Безумие на двоих

— Ну и что на этот раз? — мужчина, склонившийся над операционным столом, даже не поднял взгляд. Он и так прекрасно понял, кто посмел вломиться к нему прямо в процессе его работы, да еще и так беспардонно: хлопнув дверью, нарушив тишину и покой, царящий в помещении. Впрочем, только этому единственному существу такое поведение было простительно. — Я просто соскучился, — раздался голос над самым ухом, скрытым за длинными седыми прядями волос. Шею мгновенно крепко обвили руки, которые, впрочем, никоим образом не мешали Гробовщику и дальше работать со своим «гостем». — И все-таки? — бровь изогнулась, на губах на мгновение появилась усмешка. Он почувствовал возмущение Грелля, едва тот распахнул дверь его «мастерской». — Уильям в очередной раз разнес мой отчет в пух и прах. — И ты не сдержался, — не вопрос. Констатация факта, Грелль и так был на взводе в последнее время. На работе случился аврал - конфликт, возникший между странами Европы, нарастал, люди боялись, происходило все больше несчастных случаев, и не только. — Я вылил ему в лицо чашку чая. — И, конечно, чай попал на отчет. — Уильям написал очередную жалобу, — Гробовщик, даже не глядя на обнимавшего его мужчину, точно мог сказать, что недовольство на его лице выражено надутыми губами и складкой между бровей. Грелль невероятно предсказуем. На мгновение повернуться, взглянуть в желто-зеленые глаза и улыбнуться. Не с сожалением, Сатклиффу оно не нужно. Он не стыдится своих действий, он, кажется, совсем ничего не стыдится. В принципе, Гробовщик был в некотором роде солидарен с действиями Грелля. С тех пор, как Цепной Пес Королевы перешел дорогу Спирсу, он как с цепи сорвался. Видимо, решил, что это недоработка всех сотрудников, а значит, нужно налаживать дисциплину. И с двойным усердием, которого у него было и так немало, стал проверять каждое действие своих подопечных. А это кого угодно доведет. Гробовщик даже был удивлен тому, что Грелль продержался без скандала так долго. — Косу Смерти забрали? — нанести последние штрихи, вытереть руки и обернуться, чтобы взглянуть, наконец, на своего более желанного гостя. — Слава Смерти, мою Косу оставили при мне, — любовный взгляд на бензопилу, стоящую рядом с самой обычной косой у входа. Да, у Смерти может быть куда более экстравагантный вид, нежели образ скелета в черном балахоне с косой для травы. Его Смерть сегодня был одет в обтягивающие черные брюки, красную блузу с черной жилеткой. И красный кожаный плащ. Где только взял и когда успел? — Та девушка умела красиво одеваться, — усмехнулся Грелль, махнув длинным хвостом красных, огненно-красных волос. — По-твоему, все, кто носят красное — умеют красиво одеваться? — аккуратно сложить инструменты, убрать. Достать мензурки и нагреть воду, чтобы заварить красный, словно артериальная кровь, чай. — Красный является цветом как жизни, так и смерти, — нехитрый ответ. Гробовщик аккуратно передал мужчине, удобно устроившемуся на одном из новеньких отделанных бархатом гробов, мензурку с чаем. Легкая улыбка скользнула по губам Грелля — даже чай может быть прекрасным. — Надеюсь, этот чай ты не собираешься выливать мне в лицо? — усмехнулся бывший Жнец, заглядывая в довольные глаза красноволосого. Он любил, когда его наряд оценивали по достоинству. — А есть повод? — лукавый взгляд поверх очков, полуулыбка, скользнувшая по губам, накрашенным алой помадой, ухмылка. Игра в гляделки, недолгая, но невероятно значимая. Ведь столько всего можно сказать, и это останется пустым. И столько всего можно лишь разглядеть во взгляде. — Повод всегда можно найти, — скользнуть пальцами по гладкой щеке, слегка царапнув ее длинными ногтями. Да, им обоим есть что скрывать под одеждой. — А ты хочешь, чтобы я его нашел? — мазнуть губами по скуле, опалив кожу дыханием. Да, останется след от помады, но его легко стереть. Даже слишком легко. Прижаться щекой к груди, вслушиваясь в нарастающий стук сердца. Кто бы мог подумать, что оно может биться так быстро и совсем не от волнения. — Очень хотел бы, — Гробовщик с мстительным удовольствием прикусил нижнюю губу молодого человека, заставив того довольно вздохнуть. Мазохист показушный. Уж Гробовщик-то знает, кто