Твоего голоса нежное журчанье

«До меня, Владыки избранного, великолепного и прекрасного народа первородных созданий, владетеля земли, простирающейся от моря и до моря, а также гор, озер и подземных вод, выразителя воли Озерной Девы, Лесного и Небесных духов, первого среди перворожденных и равного среди равных, дошли слухи о беспричинной и от этого совершенно бессмысленной и удручающе бесполезной вражде между кланами Серебристой росинки, спускающейся по стреловидному листу под трели птиц свежим утром и Желудей, растущих на могучих дубах и падающих на головы непутевым путникам, последствиями которых стали грабежи и мародерства на землях, в лесах и даже озерах вышеуказанных кланов, наносящие ущерб прежде всего мирному населению. Это выразилось в постепенном запустении сельскохозяйственных угодий, упадке мелкой и средней промышленности и пренебрежении развитием горнодобывающей отрасли, которая находится под моим особым внимании, что я и указывал в Циркулярах №№ 638/268 –бис, 769/438-1, 584/291-м, -н и -о, и все увеличивающемся оттоке человеческой, гномьей и орочьей популяции на другие земли, что вызывает мое заслуженное возмущение, с учетом принятых моим дипломатическим корпусом усилий по привлечению человеков, гномов и орков-ремесленников на земли моего народа, пребывавшие бы иначе в опустошении. Кроме этого, необъяснимая, а посему беспричинная вражда между указанными выше кланами приводит к регулярному нанесению физических и финансовых травм легкой и средней тяжести, причем как правило предпоследнему, предпредпоследнему и далее по нисходящей поколениям данных кланов, что наталкивает меня на мысль о генетической непредрасположенности младшего поколения по прямой восходящей линии в противовес мракобесническим заверениям предыдущих поколений. В связи с этим я, милостью Озерной Девы, милостью Лесного Духа и милостью Небесных Духов Владыка избранного, великолепного и прекрасного народа первородных, владетель земли, простирающейся от моря и до моря, а также гор, озер и подземных вод, выразитель воли Духов и своей собственной, повелеваю: — обручить по 1 (одному) представителю любого пола браком истинной пары с выделением им соответствующего их рангу и/или заслугам наследия, включая возможность создания своего клана с руководством означенным кланом на паритетных началах. В случае появления наследника руководство кланом следует осуществлять на майоратных началах; — подписать на празднестве договор о сотрудничестве и взаимопомощи в присутствии не менее 2 (двух) свидетелей с официальным статусом служащих владыки положением не ниже 3 класса по Табели о рангах, составленной, подписанной и утвержденной Великим владыкой по благословению Озерной Девы; — доложить о выполнении приказа в письменном виде не позднее 10 (десяти) дней с момента заключения брака истинной пары между двумя представителями обоих кланов. Первому министру: — подготовить указ о передаче во владение, пользование и распоряжение земель, расположенных в пределах так называемых исторических границ территорий орочьих кланов Ху, Фу, Му, Ру и Ку; — в указе также определить именование клана; — доложить о выполнении приказа в письменном виде не позднее 10 (десяти) дней с момента ознакомления с приказом. Милостью Озерной Девы, Лесного и Небесных духов Владыка избранного, великолепного и прекрасного народа первородных созданий, владетеля земли, простирающейся от моря и до моря, а также гор, озер и подземных вод Магически заверенная подпись Магически заверенная гербовая печать Место, дата» Аэгрод прочитал письмо еще раз и посмотрел на безукоризненно ровную спину отца, высокомерно оглядывавшего безупречно вычищенный сад из идеально чистого окна своего чопорно-выхолощенного кабинета. Глоррин словно почувствовал и посмотрел на него через плечо своими глазами, бледно-голубыми и до дрожи пронзительными. Аэгрод послушно склонил голову. Глоррин снова повернулся к окну. — Твой старший брат