Вспомнить все

Пробуждение было незаметным. Просто в один момент я осознал, что сижу на жесткой кровати, уставившись в блевотно-зеленую стену. Ошеломленно сморгнув, я помотал головой и начал осматриваться по сторонам. Не помню. Я не помню, как здесь оказался! Не помню! Где я?! Паника подступила к горлу, сдавила его, не давая вздохнуть. А самое главное, из этой комнаты не было выхода. Кровать была, стол у противоположной стены был, а двери — или хотя бы окна — нет. Нет, не может такого быть! Подхватившись, я вскочил с кровати и начал лихорадочно ощупывать стены. Логика твердила, что это точно невозможно: как-то же я попал сюда? Но, вопреки ей, выход не появлялся. Не знаю, сколько бы еще продолжал эти безнадежные попытки, но вдруг понял, что я в этой комнате не один. Ощущение было такое внезапное и иррациональное, что у меня засосало под ложечкой и волосы на затылке зашевелились. Решив, что стоять к этому нечту спиной еще опаснее, нежели столкнуться с ним взглядом, я обернулся. Медленно, словно в фильмах ужасов. И там, в отличие от законов этих фильмов, действительно что-то было. Да, что-то. Сначала я принял это за тень: прямо напротив меня на стене было полупрозрачное пятно, которое колыхалось, словно от ветра. Вот только ни ветра, ни того, что могло бы отбросить его, не было. Поддавшись внезапному липкому страху, я вжался в стену, словно пытаясь если не просочиться сквозь неё, то хоть слиться с ней, оказаться подальше от этого странного существа! А когда от него отделился сгусток, потянулся ко мне — я не выдержал: закрыл глаза и закричал. Беззвучно. Голос мой тонул в звенящей засасывающей тишине этого проклятого места без выхода, я слышал только хриплое дыхание. Наверное, мое. Наверное… Почему-то мысль о том, чтобы его задержать и проверить, так ли это, внушала просто первобытный ужас. Секунды складывались в минуты, минуты — в часы… по ощущениям. На деле я не знаю, сколько просидел так, сгорбившись и забившись в угол. В конце концов, просто устав бояться, я осторожно приоткрыл глаза, надеясь, что это был просто глюк, просто свет так преломился, и… Свет все продолжал так преломляться. Только теперь пятно приобрело очертания бесполой человеческой фигуры, протягивающей руку в сторону, словно указывая. Да, именно указывая: осознание, что я должен обязательно на это посмотреть, пришло так же внезапно, как и ощущение чужого присутствия. Опираясь на стену, я осторожно начал подниматься на нетвердые ноги. Бросил с опаской взгляд на тень — но она не двигалась. А поднявшись, я увидел, что указывала она на стол. Вернее, на то, что было на нем. Я подошел к столу (все так же стараясь не поворачиваться спиной) и замер. Недоумение, интерес… близость чего-то важного, словно прямо перед носом находится важная разгадка, захлестнули меня. Это ощущение было таким сильным, что я, забыв про недавние страхи, напряженно подался вперед, тщась найти ответ… Но кроме старой фотографии на столе ничего не было. А может… Изображение было смазанным, расплывчатым, но я чувствовал, что оно явно что-то значит! Озадаченно покрутив лист бумаги в руках, я поднес его ближе… Цветные беспорядочные пятна внезапно обрели чёткость, словно навели фокус, и хоровод красок закружился перед глазами, вспышками фейерверков выжигая в сознании картину… прошлого? «Внутри разноцветного шатра царит восхищенная тишина, нарушаемая лишь напряженным боем барабанов и невольными испуганными возгласами, когда тот, к кому прикованы все взгляды, покачивается. — Какой он красивый, правда, мама? — восхищенно шепчу, не отрывая взгляда от гибкой фигуры под сводом цирка. Сейчас она, ловко балансируя шестом, проходила по канату — до безумия тонкому, на безумной высоте! — Правда, правда, — улыбка мамы чувствуется даже в её голосе. Поддавшись влиянию этого пьянящего момента, разворачиваюсь к ней и запальчиво обещаю: — Когда я вырасту — стану таким же, вот увидишь!» Пошатнувшись, я поспешно оперся двумя руками на темную крепкую поверхность стола, чтобы не упасть. От резкого движения фотография выпала из моих рук и должна была спланировать вниз… Но вместо этого она зависла, а затем аккуратно улеглась на прежнее место, вновь превращая изображение идущего по канату гимнаста в многоцветное неразборчивое буйство. И теперь я точно понял, что это явно не реальность. — Что… что это было? — отшатнувшись от странной фотографии, отчаянно выдохнул я, не надеясь на ответ. Но он последовал: — Одно из твоих воспоминаний, — просветили меня шелестящим безэмоциональным голосом. Вздрогнув, я быстро обернулся, впрочем, уже догадываясь, что увижу. Серая полупрозрачная фигура по-прежнему колыхалась в углу, пристально смотря на меня: пусть даже у него не было глаз, я буквально кожей чувствовал этот тяжелый взгляд. Сделав усилие над собой и своим иррациональным страхом, я всмотрелся в ее «лицо» и непроизвольно охнул: из неплотного марева отчетливо вырисовывались человеческие тонкие губы. Правда, тоже серые, блеклые. Но раньше у Тени не было рта. Или же я просто не присматривался? — Кто ты? Где я? — хрипло спросил я. Я совсем не хотел привлекать к себе внимание этого странного существа… но выбраться отсюда мне хотелось сильнее — а больше я тут не вижу желающих (или способных) помочь. — Здесь, — спустя безумно долгое количество времени прошелестела Тень, игнорируя мой первый вопрос. И, похоже, второй тоже: это мало походило на ответ. — Где здесь? — уже намного смелее спросил я. Страх у меня всегда плохо сочетался со злостью и раздражением. В ответ — молчание. — И что мне делать теперь?! — не выдержав подобного напряжения, тонко вскрикнул я с плохо скрываемым отчаянием. Так, хватит, надо успокоиться: а то так и до истерики недалеко, а мне нужен трезвый ум. Или то, что от него осталось. — Идти на поиски ответов, — механический короткий ответ и снова тишина. Она издевается? — Как я отсюда выйду? — стараясь держать себя в руках, медленно проговорил я. Может, для этого существа дверь и не нужна, но я еще не научился проходить сквозь стены! — Через дверь, — произнесла Тень и исчезла, оставляя меня задыхаться от прорывающегося возмущения. Через дверь. Через дверь! Да я же все тут излазил в ее поисках и точно знаю, что… ну конечно, она есть. Не веря своим глазам, я подошел к черному прямоугольнику. Сжал пальцами ручку. Провернул. Толкнул — и озадаченно уставился на тускло освещенный коридор за ней. Дверь как дверь. Совершенно обычная — если не принимать во внимание, что несколько минут назад ее тут не было. Пожав плечами, я осторожно шагнул наружу. Босые ступни тут же захолодила вода: весь пол в коридоре был затоплен. Почему-то от очередного приступа паники меня пробрала дрожь с мокрых ног до головы — и обратно. Я отчетливо понял, что