Вечеринка в аду

      Веки медленно открылись, и в глаза парня, вросшего в автобусное кресло, ударил яркий солнечный свет...       «Как же меня всё это зае...»       Он уставил свой мутный взгляд в спинку переднего сидения. Парень знал каждый изгиб его кожаной обивки, она снилась ему по ночам, и дай ему мольберт и краски, смог бы точно нарисовать её по памяти. Он наизусть запомнил замызганные окна, и мог бы описать каждое пятно и его форму в деталях. А ещё он помнил то самое чувство отчаяния, охватывающее его, когда он просыпался первую сотню циклов в заколдованном Икарусе, надолго покинувшее его вместе с надеждой на возвращение…       «Из этого ада нет выхода. – мысленно проревел он. – Несомненно, так выглядит его малоизвестный десятый круг. Кто же придумал легенды про таинственных пионеров, сумевших выбраться от сюда? Ах да, это же был я. Под этим предлогом я сулил таким же заблудшим душам этого проклятого лагеря спасение, собрав их всех здесь, в тот вечер, когда Он с его чёртовой кошкодевкой отправились в этот чёртов райцентр на этом чёртовом автобусе! Но пастырь не знал истинного пути и завёл свою паству в самоё сердце трясины. И теперь мы снова все здесь. Вместе. Стоп. Что?!»       Парень запоздало понял, что в салоне он не один. Десятки пионеров медленно отходя ото сна, ничего не понимая, так же таращились то на салон, то друг на друга заспанными глазами. Кожаные сидения скрипели под ними, кто-то пытался встать, кто-то обессилено рухнул всем тело на спинку… Каждый начал понимать происходящее, не у кого не остались силы бороться…       Идя на это, каждый сидевший в этом автобусе ожидал любого исхода: возвращения домой, попадания в мифический райцентр или просто смерти, погружения в вечную пустоту… Они ждали и желали избавления, каким бы оно ни было. Но не этого.       «Они все здесь. Мои копии. Или это я их копия? Когда безумие овладевает тобой, такие мелочи перестают иметь значение. Как там говорил тот парень? Повторение одного и того же, раз за разом, в надежде на изменение… Мы всё уже давно сошли с ума.»       Раскалённый воздух салона жёг лёгкие, а яркое солнце готово было испепелить всех в автобусе как шкодливый мальчишка, наведший лупу на несчастный муравейник. За стеклом медленно проплывали редкие облака, будто специально обходившие мучающее пионеров солнце. Прекрасный июльский день был в самом разгаре, за окном редко щебетали птицы, то и дело пикируя на жестяные буквы над воротами открывшегося их взору пионерлагеря, сталью повисшие в сердцах у каждого пассажира Икаруса. «Совёнок».       «Этот сукин сын нас всех переживёт – нервно усмехнулся тот самый парень. – Это бы не звучало так комично, если бы он не заставлял нас жить против нашей воли.»       Тишина в салоне медленно сводила с ума. Лучше чем любые белые шумы и психоделические мотивы. Никто не спешил её нарушить. Каждый хотел, но не мог. Слова резко стали не просто пустым звуком, а лишь ничего не значащим открыванием рта. Выхода нет. Все это понимали.       Лишь тот самый парень в пятом ряду в отчаянном желании взвыть подобно волку нервно вертел головой, оглядывая зеркальный лабиринт равнодушных ничего не выражающих лиц. Он невольно вспомнил свой первый цикл. Что в нём осталось от того Семёна? В этом лагере понятие времени было чуждо, но он точно знал, что был одним из первых попавших сюда. В ту смену он так же ошарашено озирался по салону, пытаясь понять, что же с ним произошло и куда он попал. Теперь он знал ответы. Это ад, а этот лагерь был его сизифовым камнем, который он вновь и вновь тащил на вершину поднебесной горы, что бы в самом конце заново взвалить его себе на плечи и начать всё с чистого листа. Сколько слёз было пролито в стенах этого чудовища венгерского автопрома? Он уже не помнил, в каком из витков отчаяние резко сменилось чистой ненавистью.       Его разум переполнял гнев. На мгновение глаза остекленели. Его и без того тёмную душу с последним источающим лучом надежды охватили тёмные щупальца, навсегда покрыв всё в нём в непроглядную тьму…       Ещё раз оглядев салон, парень быстро сменил мелькнувшее на мгновение опустошение на лице привычной наглой ухмылкой. Овцам не обязательно знать, что пастырь слеп.       Обеими руками оттолкнувшись от поручней, как ангел от земли обетованной, «пастырь» вскочил с кресла и в несколько шагов по узкому проходу меж сидений оказался у выхода из автобуса, оглядел вызывающим взглядом сидящих как на мессе «прихожан 410-го»       Десятки пар глаз смотрели на него, готовые внимать каждому его слову с сыновьей любовью, готовые идти за ним куда угодно. Они молча смотрели на него, ожидая истерики, извинений или того, что парень подойдёт к каждому из них, по-дружески похлопает по плечу и скажет «Мы прорвёмся!» или «Всё идёт по плану». Они утратили последнее – надежду, и готовы были поверить всему, лишь бы вернуть её…       «Я сыграю с вами ещё одну пьёсу – мысленно залился зловещим смехом он. - Но клянусь, все ушедшие трагики моего и этого мира перевернуться в гробу!»       - Ну что, пионеры, - с неподдельной гримасой безумия, мигом отразившейся на лицах молодых людей как на сотне зеркальных осколков, крикнул Пастырь – готовы к веселью и содому?!