почти женился на колоссальном приданом. Твоя сестра унаследовала все пороки, которыми твоя мать пыталась наделить вас троих. Пытаться заставить ее вступить в брак подобно попытке заставить слизня прясть шелковые вуали. Ты сделал достойную карьеру в очень опасных войсках, и я по праву горд тобой. Этот брак и приданое, которое Владыка дает, позволят тебе очень хорошо обеспечить твое будущее. Аэгрод слегка приподнял брови. Земли пяти У были выпотрошены еще семь столетий назад. Они пустовали. Там даже трава росла очень спорадически. Глоррин повернулся. Аэгрод принял почтительно-скорбную мину и приготовился внимать. — Эти земли богаты, — с суровым лицом произнес Глоррин. — Я помню их богатыми. Даже если ты не привлечешь достаточно крестьян для аграрных предприятий… Там. Есть. Горы. Глоррин очень пристально посмотрел на сына. Да, щенок походил на орка статью, даром что с остроконечными ушами и глазами истинного перворожденного, на степняка изворотливостью и на гнома бережливостью. Он дослужился в диверсионных войсках, находящихся под особым покровительством самого Владыки, аж до полковника. Владыка к нему благоволил, да продлят божества его дни до бесконечности и да пошлют ему законченного стервеца со змеиным характером и скорпионьим жалом вместо языка в супруги. Владыка и поддержит любые начинания своего протеже. Ну, а этот препаскудный Аэгринейльский выродок — ну что ж, побои еще никто не отменял; что же до супружеских обязанностей, его сын воин, закроет глаза и представит обозную маркитантку, если уж совсем не встанет. Чистый и холеный домашний щенок всяко лучше. Аэгрод видел, что за паузой отца скрывалось куда больше, чем намек на исключительную доходностью горных разработок. Но на рожон лезть — без кожи на спине остаться. Это он усвоил еще в юном двенадцатилетнем возрасте. Поэтому Аэгрод почтительно склонил голову и выжидательно посмотрел на него. — В Столицу ты отправишься один. Я совершенно не горю желанием бездарно тратить свое время в Столице. А на Аэгринейла я в ночных кошмарах насмотрелся, чтобы еще и днем его морду видеть. Свободен. Аэгрод поклонился, щелкнул каблуками, сделал поворот через левое плечо и направился на конюшню. Делать ему дома было нечего. Учитывая плачевное состояние семейного бюджета, все его наследие составят два слова: «нету» и «ничего». Хорошо хоть Владыка к увольнению годовой оклад отвалил в качестве премии. Аэгрин в содрогании ждал. Вот сейчас… сейчас ему будет хана. Вот она… Летит по коридору. По коридору летел дивнейшей прелести чистейший образец. Скорее высокий, чем невысокий, но не настолько высокий, чтобы сходить за дылду, а просто высокий,.. почти, ослепительно красивый, блистающий совершенством и изысканностью черт лица, небесной, светящейся лунной белизной кожей, роскошнейшими фиалковыми глазами, обрамленными светло-каштановыми — нет-нет, не вульгарными черными — ресницами, чуть более светлыми бровями божественного медового оттенка, и изумительной красоты платиновыми волосами, слегка вьющимися, не так, чтобы как у гномов, кучеряшками, и не так, как орки себе виски накручивают, а чуть-чуть, волнами, завивавшимися на концах в локоны, отливавшими благороднейшим холодным мерцанием платины. Роскошнейшие фиалковые глаза расточали молнии со щедростью экваториальной грозы, тонкие изящные ноздри прехорошенького прямого носика подрагивали от гнева, сладчайшие губки были подобраны с целью выразить свое бесконечное негодование, и даже точеный подбородок посверкивал от раздражения. На пути прелестнейшего создания благоразумно не осталось никого, потому что если этому прелестнейшему созданию попасться под горячую руку… А у Аэгрина — главы клана Серебристой росинки, спускающейся по стреловидному листу под трели птиц свежим утром — не было выбора. Именно он должен был донести до своего сына весть о его свадьбе с оркоподобным Глорринейлом. Аэгрин коварно подсунул прекраснейшему созданию приказ Владыки, когда