совсем не хочу соприкасаться с этой влагой, что она несет что-то нехорошее, опасное… но, так и не найдя подтверждений своим нелепым страхам, я заставил себя пойти дальше. Что это со мной? Никогда раньше не замечал за собой гидрофобии… А может, как и многое другое, просто не помню. Но никогда раньше я и не оказывался в подобном месте — по сравнению с ним неожиданная фобия была просто мелкой прозрачной лужицей: освещение было тусклое — но источника видно не было, словно светились сами причудливо деформированные стены, что уходили куда-то вверх, теряясь в сгустившейся мгле, заменяющей потолок; а некоторые двери, густо выстроенные в ряд, были либо слишком малы, либо наоборот — огромны. И звук: тонкий, назойливый, трескучий, словно электричество в старой лампе. Тихий — сначала его не слышишь… но потом забыть про него невозможно. Одна из дверей-гигантов завершала тупик коридора — засмотревшись на нее, я сделал шаг назад: нога проскользнула по водной глади, как по льду; потеряв равновесие, я больно ударился плечом о дверь, за ручку которой схватился, пытаясь избежать падения. В плече и ладони вспыхнула острая резкая боль; отдернув руку я увидел, что из раны, оставленной режущей кромкой ручки, сквозь сжатые пальцы сочится кровь, падая багряными каплями в мутную жадную воду. Да, она жаждала моей крови: словно причудливый бесформенный котенок, она ластилась к моей ноге, захлестывая ее короткими волнами, чтобы слизать алые дорожки. С омерзением тряхнув ногой, я поспешил перевязать рану с трудом оторванным краем длинной рубашки. Отчаянно захотелось выбраться куда-то на сухое место, прекратить контакт с этой неправильной водой да и вообще с этим неправильным местом! Поддавшись этому желанию, я решил вернуться в свою комнату: там, по крайней мере, точно сухо. Да и, может, там появилась еще одна дверь, другой выход — а я его просто не заметил? Но обратно попасть я не смог. И дело не в том, что дверь была заперта: она просто исчезла так же внезапно, как и появилась. Неверяще обшарив стену, я только удостоверился в этом, а потом в раздражении и бессилии стукнул здоровой рукой по гладкой поверхности. Да что тут происходит?! Пришлось возвращаться обратно: стоять на месте было невозможно, казалось, что вода обволакивает меня, взбирается все выше. И я не хотел знать, что будет, когда она доберется до рта. Назад идти было легче — словно по течению. По пути я дергал ручки на других дверях — аккуратно, чтобы не пораниться об острые края — но за ними всеми была глухая стена. За всеми, кроме одной — той самой, в конце коридора: до ее ручки я просто не мог добраться, она была слишком высоко. И то ли логика, если она вообще имеет власть в этом месте, то ли неестественно усилившаяся интуиция давали уверенность, что за этой дверью стены не будет. — Ты прав: выход там, — когда за спиной снова раздался бесцветный голос, я даже не вздрогнул: наверно, просто потерял способность бояться. Теперь Тень, не дожидаясь, пока я развернусь, сама обошла меня. Я кинул на нее взгляд — мне кажется, или она обрела еще черты? Точно, теперь было ясно видно, что это мужчина: широкие плечи, узкие талия и бедра, длинные крепкие ноги… Пускай скользил он по-прежнему с нечеловеческой грацией, в движениях чувствовалась гибкость, отточенная… тренировками? Мысль, так и не сформировавшись, упорхнула перепуганной птицей, когда я снова почувствовал мокрый шлепок микроволны на своем колене. — Что это?! — отшатнувшись, требовательно воскликнул я. Он знает, он точно знает про эту воду! И не только про нее, но отчего-то отказывается говорить мне! — Это воды забвения, — мужчина присел и зачерпнул воду, сложив ладони. Она не протекала сквозь пальцы, хотя щели были: напротив, даже когда он расцепил ладони, вода словно цеплялась за его пальцы, отказываясь покидать пусть даже такую блеклую — но плоть. Стряхнув ее, Тень очень по-человечески обтер руки о свои штаны — чуть менее прозрачное, чем тело, блекло-белое трико: — Если останешься тут, они тебя поглотят. Ты лишишься оставшихся воспоминаний и вскоре растаешь, сольешься с этими водами, как и многие до тебя. — А разве они не должны быть полноводными реками? — удивился я, припоминая мифологию. И спрашивал не столько из любопытства, сколько из желания отогнать мысли, что стою на трупах тех, кто сдался и стал частью воды. Раздался тихий плеск: Тень подошел ближе. Я невольно попятился. — Для каждого принимают свой вид, — услужливо просветил меня мужчина, сделав вид, что не заметил моего трусливого отступления. Или же и правда не заметил? А может, замечать подобное было ниже его теневого достоинства — кто их разберет? Психологию полупрозрачных существ мне не преподавали. Какое досадное упущение. А Тень, недвижимо замерев на месте, продолжал: — Вообще, «воды» это оборот речи. На деле они могут быть представлены песком, ветром, огнем или даже снегом — все зависит от обстоятельств, приведших человека сюда. — И что же у меня за обстоятельства? — тут же уцепился за интересующий момент я. Вдруг удастся что-то выяснить, заговорив ему зубы… — Это ты должен выяснить сам, — непреклонно отрезал он, покачав головой. Его безглазый взгляд чувствовался осуждающим: словно он понял, что я пытался его обмануть. Я даже почувствовал укол совести… и разозлился. — И для этого надо пройти все испытания. Сейчас — открыть эту дверь. Чем скорее, тем лучше: твое время ограничено. Открыть дверь? Я невольно посмотрел наверх: вдруг, как в прошлый раз с выходом, после его слов ручка опустится вниз? Но, видно, на такую высоту его слова просто не доносились. — Но ручка же слишком высоко! Ты шутишь? Нет, стой, погоди! — закричал я, видя, что он опять тает. — Пожалуйста, останься! — Я все сказал. Жду тебя там, — последние слова выплюнула уже пустота: он исчез. — Да чтоб тебя! — не сдержался я с досады. Я раздраженно нарезал пару кругов по узкому коридору. Остановился. Взглянул наверх, где ручка терялась во мраке, и снова нервно зашагал. Я не полезу туда. Не полезу! Казалось, от этих мыслей вода на полу забурлила, забушевала, активно захлестывая мои ноги, ходить стало тяжелее. Хотелось просто остановиться — и будь что будет… Но мне не давал покоя тот мужчина. Потребность снова увидеть его отчетливо ощущалась физически: напряженным комком в животе, сладким томлением в груди… и тяжёлой тайной в голове, заставляющей меня хмуриться. Я обязательно должен выяснить, кто он! Обязательно… Я решительно замер перед дверью. Воды успокоились: казалось, они даже расступились, позволяя мне беспрепятственно пройти. Что я и сделал. На ощупь стена оказалась не такой гладкой, как на вид: небольшие впадины образовывали своеобразные ступеньки. Весьма ненадежные, но выбора, похоже, мне не оставили. Где права