этот красноволосый жнец на самом деле. — Значит, любишь красное? — Сатклифф взглянул на бывшего Легендарного из-под полуопущенных ресниц, откидываясь на спину. Может, он и является бывшим Легендарным Жнецом, может, он и странный, может и гробовщик. Но с Греллем жизнь кажется более острой, более насыщенной. Он привносит в будни все известные оттенки красного. — Ты не представляешь, насколько, — блуза расстегнута на груди, она кажется безумно яркой на бледной коже, которую так приятно исследовать пальцами, губами, ощущать ее мягкость и тепло, солоноватый вкус. Если провести острым ножом по коже, появится кровь. Горячая, она потечет, оставляя за собой след. Ему бы это определенно понравилось. Ведь это красиво, а Грелль любит все красивое. Он даже позволит ему это, ведь легкая боль в их отношениях только добавляет шарма, это как подлить масла в огонь. Но так не хочется тревожить это изящное тело… Изящное, несмотря на то, что принадлежит мужчине, все равно красивое и желанное. Невероятно желанное. — Дверь заперта, — довольный шепот на ухо, пальцы забрались под балахон, оглаживая шрамы. Это — тоже легкая шалость, которая позволена только ему. И, несмотря ни на что, это приятно. Приятно, когда пальцы скользят по отметинам на его теле. Грелль любит все красивое. И эти шрамы он, как ни странно, считает красивыми. Они ему нравятся. Он сам об этом сказал, а ему Грелль не врет. Он может лукавить, недоговаривать, но не врать. — Ты все предусмотрел, — смешок куда-то в шею, за которым последовал мягкий поцелуй. Можно быть дерзким, но мягкость куда более развратна и мучительна. Лаской можно мучить гораздо сильнее, чем самой грубой силой. Гробовщик улыбается ему. Так, как никому другому, потому что Грелль разделяет его безумие, и становится легче. Когда ты не один — всегда легче. И все-таки эта блузка была очень хороша. Пока не оказалась на полу, среди вековой пыли. Взгляд скользнул в сторону. Или лучше было бросить ее в горшок с солью? Грелль бы замучился искать ее… — Я тебя туда посажу, — усмехнулся молодой человек, несильно дернув седую прядь волос. Ему нравилось, как красное смотрится с серебристым. Жизнь — смерть. Огонь — лед. И лишь ему позволено это увидеть. И потревожить эту тихую обитель стонами, вздохами. Разве может в этом мире быть нечто лучшее? Нечто более прекрасное, чем этот алый водопад волос, еще недавно собранный в аккуратный высокий хвост? Нечто более мягкое, чем эта пылающая под пальцами кожа, покрытая капельками пота? И нечто более глубокое, чем этот взгляд, который невозможно подделать? Несмотря на всю яркость глаз, темный от всех невысказанных, молчаливых признаний, которые не нуждаются в том, чтобы звучать. Слов — нет, звуков — нет. Есть только дыхание, тяжелое, горячее дыхание двух детей Смерти. И звук — единственный пробившийся — бешеный стук сердца. — Безумие на двоих? — легкая полуулыбка обнажает ряд ровных заточенных зубов. Они идеально острые, из-за этого все тело Гробовщика в новых ранах. Но ему нравится. Эти шрамы ему сильно по душе. Ведь на Грелле такие же. — Безумие на двоих, — усмехнуться, укрыть этого нахального юношу, прервавшего его на работе, черной мантией. Сатклифф не упустил случая изящно разлечься, чтобы в очередной раз привлечь к себе его внимание. Гробовщик фыркнул, доставая расческу и проводя гребнем по спутанным красным волосам. Ему нравится их расчесывать. Они кажутся мягкими, но при этом неподатливые. Как и сам Грелль Сатклифф. — Ау, больно! — молодой человек показательно надул губы. Гробовщик знал, что загладит эту его небольшую вину. Легкое прикосновение к губам, и Грелль улыбнулся, вновь откидываясь на спину. — Ты ведь останешься на ночь? — вскинув бровь, Гробовщик завершил свое занятие, позволив идеальной пряди упасть на обнаженную грудь Сатклиффа. — Разве могу я отказаться? — лукавый взгляд, пальцы с идеальным маникюром обхватывают запястье Гробовщика. — Можешь, — усмешка — ответ на лукавство, и Грелль сдается, рывком притягивая Гробовщика к себе. — Могу… — глаза в глаза, взгляд, обещающий многое. — Но не хочешь, — Гробовщик жадно приник к горячим губам, запечатлевая не первый, но и не последний на эту ночь поцелуй. Сладкий поцелуй смерти.