тот распевался (о ужас! На время его распевок даже мебель рвалась убраться из дому, но кто же ее отпустит-то?), и позорно сбежал на охоту. Он сбежал бы на другой материк, да что там, в другую Вселенную, если бы эти идиоты из Великой академии магических наук научились создавать межпространственные порталы, а не гробили деньги Владыки на разработку новых фамилиаров и прочей дребедени, но увы. Он как глава клана был единственным, кто только и мог это сделать. И вот теперь он в ужасе ждал. Дверь с силой распахнулась, ударилась о стену и отскочила от нее, но была удержана сильной ручкой. Прелестнейший из прелестных вошел в кабинет. Аэгрин попытался спрятаться под столом, но вовремя спохватился. Восхитительнейший из восхитительных неспешно начал подходить к столу, сжимая в точеной, сияющей белизной ручке тот злосчастный приказ Владыки. Идеальнейший из идеальных набрал воздуха в легкие, и Аэгрин присел и в ужасе закрыл глаза. Уши он закрыть не посмел — чревато. Эйгон обидеться может. А обиженный Эйгон страшен в гневе. — Папа! — завопил красивейший из эльфов пронзительным, истошным, истеричным, дребезжащим голосом. — Правильно ли я прочитал приказ, и я должен вступить в брак?! — Едва ли мы, эльфы, можем оспорить приказ Владыки, к которому благоволят все три божества. И увы, сын мой, остаться без благоволения Владыки и без защиты его магии — опасно, — смиренно опустил глаза бравый Аэгрин, отчаянно взывая к Озерной Деве, чтобы этот гаде… прекраснейший юноша проникся всей печалью ситуации. — Папа! — взвизгнул Эйгон. Аэгрин вздрогнул, но похвалил себя: он не поморщился;, а у его отпрыска глазищи не только огромные и красивые, но еще и приметливые. Ох и истерику бы он закатил, если бы заметил! — Папа! Но они же солдафоны! Сухари! Муштровальщики! Они же даже в туалет строевым шагом ходят! Как же я среди них?! Моя трепетная и нежная натура не вынесет, как не вынесет нежный росток дивного цветка жестокости и суровости… эм… зноя и… эмм… Ну в общем, надо это дело опротестовать и апеллировать… да к той же Озерной Деве! Папа! Я же там зачахну и захирею! — Читай преамбулу, — буркнул Аэгрин. — Эм… — Эйгон начал бормотать первые слова приказа. — «До меня, Владыки избранного, великолепного и прекрасного народа» — «Выразителя воли Озерной Девы, Лесного и Небесных духов», — тихо подсказал ему отец. — Ах! — взвизгнул Эйгон и, приложив ко лбу тыльную сторону ладони, стрельнул глазами вбок и назад, убедился, что попадает в кресло, опустил тонкие веки на свои огромные глаза и грациозно опустился в кресло. Он ослабил хватку на листе бумаги с текстом приказа и кокетливо выпрямил кисть руки. Лист послушно спланировал на пол. Эйгон в полуобмороке — это было зрелище, достойное кисти лучших живописцев, и Аэгрин с радостью бы уступил им счастье бороться с гаде… несравненным в своей красоте сынулей. — Без охранительной магии Владыки останемся. Состаримся враз. — хладнокровно добил его отец. Из-под кисти руки, все так же прижатой ко лбу, заблестел встревоженный глаз. Эйгон выпрямился. Посопев минуту, что должно было выражать компромисс с собой и воззвать к совести отца, он томно выдохнул: — Хорошо. Если жестокосердие владыки простирается на невинных юных девственников, которых он готов скармливать монструозным песчаным львам… «Бедный Аэгрод», — перевел на понятный язык папаша. — Если на мою защиту не встанет никто, и социум окажется как всегда жесток, позволяя мне погибнуть, даже не достигнув расцвета сил… «Хана тебе, Аэгрод». — Если даже Владыка способен пожертвовать невинным агнцем во имя своих политиканских игр… эм… политических интересов… «Ты будешь долго мучиться, Аэгрод». — Я вынужден буду постараться и позаботиться о себе сам, — гордо вскинул голову Эйгон и приложил свои тонкие изящные пальцы с идеально очерченными и тщательно отполированными ногтями ко внутренним уголкам глаз, которые он в жесте истинной дивы величественно закрыл; немного подумав, он