человека, когда они так нужны? Ладно, сарказм — сарказмом, а лезть надо было. И как бы я ни храбрился, при мысли о том, чтобы залезть наверх, меня отчаянно мутило, а на ладонях выступал холодный пот. Почему же я тогда хотел стать воздушным гимнастом, если так боюсь высоты? Впрочем, судя по воспоминаниям, этой боязни у меня не было. Тогда почему я себя сейчас чувствую, словно приговорённый к казни? Я еще раз смерил взглядом высоту. Да, казнь весьма… подходящее слово. И что-то мне подсказывает, что, оступившись, я не зависну на месте, как та фотокарточка с гимнастом, а рухну вниз — прямо в жадные холодные объятия воды. Тяжело сглотнув, я решился: вцепился немного подрагивающими руками в выступ и подтянулся, упираясь ногами. Так, теперь главное двигаться медленно и аккуратно. Медленно и аккуратно. Кажется, на время восползания эти два слова станут моим девизом. Чтобы хоть как-то снять нервозность, я принялся тихонько бормотать себе под нос первое, что пришло в голову: — Идет бычок, шатается, вздыхая на ходу… «— Ох, лесенка качается, сейчас я упад… — закончить мне так и не дали. — Если собрался падать, то лучше слезай сразу! Уверен, ты даже помереть эстетично не сможешь: рухнешь, как и ползешь наверх — жирным неуклюжим пингвином, оскорбляя само гордое звание „гимнаст-канатоходец“! — голос наставника звучал далеко внизу, подзуживал, дразнил… Но у меня было ощущение, что он говорит мне прямо в ухо. Б-р-р… Я потряс головой — действительно чуть не свалившись при этом — и упрямо продолжил карабкаться. Не дождется. Было детское желание показать ему язык — но этот старикашка его же не увидит с такой-то высоты. А высота и правда уже немаленькая… Сегодня, спустя множество долгих тренировок и откровенных выклянчиваний, мне впервые разрешили забраться на вышку. Но только под присмотром наставника — опытного артиста, уже долгое время выступавшего в цирке. Это им я тогда, пять лет назад, вдохновился. Сейчас ему еще не было тридцати… но все равно он — старикашка! Такой же ворчливый. Под такие мысли я, незаметно для себя, забрался на самый верх. Внизу послышался шум: наставник ловко взбирался следом, чтобы не дать мне наделать глупостей. Хотя, как мне кажется, он скорее сам меня подтолкнул бы и с удовольствием проследил бы за полетом. Пользуясь моментом, пока я еще один, я подошел к краю платформы, заглянул вниз… и у меня перехватило дыхание. — Что, испугался? — надоедливый голос позади меня попытался разрушить очарование момента. А быстро он поднялся — вот что значит практика. — Лучше отойди от края — а то головушка закружится, а мне потом пол оттирать. Не слушая его, я раскинул в стороны руки и счастливо засмеялся — таким свободным себя сейчас чувствовал! Пусть он говорит что хочет: теперь я готов это вытерпеть, лишь бы забраться сюда вновь, лишь бы иметь возможность пройти по шаткой поверхности напряженного каната под испуганными взглядами зрителей! — Эй, ты меня вообще слушаешь? Я сам не был уверен в этом: адреналин искрящимися пузырьками щекотал мне нервы и кружил голову, приглушая все звуки вокруг. Пошатнувшись, я неожиданно наклонился… но упасть мне не дали крепкие руки на моей талии. — Мне подсунули самоубийцу, — мрачно выдохнул наставник, щекоча горячим дыханием мне волосы на затылке. — Живо вниз! Будешь у меня арену круглосуточно убирать неделю! И чтобы в радиусе пяти метров я тебя рядом с вышкой не видел! Я только молча кивал, соглашаясь. Чем еще больше разозлил наставника. Или просто широкая улыбка, никак не покидавшая моего лица, немного портила искренность моего раскаивания…» С коротким стоном я схватился за разваливающуюся — судя по ощущениям — голову. Это воспоминание было дольше, чем предыдущие — и, верно, оттого больнее. Сам себя не узнаю в этих воспоминаниях. Они мне чужды, но они такие правильные! Я в них другой, более… живой? Может, если я все вспомню, опять стану таким? Хочу. Я так хочу этого! Но тут я вспомнил кое-что еще и с испугом распахнул глаза: я же лез наверх, а теперь отпустил руки! Но падать было некуда: если только провалиться под пол, на котором я полулежал. Непонятный переход, и снова я в незнакомой комнате. Как говорится, нет предела удивлению! Вот только я уже заеб… устал. Немного, самую малость. Сейчас бы поспать… лет эдак сто. И еще пять минуточек… — Если еще не надумал стать аналогом местного водяного, тебе лучше открыть глаза, — бездушный голос, настойчивее трели самого противного будильника, вторгся в мои мысли. Я подпрыгнул. — Да не сплю я, не сплю! — ворчливо отозвался я, протирая глаза. Тень, словно помня, как я в прошлый раз отреагировал на его приближение, теперь застыл на почтительном расстоянии. Посмотрев на него внимательнее, я озадаченно нахмурился: мне кажется, или с каждым моим воспоминанием он становится все более… человечным? Теперь бесформенное марево на его руках оформилось в длинные, немного узловатые, пальцы, а на голове — в короткую стрижку темных волос, сбритых по бокам. Да и сам он стал словно плотнее, красочнее: теперь он весьма отдаленно напоминал полупрозрачное пятно, встретившее меня в первой комнате. — И что прикажете делать, мой капитан? — под конец фразы я со всей серьезностью отдал честь. Сделать это сидя было сложно, но я не уверен, что смог бы сейчас встать — а вредность требовала позволения немного выйти наружу, чтобы успокоить нервы. — Это тебе решать, — безразлично пожал он плечами. — Тут ты должен сам найти выход: если я вмешаюсь, это место спрячет его и не выпустит тебя. Но я буду рядом — постараюсь помочь, чем смогу. — И на этом спасибо, — уф, кажется, он не расслышал сарказма в моем голосе. Ура мне. Перевернувшись на четвереньки, я медленно поднялся. Однако, видимо, это было слишком быстро для моего тела: в голове взорвалась небольшая атомная бомба, я охнул, зажмурившись… а когда открыл глаза, снова был в незнакомом месте. Я так скоро буду и моргать бояться! Но место было красивое: я словно оказался в диких первозданных джунглях. Вокруг буйствовала растительность самых разных оттенков, фантастически мерцая в мягко окутывающей все полутьме; рядом протекал широкий ручей с подозрительно активной и знакомой жадной водой; а над головой раскинулись плотные кроны высоких деревьев… с плетеными веревками вместо лиан. Оригинально. — Это страна чудес? — я невольно провел аналогию с недавно просмотренным фильмом. Почему-то такая информация не забылась. — Можешь считать так, мой мечтательный мальчик, — тихо рассмеялся Тень мне на ухо, и я еле заметно вздрогнул. Интересно, если попрошу его больше так не делать — послушается? И вообще, поддаются ли тени дрессировке? — Я предпочитаю называть это «сансара». — Сансара? — машинально повторил я, немного раздражаясь. «Он всегда любил использовать