Только дождись

Неа переступает по краю пропасти, шаг за шагом, так, что половина аккуратного и чистого, словно бы впервые надетого ботинка, подошвой упирается в камень, а другая половина – в пустоту. Это увлекает и затягивает, и немного напоминает цирковые номера. Разве он тоже не может быть чуточку клоуном? Чуточку сумасшедшим клоуном. Адам стоит на твердой земле, шагах в двадцати от края и, соответственно, от брата, и все пространство за его спиной скрывает густой серый туман. Адам смотрит так, что кажется, будто бы он сейчас заплачет. Неа переступает с ноги на ногу, покачиваясь, и насвистывает незатейливую мелодию. Адам дергается, пытается подойти, но останавливается под решительным взглядом. Неа грозит ему пальцем левой руки, уродливым, будто бы покрытым отвратительной красной чешуей. – С-той на ме-есте, – мурлычет он и смотрит хитро из-под длинных ресниц, – не подходи. Иначе отругаю. «Отругаю» из уст Ноя звучит жутко. Любого Ноя. Это слово может иметь тысячу значений: от лукавого повышения голоса до медленного выковыривания глаз голыми руками. Или других органов. Все зависит от фантазии и сущности конкретного Ноя. …Адам смотрит, Адам хочет подойти так сильно, что страх разозлить и расстроить брата скоро перестанет его останавливать. Он выглядит непривычно в этом своем новом теле, но удивительно гармонично на фоне этих бесцветных скал. Он и сам сливается с ними. Белые волосы, бежевая-почти-серая куртка, черные брюки, и только алый шрам на щеке разрушает окружающий монохром. И все-таки, несмотря на чужое лицо, его жесты, его движения, его улыбка, его взгляд – все в нем до боли родное, близкое, до безумия тянущее к себе, рвущее внутренности чуждо-сладкой нежностью. Неа мурлычет какую-то мелодию, и Адаму кажется, что он вот-вот ее узнает. – Иди сюда… – просит Адам. Неа щурится, смотрит на него, а потом разворачивается спиной к пропасти, раскидывает в стороны руки, встает на цыпочки, светло и ясно смеется. – А ты попробуй, поймай! Он раскачивается и на секунду зависает над бездной. Адам забывает, как дышать, как ходить, и спустя секунду уже обнаруживает себя у самого края. Хватает вздорного мальчишку, оттаскивает на безопасное расстояние, сжимает в объятиях, на секунду успев разглядеть там, на дне пропасти, поле из светящихся перьев чистой силы. Неа продолжает нервно смеяться, но опасность уже далеко, и он никак не сунется к краю. Адам прижимает к себе теплое тело, и жгущее внутренности притяжение, тянущаяся нежность наконец-то успокаивается, сворачивается внутри в клубок, как кот. Так правильно. Хорошо. Идеально. Адам отстраняется, вытирает ладонью щеки брата, чуть влажные, наверное, от окутывающего все вокруг тумана. Неа лукаво щурится, но никак не реагирует на прикосновения, вообще ни на что не реагирует, замирая в руках тряпичной куклой. Адам снова чувствует, как сущность чужой-дорогой нежностью рвет грудь, заполняет его до краев, дурманит, и, подчиняясь ее влечению, целует взахлеб лоб, глаза, щеки, подбородок… А на губах замирает, словно вторая тряпичная кукла. – Ты колючий, – ворчливо жалуется Неа и наконец оживает. Утыкается лицом в плечо, косится, повернув слегка голову, ерошит рукой волосы Адама: – Короткие, – и отворачивается, целиком спрятав глаза в складках плаща, – зачем ты пришел сюда? Адам не понимает. Он не понимает, где они находятся, что тут происходит и как он мог сюда прийти. Да и не хочет понимать. Четкое знание есть только об одном: Неа сейчас рядом – и этого более чем достаточно. Впрочем, говорить обо всем этом он не хочет тоже. – Ты… Не оставишь меня больше? Неа снова тихо смеется в плечо. – Нет, конечно. Он внезапно резко отстраняется, отталкивает Адама и глядит прямо в лицо, и белки его глаз заполняет тьма, а зрачки желтые-желтые, безумные-безумные. – Ты только дождись меня, братик. Я приду к тебе, даже на край света, я найду тебя, и тогда мы будем вместе и никогда больше не расстанемся, потому что мы снова будем единым целым, потому что… Неа улыбается нежно, ласково, и с его безумным взглядом это совершенно не вяжется. – …Потому что я поглощу тебя так же, как ты когда-то не смог поглотить меня. *** Адам просыпается в холодном поту. В комнате темно, прохладно и тихо, и Тики дремлет в кресле недалеко от кровати. Других членов семьи не видно. Они долго ждали, когда глава семьи проснется и вернется в норму, а сейчас пытаются разобраться с накопившимися в его отсутствие проблемами. Он плохо помнит, что ему снилось, но слишком уж хорошо знает, кто. Тысячелетний Граф встает, пошатнувшись от накопившейся слабости (слишком уж долго он спал), распахивает шкаф. Нужно собираться. Нужно действовать. Нельзя заставлять братика ждать. Он плохо помнит, что ему снилось. Но слишком хорошо – как Неа обещал, что в конце они останутся вместе.