плотно сжал губы (у простолюдинов это называлось бы «куриной гузкой», но он же эльф! Поэтому –в негодовании). Ноздри его дернулись. «Жалко пацана», — меланхолично подумал Аэгрин. — Я пойду собирать вещи. — Уже, — не сдержался Аэгрин и захлебнулся, напоровшись на угрожающий взгляд сына. — О мой прекрасный и благородный отпрыск! — привычно залебезил он, - я, равно как и никто в этом доме не сомневался в твоей несравненой мудрости и верности идеалам благородства и семейным ценностям, поэтому я позволил себе педалировать процесс подготовки к твоему отъезду, дабы ты мог в точности выполнить распоряжение Владыки. Эйгон подозрительно посмотрел на него, но чистейший и невиннейший взгляд он перенял именно от папы. Очевидно, у папы было на пару столетий больше времени, чтобы его оттренировать. Поэтому не оставалось ничего другого, как скорбно кивнуть и направиться к парадному входу. Роскошная карета уже стояла на подъездной дорожке, на запятках были прикручены бесчисленные сундуки с пожитками, кони встряхивали гривами и рыли копытами землю. Придворный маг намагичил им кучу малу сил, чтобы точно хватило до Столицы. Провожать Эйгона высыпало все имение. Все послушно промокали влажные глаза. Бабы начали голосить. Эйгон скорбно помахал им рукой и махал долго. Уже и дом скрылся, и лес основательно начался, а он все выглядывал из окна кареты и махал. Бабы голосили. Мужики что-то печально бубнили. Аэгрин орал последние наставления. На дороге появился мальчишка. Он задавал такого стрекача, что удивительно, как его ноги не оторвались. — Реку переехал! Реку переехал! — орал он. Бубнеж начал перерастать в рокот, голошение баб сменило минорную тональность на мажорную, и народное веселье — бессмысленное и беспощадное — захватило все имение. Все обнимались, орали от счастья, не скрывали слез облегчения. Аэгрин дал отмашку, и во двор начали выкатывать бочки с пивом. — Гуляй, народ! Завтра с утра будет тихо!!! — заорал он. Проводы Эйгона праздновали неделю. За это время было выпито сорок пять декалитров пива, съедено сорок поросят и бесчисленное множество птицы и выбито зубов на двенадцать вставных челюстей. Также было придумано около двух сотен новых песен и зачато более ста десяти детей, только сто из которых были незаконными. Праздник удался. По обычаям эльфов обряд обручения проводился в темном храме, а у брачующихся были спрятаны под вуалями лица. Это должно было символизировать несущественность внешности и обращение к глубинам медитации и самопознания. Кто придумал такое идиотское объяснение, история благоразумно умолчала. А вот теперь стой и парься, думал Аэгрод. А супруг-то мелковат. Хорош. Кость тонкая, сам весь изящненький, а попка-то такая справная! И коса почти пол метет. Только что за одежда под обручальным покрывалом? Хаос из полупрозрачных балахонов и совершенно непонятных шнурочков, кружев, бахромы. А ножки — прелестные маленькие ножки — облачены в восхитительные туфельки, расшитые жемчугами и так ловко облегающие подъем и так кокетливо обхватывающие щиколотку, что Аэгроду стало жарко внутри. Кисти рук у этого статуэткоподобного создания были еще лучше — тонкие, с узкими ладонями и гибкими пальцами, привычными к переборам струн, ласканию лепестков цветов, но никак не к мечу или тетиве лука. Жрец трех божеств — непосредственно Владыка, собственно говоря (единственный случай, когда сразу три божества благоволили младенцу и возжелали его своим жрецом, поэтому и эльфы так процветают)  — не мудрствуя лукаво прочитал клятву и сунул под нос брачующимся ритуальную чашу. — Согласен? — прищуренными глазами посмотрел он на Аэгрода. — Да, — по-военному четко отозвался он. — Пей тогда. Аэгрод приподнял покрывало и отпил свою долю. Владыка принял чашу, заглянул в нее и повернулся к мелкому. — Согласен? — Да, — капризно донеслось из-под покрывала. Мелкому под нос была сунута чаша, а Владыка бросил на Аэгрода извиняющийся взгляд. Мол, все, что