незнакомые мне слова». Всегда? Но воспоминание растворилась, словно краска в воде: лишь ядовитый оттенок злости в настроении напоминал, что оно было. — И куда мне вообще идти? — это был скорее риторический вопрос: все же Тень меня предупредил, что помогать больше не может… Но, видно, кое-что он все-таки сказать мог. — С этого дерева, наверное, можно увидеть все как на ладони, — ровно произнес он, не глядя на меня. Проследовав за его взглядом, я вздрогнул: дерево и правда было высоким. Очень высоким. И почему я опять должен куда-то лезть? Хотя нет: и почему я даже не удивлен? Подпрыгнув, я уцепился за нижнюю ветку и, легко качнувшись, рывком забросил тело наверх. Ого, мышечная память? Не помнил, что умею такое. Ветки росли часто, подниматься было легко, но мне все равно было не по себе. И, чтобы немного отвлечься, я жаловался себе под нос: — Вот почему здесь нет каких-нибудь экскурсионных автобусов? Дескать, посмотрите налево: вы видите шикарные фантастические джунгли. Да, это папоротник. Да, он и правда фиолетовый, хватит тереть глаза. А теперь посмотрите направо: там ручей воды, которая хочет вас сожрать. Нет, не надо в ней купатьс… А, ладно, баба с возу — кобыле легче. Выход будет через двести метров, туалет там же, спасибо, что воспользовались нашими услугами. Тихий смешок рядом прозвучал как-то неумело, словно его издал человек, который никогда не смеялся и просто пародировал услышанный ранее звук. Или словно его издал непонятный сгусток тьмы в форме человека, да. Тень левитировал рядом в моем темпе, никак не подгоняя и не комментируя. Даже когда я пару раз чуть не рухнул вниз — он только терпеливо висел рядом, пока я уговаривал руки отцепиться от ствола дерева. Но, как и все хорошее, плохое тоже имеет свойство заканчиваться. Иногда даже хорошо: я таки не стал маленькой кровавой лужицей под деревом, ура. Кстати, с его вершины и правда было все отлично видно — и слава богу, ибо я не пережил бы, если б пришлось спускаться и ползти на другое, более высокое, дерево. Неоновых табличек с надписью «Выход», ожидаемо, не было (хотя я и надеялся на такое). Никаких указателей не было тоже. И что теперь? Мой единственный спутник с видом глухонемого телохранителя стоял на соседней ветке, показывая, что вести с ним диалог бессмысленно. Я подавил желание сплюнуть: ну и ладно, сам обойдусь! Вновь с надеждой промониторив местность, я зажмурился… и больно ущипнул себя за руку. Если это не реальность, то, значит, это мой сон — даже странно, что я раньше не попробовал себя разбудить. Ну да сейчас самое время. Щипок не сработал. И второй. Даже сильный укус ладони стал лишь четким отпечатком зубов, а не телепортацией в реальность. — Могу помочь. Например, дать пинка, — услужливо предложил Тень, с своеобразным интересом наблюдая за моими издевательствами над собой. Достойный язвительный ответ уже был у меня на языке, но вместо него вырвался испуганный вскрик, когда мою ногу неожиданно что-то сжало. Дернувшись, я посмотрел вниз: от голени до колена вся нога была обмотана той причудливой лианой-канатом, которую я видел раньше. И она ползла выше, сжимая меня в тисках. А потом — резко потащила вниз. Вскрикнув, я успел в последний момент схватиться за ветку обеими руками и заболтал ногой, пытаясь отвязаться от веревки. Но та продолжала удерживать меня хваткой, достойной зависти любого бульдога. Пальцы начали соскальзывать. Боже, помогите мне, кто-нибудь! — Помоги! — закричал я Тени. «Но он стоял, даже не глядя на меня. Отчаяние сменилось горькой усмешкой и болью — сначала душевной, а потом физической…» От бесцеремонно вторгнувшегося в сознание воспоминания я потерялся, на секунду все мышцы ослабли — и этого оказалось достаточно. Пальцы соскользнули, и я слишком быстро полетел вниз, глядя в безразличное серое лицо без глаз. Приземление вышло болезненным. И… мокрым? От неожиданности я глотнул воды, в которую полностью погрузился, и забил ногами, пытаясь всплыть на поверхность. При очередном резком гребке я ударился обо что-то головой — после снова двинулся вверх, уже аккуратнее — насколько был способен агонизирующий мозг, и увидел прямо перед собой потолок. Но мне было не до разглядываний: там имелась небольшая прослойка воздуха, сантиметров пятнадцать, и она стремительно уменьшалась из-за прибывающей воды. Я снова оказался в ловушке. О боже, и я еще боялся подниматься на дерево-переросток? Теперь же мной завладел чистый, незамутненный ужас, заставляющий жадно глотать оставшийся воздух с такой скоростью, словно я старался надышаться на двадцать лет вперед. Или заработать гипервентилляцию легких — что, судя по головокружению, было намного вероятнее. Не хочу умирать, не хочу! Пусть даже это не реальность, но я отчетливо понимал, что стоит мне сдаться, пустить воду внутрь себя — и все будет кончено. И, черт возьми, это пугало. Я настолько ослеп и оглох от страха, что не сразу заметил, как рядом оказался Тень. Хотя он всегда появляется бесшумно. Если выживу — нацеплю ему бубенчик. Только бы выбраться отсюда. — Пройди сквозь стену, — сквозь бешеный стук биения сердца, я еле расслышал этот голос. Голос под водой? Вот и глюки доведенного до истерики разума приплыли — привет вам. И ладно бы что-нибудь полезное посоветовал! От этого нелепого предложения я так возмутился, что даже подавился очередным глубоким вздохом и судорожно закашлялся. Ох, я бы ему сейчас все высказал! Но, вероятно, это будет последним, что я скажу. Да и не факт, что он услышит, а я предпочитал действовать наверняка. Значит, остается надеяться, что он умеет читать мои мысли. — Это твой сон, — предпринял Тень еще одну попытку заставить меня протаранить стену. — Ты здесь хозяин — для тебя возможно все! Черт, он был настолько убедительным, что, спорю, мог даже уговорить цыганку позолотить ему ручку. Что ж, яхонтовый мой, будь по-твоему. Все равно у меня нет выбора. Я буду удивлен, если после всего у меня на эту фразу не возникнет аллергии. Последний раз вдохнув воздуха — не так глубоко, как мне хотелось, еще не хватало закашляться, — я перевернулся и оттолкнулся ногами от потолка, погружаясь глубже. До стены долго плыть не пришлось: комната была маленькой. Не зная, что делать дальше, я положил на нее руки. Она в ответ положила на меня кое-что другое и в другом смысле: ничего не произошло. Не знаю, чего я ожидал, но уж точно не ничего. Воздух заканчивался: легкие начало крутить спазмами от невозможности сделать вдох, а перед глазами мелькали цветные пятна. И я не знал, чего хотел больше: сделать вдох или убить одну не очень честную тень? Один уж точно не помру! — Ну же, мой мечтательный мальчик, дай волю фантазии! Просто поверь! То ли от злости на очередной раз помянутое прозвище, то ли от