, как и руки, лежащие на кровати. Он двигает тазом, плавно и нежно, стараясь передать свои чувства Лиаму. — Ты когда-нибудь чувствовал единение с природой? Будто чувствуешь каждого человека на этой планете, каждый труп под землей, каждое движение ветра, объем воздуха, наполняющий твою грудь. Пейн стонет слишком громко, но ни один из двух не решается прикрыть ладонью рот. — Я чувствую тоже самое, но самое большое единение — с тобой, — между стонами произносит Ли, обтирая щеки ладонями, дабы стереть пот, стекающий капельками, и несколько слезинок, скопившихся в уголках глаз. Они двигаются, не совсем в такт друг другу, но их тела все равно слушаются, поддаются общему волнению из-за трепетности момента, кожа отзывается на чувственные порывы, и чем ближе они к оргазму, тем медленнее время движется мимо них. Вязкая сперма вытекает из головки внутрь дырочки, смазывая стенки. Брызгая, несколько капель остаются на животе у Лиама. Они смотрят друг на друга, и мир останавливается. Ничего более не существует. Люди замерли, исчезли, остались только двое, обреченные на вечные скитания и поиски самих себя: диллер и недостудент. Пейн медленно моргает, его губы горят, и язык хочет большего, он тянется к Зейну, обхватывая его шею потными ладонями, их соски соприкасаются, и они целуются, вжав друг друга как можно сильнее, чтобы больше не терять ощущение единого существования.

***

Полиция врывается в квартиру, полицейский гордо держит бумагу о иске. Комната наполнена наркотическим дымом, вещи пропахли травкой. Полицейские аккуратно вынимают все из возможных мест, прохаживаются по всем местам. Но у них слишком мало опыта и возможностей, чтобы найти важную дырочку в шкафу. — Зейн Джавад Малик, вы арестованы за хранение наркотических средств, — полицейский судорожно вздыхает, оглядываясь по сторонам. Ему еще не доводилось быть в этом месте, — ну и долго же мы тебя ловили, Зи. Парень лежит на кровати, Лиам мягко обнимает его животик, сонно посапывая в подушку. — Извините, а я могу написать своему любовнику маленькое любовное прощание? Я уйду, а он так и не узнает, — щебечет, умоляя, Зейн, вставая с кровати. — Разрешаю тебе только по той причине, что я добрый коп, — мужчина удаляется с помощниками, забирая с собой доказательства вины Малика. Парень бегает по квартире в поисках бумаги. Его голова ужасно болит, но она наполнена свободой и легкими порывами, а также горечью расставания. Рука выводит буквы чернилами, Зейн одевается, забирая с собой зубную щетку и еще несколько гигиенических принадлежностей. Он смотрит на Лиама, такого нежного и беззащитного, нежно скользит ладонью по его щеке, целует в лоб. — Иногда наркотики ломают все условные границы, позволяя совершенно разным людям стать одним целым. Мы одно целое, — хлопок двери, глухая тишина. Через несколько часов глаза Пейна открываются, он сонно оглядывается, растирая кулаком веки. Записка почти не видна на белой подушке. Лиам хватается за нее как за спасительный флаг. «Мы теперь единое целое, слышишь? Уверен, даже если я пишу это, то ты меня слышишь. Меня арестовали, я отсижу несколько лет. А знаешь почему только несколько вместо пятнадцати? Потому что никто не смог обнаружить проем в шкафу. Я выйду из тюрьмы, и все будет завершено».