было, не серчай. Аэгрод пожал плечами. Мол, главное, чтобы не сильно страшный. Владыка подмигнул, принял опустевшую чашу и начал выговаривать слова древнего как мир заклинания. По обоим сочетающимся браком пробежал озноб, затем жар, затем вспыхнули огнем запястья, и внутри начало распространяться новое и странное теплое ощущение. Брак был заключен. Аэгрод отказался от празднества, хотя Владыка и предлагал по этому поводу устроить пьянку. Он мотивировал свой отказ тем, что пьянку можно будет устроить и по поводу новоселья в его — их новом доме. Владыке добро пожаловать, со всем двором, а там и свадебку можно организовать. Владыка пожал плечами и согласился. Аэгрод пошел на конюшню, чтобы проверить, как его верный конь, и диву дался. Мелкий целенаправленно семенил туда же не самой уверенной походкой. Чаша была большой. А Владыка, крайне легкомысленно относящийся к ритуалам (но это страшная, можно сказать даже, государственная тайна!) бухнул туда эльфийского лавандового пополам с гномьей настойкой. Аэгрод-то привычный — за почти двести военных кампаний такое горючее пить приноровился, с Владыкой-то! —, а мелкий, видно, наклюкался. Конюшня была огромной. Мелкий стоял в воротах и рассматривал ее огромными глазами. Он оглянулся, заметил Аэгрода, осмотрел его и спросил неверным голосом, то срывавшимся на фальцет, то проваливавшимся во вполне себе гномий баритон: — Конюх? У Аэгрода вылезли глаза. Он неопределенно дернул плечами. — Оседлай мне… чего-нибудь. — мелкий сделал неопределенное движение руками и посмотрел на него огромными и печальными глазами. Аэгрод почувствовал непреодолимое желание дракона оседлать, но разумно решил остановиться на лошади. — А зачем? — на полпути к ближайшему деннику спросил он. — Ты не поверишь, — глухо признался мелкий. — Меня запихнули в брак. А я только два года как совершеннолетний, а меня мужлану и солдафону отдали. — голос его подозрительно задрожал. Даже в тьме конюшни было видно, как влажно блестят его глаза и подрагивают губы. – Ай, вот и пусть он со Владыкой шуточки шутит да гномий самогон пьянствует, а я поеду мир смотреть. Мелкий всхлипнул. Аэгрод оторопело рассматривал своего новоиспеченного супруга. Это вот эта райская пташка в полупрозрачных и непонятно-светлых одеждах вот в этом вот прикиде собирается сбежать из дворца и одна странствовать?! — Это, — помявшись, начал он. – Вы, молодой барин, не боитеся? — Боюсь, — всхлипнул Эйгон. — Дык это, мож, мне с вами поехать? –несмело предложил Аэгрод. — Ну там, охрана, все дела. — Ах, милый и добрый человек, у меня совершенно нет денег, — ласково пропищал Эйгон; глаза у него при этом алчно заблестели. — И кроме этого, разве вам не нужно работать, там… лошадей чистить? — он широким жестом обвел конюшню, но увы — жест был слишком широким, и его занесло. Аэгрод подхватил его и задержал на своих руках и совсем не горел желанием отпускать. Мелкий был совсем не легким, но как пах! А как у него кожа мерцала! А как глаза мерцали – нет, Владыка знал, что делал, водяной змей ему в ездовые лошади! — Дык вот сегодня аккурат и рассчитали, — угрюмо признался Аэгрод. — Так что ежели молодой барин на восток куда идет, то нам по пути. Эйгон тщательно его изучал. Пьяненький-то пьяненький, а глазищи цепко так изучают. — Я не нанимаю вас, — своим неподражаемо неровным голосом произнес Эйгон, поудобнее устраиваясь на руках у Аэгрода и совершенно не горя желанием выбираться из его объятий. — Но так и быть, позволю вам составить мне компанию. Куда вы говорите, нужно идти? — На восток, — Аэгрод выдохнул эти слова и потянулся к губам мелкого гаде… своего супруга, тот заблестел глазами и подался было навстречу, но, когда губы почти были готовы слиться в страстном поцелуе, Эйгон вдруг увернулся. — Я женат. Причем на совершенно выдающемся военачальнике, и попытка изменить ему примерно может соотноситься с государственной изменой, — высокомерно пояснил он жестоко обломанному