того, что действительно поверил, но я еще еще раз надавил на стену — и она, словно нехотя, прогнулась. От удивления и восторга я коротко вскрикнул, забывшись; вода сразу залилась в рот. Из последних сил я попытался, насколько это было возможно в воде, надавить сильнее, одновременно отчаянно веря, что у меня под руками не бетон, а тонкая целлофановая пленочка, что вот-вот-вот… Лопнет! Раздался звонкий хлопок, резанувший по ушам, и потоки воды с напором вырвались через образовавшуюся дыру, увлекая мое полуобморочное тело с собой. Лежа на мокром полу соседней комнаты, я учился заново дышать, рвался противной затхлой водой и в целом чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег — надо заметить, весьма счастливой рыбой. Вода все прибывала: окутывала меня, жадно облизывала ноги, возрождая прежнее чувство отвращения, которое мне уже вряд ли удастся забыть. Действуя по наитию, я поднялся на ноги и, шатаясь, подошел к стене. Теперь у меня получилось уже не в пример увереннее: я даже не порвал стену, а прошел сквозь нее, прочувствовав всем телом ее текстуру. Это было еще более мерзко и страшно — но зато я не оставил прохода для воды. Вот только больше повторять не хотелось. Что было в этой комнате — я не знал. Было темно — и, несмотря на все желание, сотворить лампочку мне не удалось: видимо, резерв воображения закончился, и теперь надо ждать, пока он восстановится. Что ж, я могу и подождать: тут, по крайней мере, было сухо. Тень тоже прошел сквозь стену: он едва светился в темноте, так что теперь его появление я не пропустил. Могу спорить, ему подобное далось не в пример легче, чем мне. Куда уж нам, обычным людям. Хотя после этого я уже начал сомневаться, что сам все еще отношусь к этой категории. — Мог бы предупредить! — встретил я мужчину усталым ворчанием. Раз возмущаюсь, значит, жить буду. Это не может не радовать. — Сказал бы что-нибудь, вроде: «Эй, Джейк, там впереди комната с водой — смотри, не утопись!» И вообще: а вдруг бы у меня ничего не получилось?! С каждым словом я все больше распалялся: под конец негодование кипело во мне так жарко, что сейчас, казалось, я бы с легкостью выбрался из той комнаты — просто испарив всю воду. Было немного странно говорить, практически не видя его, но я чувствовал его присутствие рядом с собой. Его выдавало не уже погасшее свечение, не дыхание, не шорох от обычных движений… я просто его чувствовал. Может, аура? А может, я мнительный. — Я говорил, что наше время ограничено: весь этот мир скоро обратится против тебя, стремясь поглотить, сделать своей частью, — ровно ответил мне Тень откуда-то справа. Я обернулся в сторону звука, напрягая глаза. Бесполезно: ничего не вижу. — Правда, это должно было случиться не так рано. Кажется, там что-то пошло не так… — Там?.. — ухватился я за это слово. Так и знал, что он точно в курсе того, что тут вообще творится! Но почему он мне ничего не говорит? — … и теперь мне придется тебе помочь. — Погруженный в свои мысли, я пропустил большую часть того, что мужчина говорил. Но конец фразы меня тоже весьма заинтриговал. — Я не думал, что дойдет до такого, но теперь другого выхода нет. Скажи, ты хочешь выбраться? — Да, — я немного замялся, но ответил твердо. Конечно хочу. Иначе я бы даже из той первой комнаты не стал выходить. Не говоря уж о восхождении на деревянный Эверест, по ошибке названный дверью, и продавливании стен. — Тогда открой мне свой разум и свое тело. Доверься мне — и тебе понравится. Ведь я знаю все о тебе, мой мечтательный мальчик, — внезапно голос раздался ближе, стал интимным… обещающим? Он огладил мое невыносимо чувствительное тело, словно на нем не было одежды… действительно не было! Я тут же вскочил на ноги, еще сильнее таращась во тьму. И после этого он мне еще пытался доказать, что я действительно тут хозяин? Не, я не настолько мазохист и нудист. Хотя, может, я просто и эту часть своей биографии не помню? — Эй, ты что собрался делать? — подозрительно спросил я немного дрогнувшим голосом, когда мне на плечо опустилась чужая ладонь. — Я знаю, как блестят в предвкушении твои глаза, когда ты видишь мое тело, — продолжал он, не слушая меня. Но всколыхнувшееся было возмущение затихло под силой этого гипнотизирующего голоса, что произносил эти слишком смущающие слова, пробуждающие во мне странное томление. — Знаю, как выгибаешься в моих руках в судороге страсти; знаю, какое беззащитное, но невыносимо возбуждающее твое лицо во время оргазма. Знаю, как ты реагируешь даже на мои невинные прикосновения… Например, здесь, — он внезапно оказался сзади и невесомо провел пальцами вдоль моего позвоночника. Судорожно выдохнув сквозь сжатые зубы, я беззвучно осел, не в силах удержаться на ослабших ногах. И лишь один вопрос не дал мне окончательно раствориться в этом порочном голосе. — Откуда? — невозможность вспомнить доставляла просто физическую ноющую боль, сродни зубной. — Ты знаешь. Вспоминай. Вспоминай! — приказ хлестнул меня, как плеть, но вместо ожидаемой боли по телу разлилось возбуждение. Терпкое и насыщенное, словно дорогое вино. О боже. — А я помогу. Поласкай себя для меня, — произнёс он сменившемся на режим «Искуситель» голосом. Словно кто-то щелкнул переключателем. Эта просьба-приказ отдалась эхом: в черноте комнаты и в моей голове, с проблеском картинок перед глазами. Опять воспоминание? Но противиться ему я не смог. И не захотел? Закрыв глаза — все равно от них в этой темноте нет толку — я потянулся рукой вниз. Медленно: не знаю, кого я этим дразнил больше, себя или его? Но лишь только стоило моим пальцам сомкнуться на лихорадочно горячей плоти, как все мысли вытеснило электрической волной наслаждения, обжегшей нервы. Невольно прикусив губу, я прогнулся назад, усиливая откровенные ласки и забыв о том, что хотел лишь подразниться. Осталось лишь только ощущение влажных от пота и смазки пальцев… и требовательного жадного взгляда, внимательно следящего за каждым моим движением. О да, я уверен, что эта интимная темнота не скрадывала от него мои действия: как я веду рукой вверх-вниз по стволу подрагивающего члена, как потом обвожу головку, накрываю ее ладонью, содрогаясь от очередного сладкого спазма… а затем облизываю пальцы, раздвигаю ноги шире и завожу руку между ними, дальше, круговыми движениями разрабатывая расслабленное колечко мышц… «… еще не успевшее сжаться после его последнего урока». От воспоминания у меня по телу пронеслась волна жара, и я застонал, подаваясь бедрами навстречу крепкой, немного царапающей, шершавой ладони, полностью охватившей член вокруг… И ладонь была не моей — «терпением он никогда не отличался.» — Не так быстро, малыш, — хриплое дыхание обожгло мою шею. Кожа в местах, где он ко мне прижимался, вспыхивала мириадами