Аэгроду, кокетливо выбираясь из его объятий, заманчива блестя глазами и изящно поводя плечиками. «Сто ежей тебе в постель», — только и смог подумать Аэгрод. Погода была прекрасная, поездка была ужасная. Аэгрод ехал рядом с Эйгоном и тихо страдал. Мелкий гаде… обожаемый супруг стянул с себя пять слоев, оставив на себе каких-то жалких полупрозрачных три, все время ерзал, пытаясь устроиться поудобнее, и при этом то ножку вытянет, то плечиком как-то по особому поведет, то шейку выгнет, то спинку прогнет. И не смотрел бы, но он же каждое свое действие таким обилием шорохов, сопений, стенаний и причитаний сопровождает, что поневоле обращаешь внимание. Но это было не самое страшное. Самым страшным было то, что обожаемый супр… мелкий гаденыш мнил себя поэтом. И он не только рифмопле… словоблудствовал, он еще это убожество и петь пытался! И это своим восхитительно визгливым голосом! Если он и попадал в ноты, то только случайно. — Эмм, а если так? «Солнце светит подобно раскаленному жерлу вулкана, Деревья стенают под его жаром по бокам тропинки, Трава пригибается в отчаянии, стараясь сохранить прохладу в своей тени, Но если ты, о любовь моя, дашь хотя бы намек…» Нет, намек —, а что дальше? «Это может быть мне урок»? Или «пройти и остаться в любви твоей сени»? Ну что ты молчишь? — не выдержал Эйгон и завопил своим голосом, сейчас очень сильно напоминавшим скрежет ногтей по стеклу. — Тебе не нравится? Аэгрод обреченно скосил на него глаза. — Восхитительно, — процедил он. — Да? — оживился Эйгон. — А что именно ты находишь самым восхитительным? — Твоего голоса нежное журчанье, -огрызнулся Аэгрод. — Хм. — с уважением посмотрел на него Эйгон. – Хм. Очень даже впечатляюще. Это могло бы быть заглавной строкой моей новой оды. Итак… — Таверна! — в отчаянной радости рявкнул Аэгрод. Таверна «Рога и копыта» была примечательным заведением. Заправлял ей орк, женатый на гномке. Это объясняло, с одной стороны, исключительную безопасность постояльцев — связываться с орком, у которого весь череп в три слоя размалеван рассказами о его подвигах, а предплечья по размерам куда больше напоминали вековые дубы, дураков не было, а с другой стороны — его финансовое преуспевание: гномы деньги считать умели, что госпожа Урху и демонстрировала направо и налево. За конторкой стояла хозяйка таверны, оценившая молодого барина и обрадовавшаяся тому, сколько с него может поиметь;, но затем она подняла глаза, наткнулась на очень выразительно приподнятые брови Аэгрода, перевела взгляд на его шею, по которой он очень красноречиво провел большим пальцем, сглотнула и с натянутой улыбкой произнесла: — Доброго вам вечера, дорогие путники! Эйгон резво сделал шаг вперед и затарахтел своим восхитительно скрипучим голосом: — Многоуважаемая госпожа… э… м-м, да, госпожа, не соблаговолите ли вы обеспечить несчастных, уставших, запыленных и утомленных путников, зажаренных на полуденном солнце, намоченных вечерней росой и насладившихся пылью дорог, теплой водой, способной освежить бренное тело, ужином, способным ублажить желудки и… э… где поспать. Эйгон так грациозно переместился к конторке, за которой возвышалась госпожа Урху, и так соблазнительно поиграл своей восхитительно округлой попкой, что Аэгрод забыл про весь окружающий мир вообще и гномью мстительность в частности, исходя на слюну и пытаясь унять огнедышащий пожар, мигрирующий от паха к остальным четырем членам и жерлу вулкана, в которое превратилась голова. Он послушно последовал на второй этаж за эротично двигающимися бедрами мелкого га… своего почти полностью законного супруга, влекомый надеждой на счастливое, а самое главное — своевременное исполнение первого супружеского долга, и был настолько увлечен вожделением каждой мышцы, каждой частички его тела, что искренне изумился, когда в лицо ему прилетела крепкая дубовая дверь. Он попытался ее открыть, но выяснил опытным путем, что она была заперта. Он постучал. Дверь приоткрылась на два пальца. В щелочке показался божественный в своей красоте глаз и с любопытством посмотрел на Аэгрода. — Э-эм, — многозначительно промычал тот. Дверь приоткрылась настолько, что пропустила прелестнейший носик. Неожиданно нежно и сладко нежнейшие губки, под прелестнейшим носиком расположенные, промурлыкали: — Я жена-ат! — А грабители? — в отчаянии выпалил Аэгрод. — Грабители? — искренне озадачился Эйгон и открыл дверь на расстояние, достаточное, чтобы Аэгрод мог созерцать всю его восхитительную фигурку. — Разбойники, урки, гопники, — вдохновился Аэгрод. — Барин не понимает, кажись, что на большой дороге хлебалом не щелкают. А еще и насильники. Барин от них отобьется? Телохранитель нужен однозначно! Причем тело, особенно такое, нужно охранять круглосуточно в усиленном режиме. Я готов пожертвовать своим сном, только чтобы барин был в целости и сохранности. — глаза его заволокло пеленой, скрывшей от визави все те извращенные способы, которыми он это тело готов охранять. Нежнейшие губки изобразили удивленное «О», челюсть изящно отвисла, Эйгон широко раскрытыми глазами посмотрел на Аэгрода. — Гопники? — испуганно проговорил он и кокетливо добавил. – Ой! Я, кажется, испугался. Наверное, вы правы, и меня нужно охранять. — Эйгон чуть склонил голову к плечу и лукаво проговорил. — Круглосуточно, говорите? — Круглосуточно, круглонедельно, кругломесячно, круглогодично, — с придыханием начал перечислять Аэгрод в такт громоподобному пульсированию своего сердца, подаваясь вперед, нависая над Эйгоном и оттесняя его в комнату, — кругловечно, кругложизненно, круглобесконечно. — он потянулся к нежнейшим губкам и был остановлен уткнувшимся в его грудь указательным пальцем своего законного супр… мелкого гаденыша, который злорадно проговорил: — Вы можете спать рядом с кроватью. Аэгрод осмотрелся. Кроме кровати, шкафа, стола и двух стульев, в комнате не было мебели. — На полу?! — Вообще-то всяко лучше, чем с лошадями, — рассмеялся Эйгон, и смех его россыпью хрустальных голокольчиков рассыпался по комнате. На непонимающий его взгляд Эйгон милостиво пояснил. — Прелестнейшая госпожа Урху пошла на невероятные жертвы и выделила МНЕ эту комнату. Для вас у нее ничего не было, кроме соломы в конюшне. Аэгрод начал было объяснять себе, что он думает про эту благословенную женщину, и покраснел уже на восьмом колене своих мыслей. Так изощренно даже орки не ругались, а уж они знали толк в хорошем загибе. На полу — так на полу. Зато рядом с ним. Через полчаса мысль эта утратила свою прелесть. Эйгон сначала взялся переодеваться, томно выгибаясь и вертясь перед зеркалом, потом решил принять ванну и настоял на том, чтобы Аэгрод помог ему, потом еще и спинку попросил потереть. На закономерную попытку обратить внимание на тот факт, что супругу подобные услуги могут не понравиться, Эйгон захлопал глазами, тут же наполнившимися слезами, оттопырил обиженно задрожавшую губу и плаксиво проговорил: «А как же насильники?» — «Они тебе спинку трут», — обреченно подумал Аэгрод, закрыв глаза и водя мочалкой по послушно подставляемой спине. Глаза непроизвольно открылись и приковались к сияющей белизне кожи, рука с мочалкой начала замедлять движения, двигаясь по совершенно непредсказуемой траектории, ей начала помогать и вторая, исподтишка примеривавшаяся к талии, дыхание забыло, что такое равномерность, а мужское естество, чтобы не назвать его как покруче, начало вырываться из плена бриджей. Эйгон выгибался все усерднее, томно откидывал голову и вдруг… вдруг он выскочил из ванны и рванулся к простыне. Аэгрод остался стоять у ванны с идиотским видом и мочалкой в руке. — Нахал! Хам! — ворвался обратно Эйгон и, подлетев к Аэгроду, влепил ему аккуратную пощечину. Пристально осмотрев щеку, убедившись, что ущерб незначительный, а свидетелей нет, он снова взвизгнул. — Я женат! Мой муж выдающийся полководец! Как вы смеете ставить под сомнение честь и целомудрие его