жалящих искорок, каждая из которых тягуче отзывалась в паху. «Его член уже уткнулся головкой между моих почти до боли разведенных ног — даже в такой ситуации он продолжал тренировать мою растяжку — как наставник остановился. — Если ты собрался спросить, не передумал ли я, то мой ответ нет! — тут же быстро произнес я. Слишком быстро, чтобы быть уверенным. Вообще сложно быть уверенным, когда в зад впервые упирается чужой член, а позе позавидовал бы опытный порноактер, но я старался. — С чего ты взял, что я именно это хотел сказать? Может, я хотел поправить твой кривой продольный шпагат? — он белозубо усмехнулся, заставив меня разгневанно вспыхнуть и дернуться, пытаясь выползти из-под него. Не очень-то и хотелось! Но меня без особых усилий удержали на месте: — Нет уж, поздно. Он легко качнул бедрами, с нажимом проникая внутрь». Воспоминания? Реальность? Я не знал, что происходит со мной сейчас, все было одинаково реально, и это сводило меня с ума! Прижавшись теснее к чужому, такому настоящему сейчас на ощупь телу, я обнял его ногами, позволяя размашистым, резким движениям стать еще глубже. О господи, да, да! « — Да! — вскрикнул я вслух, не в силах держать в себе прорывающееся наслаждение. — Тихо! — тут же одернул меня мужчина. — Или ты хочешь, чтобы все сбежались на тебя посмотреть? Ты настолько любишь внимание, мой мечтательный мальчик? Каждое хлесткое слово сопровождалось грубым толчком, словно он втрахивал в меня свою злость. Я с трудом разбирал, что он говорит, за звонкими шлепками его тяжелых яиц по моим ягодицам, но понятливо кивнул, закусив кожу на своей ладони». Слюна стекала по прикушенному ребру ладони и по раскрытым губам, пачкая подбородок; я неловко утерся и всхлипнул, когда тень качнул бедрами влево, огладив круговым движением меня изнутри. Он редко бывал нежным в постели, но когда был — я сам боялся того, какую власть мужчина имел надо мной в такие моменты. Боялся и отчаянно жаждал. « — Устал? Чувствуешь, как немеют ноги? — его голос никак не был заботливым, но это было именно проявление заботы. Ее я редко от него получал, надо было бы согласиться… но я не хотел выглядеть слабым перед ним. Под ним… — Нет, — глухо ответил я. — Все в порядке. На самом деле, я уже плохо чувствовал свое тело, да и еще мы порядочно задержались: изнурительные занятия на сегодня давно закончились… но это уже было большим, чем обычные тренировки. Однако, то ли он сам устал, то ли заметил мои отчаянно сдерживаемые слезы, мокрыми дорожками расчертившие мои щеки, и резко перевернулся на спину, давая мне свободу…» … и власть над собой. Я уперся ладонями в его грудь, чувствуя, как двигаются мышцы под его кожей, запрокинул голову назад, смаргивая оставшиеся слезы, и потихоньку начал двигаться. Я знал, как именно он любит: крепче сжимал мышцами до приятной боли распирающий меня изнутри толстый орган при подъеме, а опускаясь — замедлялся. «Его шершавая от постоянных мозолей ладонь легла мне на затылок, настойчиво склоняя вниз. Поневоле прекратив двигаться, я покорился этому властному движению, прижался к сухим губам, искривленным в обычной высокомерной ухмылке, которую я первое время мечтал стереть хорошим ударом. А позднее — уже по-другому, как сейчас: проведя языком, легко сжав своими губами его нижнюю, чуть оттянув — за что получил шлепок по заднице. Не игривый, а с оттягом — наставник никогда не наказывал шутя. И не успел я обиженно отстраниться, как его губы настойчиво смяли мои, а язык проник в рот, заставляя замолчать и в то же время — ответить». С влажным пошлым чмоком прервав поцелуй, он начал двигаться подо мной, быстро дергая бедрами вверх, подбрасывая меня на себе. Я чуть приподнялся, давая ему немного свободы: на большее меня не хватило. Казалось, что ноги у меня больше никогда не смогут сомкнуться — тогда по канату будет ходить проблематично… Впрочем, ускорившийся темп быстро выбил из меня эти мысли, заставив просто непрерывно стонать на одной ноте. Плевать, если кто заметит нас, на все плевать: молчать просто невыносимо! «Из его губ прорывается глухой стон, а член напрягается внутри меня, чтобы в следующую секунду оросить изнутри горячей струей семени». И этого оказывается достаточно… «… чтобы я застыл на невыносимо долгий миг, болезненно сжавший меня всего, до последней мышцы; а затем кончил ему на грудь…» … несколькими отчаянными, дерганными движениями ладони по члену пытаясь продлить это мучительное, сродни агонии, но сладкое чувство. Я всегда практически умирал рядом с ним: от грубых обидных слов, от нечеловечески тяжелых тренировок… или от подобных встреч, когда он глубоко проникал в мое тело, а затрагивал душу, все сильнее привязывая к себе. Влажная темнота была наполнена хриплым сорванным дыханием: я снова пытался учиться дышать, словно после той затопленной комнаты. А вот учиться ходить я даже не пытался: тело было словно не мое, каждая клеточка пульсировала от нагрузки, а в голове было чисто-чисто, как на берегу после прилива. Песчинки мыслей, влажные, сбитые, пока не кружились в сознании, но я знал, что могу их призвать в любой момент. А еще знал, что я опять кое-что вспомнил. Но не все: у мужчины в воспоминаниях было стерто лицо. Да и меня не покидало чувство, что самое главное только ждало впереди, готовясь обрушиться тяжелой безудержной лавиной. И я лишь надеялся, что смогу пережить столкновение с ней и не сломаться. Что ж, вполне неплохая цель: наивная надежда уж всяко лучше трусливой покорности, ведь так? Вот и я так считаю. Но вот лицо мужчины в моих воспоминаниях не давало мне покоя. — Почему я его не помню? — забывшись, произнес я вслух. — Ты вспомнишь, обещаю. Даже если сам этого не захочешь, — ответил Тень в своей обычной позитивной манере. Мой полупрозрачный оптимист, что бы я без тебя делал? Наверно, радовался жизни, растекаясь лужицей забвения по коридору. Темноту прорезал прямоугольник света — я вскинул руку, защищая глаза от выжигания. — Идём, осталось последнее испытание, — поторопил меня Тень, стоя у выхода. Ну да, ему легко говорить: у него-то глаз нет! Я зажмурил глаза и потер их, пытаясь избавиться от локальной Ниагары из слез и небольшого светового шоу из белых вспышек под веками. Вроде удалось. Когда я открыл глаза, мужчины уже не было в зоне видимости. Не зная, как долго дверь будет открыта — а с нее вполне станется исчезнуть прямо перед носом, — я поспешил покинуть эту комнату. Хорошо, что одежда вернулась: и так после случившегося неловко. Я бы вполне мог списать это на воспоминания или даже глюки — но задница болела весьма реально. Кажется, мои проблески воспоминаний позволили тени сформировать из тьмы и член. Даже немного перестарались. Как в длину — так и в диаметре. Помещение, куда я попал, было значительно больше предыдущих. А может, так просто казалось потому, что в нем не было ни стен, ни потолка, ни пола — лишь клубящаяся бездонная тьма, посреди которой на достаточном удалении зависли две платформы, примерно метр на метр: на одной стоял я, на другой — Тень. А соединял их лишь натянутый веревочный канат. Только скажите, что мне не придется делать то, о чем я подумал? Ну пожалуйста, я же не так много прошу! — Это хоть точно последнее испытание? — обреченно спросил я, пытаясь настроиться. И немного потянуть время, чтобы успокоить дрожащие ноги. — Обещаю, — несмотря на расстояние, голос Тени был отчетливо слышен. Сам мужчина отошел чуть в сторону: за ним типичным штампом расположилась дверь, из-за которой сочился белый свет. Хотя если бы из-за двери, ведущей к выходу, сочилась тьма, это было бы более странно и подозрительно. Вот вечно я чем-то недоволен. Я, напоследок, посмотрел на мужчину: наше близкое знакомство явно пошло ему на пользу. Теперь его нельзя было отличить от человека, пока не посмотришь в глаза — вернее, на то место, где они должны быть. Так, ладно, хватит — тут лучше как с горькой пилюлей: дать выпить другому. Жаль только, что такое невозможно — так что придется пить самому. И побыстрее. Крепко сжав во мгновенно вспотевших ладонях шест для балансировки, я ступил на канат. Самое сложное — первые шаги. Медленно выпустив весь воздух из легких, я отвел правую ногу чуть в сторону, а затем поставил ее впереди левой. Такой же медленный вдох — и повторил это другой ногой. Выдох… «— Ты должен больше репетировать! Иначе твое тело подведет тебя, когда ты совсем не будешь этого ждать! — наставник отчитывал меня уже минут пять и явно не собирался останавливаться. — Прости, но я не спрашивал твоего разрешения — просто поставил перед фактом. У меня сегодня есть дела поважнее, — отрезал я и развернулся, собираясь выйти из тренировочного зала. — Пить со своими „фанатами“, а потом пойти у них по рукам — это твои важные дела? Что, втянулся после нашего траха и захотелось большего? — жестко припечатал он, и я дернулся, как от пощечины. Я захотел обернуться, посмотреть на него, чтобы удостовериться, что он просто пошутил — чувство юмора никогда не было его сильной стороной… Но его тон не оставлял сомнений в том, что он верит в свои слова. Обида подняла внутри меня свою уродливую голову: — Если ты никому не нужен, кроме своих канатов и матов, это не значит, что и я должен закончить так же!» Я уже привык к вспышкам: теперь они не смогли лишить меня равновесия. Ритмично покачиваясь, я поудобнее перехватил шест в руках. Шаг, другой… «Зал сегодня был почти полон — успех. В последние дни дела в цирке шли не очень: вероятно, скоро придется уехать отсюда. Но не сегодня. Сегодня, как и всю неделю, я был гвоздем программы. „Юный воздушный король“ — как гласила свежеотпечатанная афиша с моим изображением. Внизу были медведи и собачки, по бокам летали наши гимнастки на перекладинах… не хватало только изображения моего вечно хмурого наставника за моей спиной. И в костюме клоуна — уверен, ему бы это пошло. Вот только ни на афише, ни в зале, его сегодня не будет… Я помотал головой. Нет, хватит о нем, сегодня я должен улыбаться! Пусть даже натянуто и криво, но я не позволю ему портить моменты моего заслуженного триумфа!» На середине канат отчетливо ходил из стороны в сторону. Я замедлился. Так, спокойнее, спокойнее… Колебания стихли, и я продолжил свой путь, стараясь не смотреть вниз. Только вперед. Только на него — такого надежного, такого спокойного, такого родного. Шаг… «Другой… Я смотрел вперед — и видел пустоту. Это было непривычно: он всегда стоял там, на другом конце, чтобы принять шест, посадить меня себе на шею и пройти тот же путь в обратном направлении. Но сегодня он взял отгул — чего не делал на моей памяти ни разу. Это было странно… но неважно. Мне теперь неважно все, что связано с ним. Шаг…» Другой. Я преодолел уже больше половины пути, осталось всего чуть-чуть… Как вдруг веревка впереди стала темной, словно мокрой. И скользкой… «Почти дошел. После всех тренировок это было уже даже обыденно: я уже давно не испытывал былого азарта, не испытывал того чувства адреналина, как в первый раз, когда я забрался на вышку. Поэтому и стал пропускать тренировки, предпочитая провести время с появившимися друзьями. И поэтому сейчас шел без страховки — хотя это было запрещено. Но нервы снова возбуждающе обжигала мысль, что от смерти меня отделяет одно маленькое неверное движение. И это того стоило. Внезапно на очередном шаге моя нога проехалась по канату, как по льду; я потерял равновесие и, так и не успев даже осознать — не то что выбросить шест и вцепиться в канат руками, падающей звездой полетел вниз. Канат остался на недосягаемой высоте, все закружилось: зрители, вздохи, вскрики; круг арены неумолимо приближался… Последняя мысль: "Кажется, это выступление и правда будет незабываемым". Затем удар, яркий ожог боли и пустота — ни звуков, ни света, ни страданий. Ничего». Тяжело дыша, я неверяще распахнул глаза в немом шоке и замер, практически не шевелясь. И поднял взгляд с мокрой, здесь — даже сочащейся скользкой слизью — веревки на Тень. Уже зная, кого увижу. Он оказался прав: я вспомнил мужчину из вспышек прошлого. Того, кого я так часто на репетициях видел в зеркале — позади себя. Мой наставник. Мой любовник. Мой… убийца. Да, теперь я окончательно осознал и этот последний кусочек мозаики. Я это понял почти сразу, но не хотел верить — теперь же был уверен, что это он убил меня: ведь не зря он меня преследует и тут, в этом кошмаре? — Ты вспомнил все, — это был не вопрос, а утверждение, но я кивнул. Тень вздрогнул, как от секундной боли, но голос его был ровным. Требовательным: — Тогда назови мое имя. Имя! — поторопил он, не давая мне возможности промолчать. — Александр! — практически выплюнул я, с презрением смотря на него. — Доволен? Теперь я стоял достаточно близко и достаточно пристально смотрел на его лицо, в поисках эмоций — поэтому конечную метаморфозу я застал во всех отвратительных подробностях. Сначала по его лицу пробежала рябь, затем кожа на пустом месте под бровями потемнела, словно истончилась… потом лопнула, и из-под нее, настойчиво раздвигая края образовавшихся век, словно причудливые грибы по дождю, проявились глаза. Карего цвета, который, впрочем, никогда не был теплым. Даже когда Алекс смотрел на меня, вопреки заверениям любовных романов, его глаза все равно оставались двумя мерзлыми кусками кофейного льда. Из слишком крепкого кофе, не позволяющего мне засыпать ночью. — Зачем ты убил меня? — я должен был задать этот вопрос. Задать, глядя прямо в глаза, которые всегда были моей тайной слабостью. — Если бы ты не был таким заносчивым и использовал страховку — этого бы не случилось, — слишком спокойно для признающегося в убийстве ответил он мне. И пока я ошарашенно качал головой, продолжил: — Теперь, когда ты все вспомнил, ты должен решить: остаться — или возвратиться со мной, возвратиться ко мне. — Он замялся, а потом добавил тихо, с несвойственной ему мольбой в голосе: — Прошу… Я криво усмехнулся — фальшивка. Лживая фальшивка: Алекс никогда меня не умолял бы! Наверняка там, в реальности, он даже и не вспомнил обо мне — и будет рад, если я останусь тут. Ненавижу. Ненавижу его до глубины души, покромсанной на кровоточащие кусочки и неумело сшитой пульсирующей нитью воспоминаний. Воспоминаний о нем. Я откинул шест в сторону: теперь он мне не нужен. Идти дальше я не хочу: все потеряло смысл. Почему он не рассказал мне все сразу? Зачем было все… это? Чтобы в очередной раз поглумиться надо мной, упиться моими страданиями? О да, это его любимое блюдо! — Ненавижу тебя! — прокричал я со слезами в голосе. Ну и пусть текут: пусть он в последний раз насладится моей болью — он хорошо постарался! — Я бы вернулся, только чтобы отомстить тебе! Но месть означает боль, а я хочу, наконец, обрести покой! Я начал пятиться назад. Судорога исказила любимое раньше лицо, наставник бросился вперед, протягивая ко мне руки… но не мог ступить на канат. Отлично. — Нет, ты не понимаешь, что делаешь! Вернись, пожалуйста! — он, уже не скрывая отчаяния, умолял, метался по платформе, пытаясь найти способ добраться до меня… Я с грустной улыбкой покачал головой. Будто дожидаясь этого момента, тьма вокруг вскипела, потекла бурным потоком вниз, смывая все за собой. Сначала тусклый прямоугольник выхода. Потом платформы. А потом и Алекса. Канат подо мной тоже истаял, и я остался в мертвой черноте один. Совсем один: ни света, ни звука, ни запаха. Ничего. Сердце кольнул страх — словно я только сейчас понял, что это все по-настоящему. Что я и правда теперь больше никогда не пройдусь под летним солнцем, не залеплю в одну хмурую рожу снежком зимой, не поднимусь на вышку… и не скажу этому идиоту, как он глупо поступил! И не прижмусь дразняще к его губам, прекрасно зная, что за этим последует… Что же я наделал?! — Нет!!! — заорал я, словно пытаясь разрезать криком древнюю пустоту. Или пытаясь разбудить себя. Разбудить. Проснись! — Нет! Нет! Нет! — я продолжал кричать, пока правую щеку не обожгло короткой болью. Боль? Здесь нет боли! От удивления я распахнул глаза: если бы они и так не были в слезах, то сейчас обязательно бы заслезились от резкого мертвенно-бледного больничного света. Больница? Я жив? Это и правда был сон! Я снова заплакал — но теперь от облегчения. Сон, сон, всего лишь сон! — Джейк! Боже, ты очнулся! Как ты себя чувствуешь, мой мечтательный мальчик? — немного хриплый, словно от рыданий (Алекс и рыдания? Что за глупость!), но безумно родной голос вызвал очередную порцию слез. О да, их, после купания в той затопленной комнате, у меня теперь надолго хватит. Я попытался повернуть голову в сторону до дрожи знакомого голоса, но мне не удалось — тело словно не слушалось. А может, это и к лучшему — такой трус, как я, просто недостоин на него смотреть! Но Алекс сам, крепко, что было сил, обнял меня, прижимая к себе. Уткнувшись носом в его вязаный свитер, пропитанный родным запахом, я, сбиваясь и всхлипывая, зашептал: — Прости меня, я чуть не совершил ужасную ошибку! Прости, я совсем не хотел тебя оставлять, я люблю тебя! — Тихо, тихо, тебе нельзя сейчас волноваться, — он осторожно отстранился и поправил мне подушку. Только сейчас, когда эмоции подутихли, я почувствовал, как сильно болит тело. Словно меня разбили на тысячу кусочков, а потом заботливо склеили их обратно. Да еще и голова сильно закружилась, а внутри нее будто репетировали наши цирковые барабанщики. Но их заставили смолкнуть осторожные ласковые поглаживания по волосам. М-м-м… Стоп, поглаживания? Ласка? Неверяще, я поднял взгляд и замер, зачарованный. Алекс смотрел на меня — ласково, любяще. А его глаза… Кажется, я наяву услышал треск льда: впервые кофе его глаз был обжигающе горячим при взгляде на меня.

***

— Мне очень жаль, — нажав последнюю кнопку на аппарате искусственного поддержания жизни, неловко произнес врач, еще молодой парень, глядя на очень осунувшегося темноволосого мужчину. Тот, не обращая на его слова, все еще держал худую юношескую руку — теперь окончательно безжизненную — и смотрел в глаза любимого, теперь закрытые навсегда. Как? Как так получилось? Он ведь всего лишь хотел проучить своего ученика: тот слишком зазнался и стал отдаляться, стал небрежным — слава развращает. Но это должно было стать всего лишь обидным шлепком по его самолюбию, когда мальчишка сорвется — ведь Алекс не хотел, чтобы все так вышло: он думал, что Джейк будет выступать со страховкой! Он должен был выступать со страховкой! И ничего бы не случилось… Тонкие губы скривились в горькой усмешке. Если бы да кабы. Кто бы знал, что все так кончится? Алекс помнил, как увидел Джейка в первый раз: совсем мелкого, но уже слишком взрослого, чтобы начинать тянуться. Сам не знал, почему согласился его взять? Потому что тот был слишком настойчив? Или потому, что мужчина просто увидел в нем себя? Наверно, да — по этой же причине он был так требователен к нему. Алекс помнил, как на его стандартный вопрос: «Почему ты хочешь стать гимнастом-канатоходцем, а не, например, космонавтом?» — этот глупый детеныш искренне ответил: «Потому что это моя мечта». Тогда-то он и получил свое прозвище: артист любил им злить Джейка — хотя и не понимал, почему это его так задевает. Вот только он и сам не заметил, как мечтательный мальчик стал его личной мечтой. Теперь Алекс запомнит и как увидел его в последний раз: болезненно бледное лицо; тело, которое он столько раз покрывал поцелуями и знал каждую точку, способную превратить хмурую колючку в страстного юношу, было переломано; нежную кожу покрывали синяки, которые теперь никогда не пройдут… Но на любимых, слишком трогательно пухлых для такого дерзкого характера, губах застыла улыбка, от которой у мужчины горьким спазмом свело горло и защипало в глазах. Да, Джейк улыбался. Его мечтательный мальчик умер, мечтая о чем-то приятном. Поддавшись минутной слабости, Алекс закрыл глаза, смаргивая набежавшие слезы… поэтому внезапно раздавшийся истошный крик заставил его испуганно подпрыгнуть. — Нет! Нет! Нет! — он, словно в бреду, все продолжал кричать, пока очнувшийся первым врач не дал ему хлесткую пощечину. Огромные — особенно для исхудавшего болезненного лица — голубые глаза распахнулись, все еще никого не замечая. Сердце Алекса пропустило удар, а затем сжалось в безумной надежде. Не может быть! Или? — Джейк! Боже, ты очнулся!..