супруга! Постояв, подождав реакции, постучав носком ноги по ноге Аэгрода для верности, убедившись, что тот пребывает в ступоре, Эйгон разочарованно вздохнул и пошел за ночной сорочкой. Выдающийся полководец уронил мочалку в ванну, закатил глаза и побрел на свое место у кровати. Аэгрод лежал рядом с кроватью и слушал, как на ней вертится и драматично вздыхает его новоиспеченный супруг. «А магическая связь требует своего», — злорадно думал он, сам мучаясь от похоти. Эйгон затих. Аэгрод напрягся, обоснованно ожидая подвоха. Точно, мелкий гаденыш решил сходить на сон грядущий до ветру, о чем достаточно громко и внятно сообщил. Себе, очевидно. Аэгрод не шевельнулся. Эйгон спустил ноги с той стороны кровати, где устроился на ночь Аэгрод, и «случайно» наступил на его грудь. — Ой! — радостно вскрикнул он, падая точнехонько на Аэгрода. — Почему вы все время попадаетесь мне под ноги? Аэгрод держал его обеими руками, наслаждался его запахом и молчал, надеясь, что он не только хорошенький, а еще и умненький и сам объяснит себе, почему. С разочарованным вздохом мелкий гаденыш выпутался из его объятий, полежал еще немного для надежности, убедился, что никто не собирается посягать на честь и целомудрие супруга его мужа-выдающегося полководца, и побрел облегчаться. Фарс с томными стонами, жалобными вздохами и нетерпеливым ерзаньем продолжался полночи и все-таки прекратился. Утром Аэргод слушал урчанье, утробные стоны и похотливые вздохи и, сидя у кровати, с интересом наблюдал, как его обожаемый супруг выгибается, отставляет попку и подставляет шею под кое-чей шаловливый язычок. Дыхание Эйгона становилось все более тяжелым, стало все более напоминать болезненные стоны, и наконец он выгнулся и, издав нечленораздельный звук, обмяк. Кот с довольным видом устроился на его груди. Тонкая ручка поднялась, опустилась на кота, погладила его. Голова лениво приподнялась, глазищи неспешно раскрылись для того, чтобы в ужасе захлопнуться и распахнуться снова; кот с неожиданной для такого тщедушного тела силой был отшвырнут в угол, Эйгон сел на кровати, осмотрел себя, вспыхнул, отметив двусмысленно мокрое пятно на своей ночной сорочке, оглянулся и обличающе уставился на Аэгрода. — Выдающийся полководец не будет против кошачьих домогательств? — ехидно поинтересовался Аэгрод и получил подушкой по голове. С яростным визгом Эйгон полетел на него следом за подушкой, явно желая вцепиться в горло, и оказался в два счета подмят под значительно более крупного и несравненно более тренированного Аэгрода. — И что же есть у котяры, чего нет у меня? — хрипло прошептал он прямо в сладкие губки Эйгона. — Язык? Так он есть и у меня, — в доказательство Аэгрод лизнул губки, носик и левую щечку Эйгона. — Зубы? Так они есть и у меня, — и он прикусил одно ушко, а затем второе. — Коготки? — и он царапнул Эйгона. — Шерсть! — драматично выдохнул Аэргон. – Увы, я проиграл коту. — и с этими словами он начал отстраняться. — Ты когда-нибудь заткнешься и примешься за дело? — злобно прошипел Эйгон, вцепившись в его рубашку. Аэргод замер, посмотрел на него, понимающе ухмыльнулся и с наслаждением впился в губы мелкого гаде… своего обожаемого супруга. Кот сбежал давным-давно и залечивал свои душевные раны на кухне, солнце опускалось за горизонт на западе. Сонный Эйгон капризно заявил, что он хочет есть и ванну. И если ванна может подождать до утра, и с розовым маслом, розмариновым медом и свечами, и чтобы температура была определенной, то жрать хочется сейчас. Аэгрод поплелся на кухню, не желая оказаться объектом воздействия оружия массового поражения — голоска своего обожаемого супруга, буде тот вознегодует. Вернулся он с тяжеленным подносом, с избытком заставленным едой. Эйгон сидел на кровати, не пошевелившись одеться, чему Аэгрод был искренне рад, и рассматривал запястья. Он поднял глаза и ласково посмотрел на Аэгрода. Тот попятился к двери, прикидывая, как бы поудачней сбежать. — Дорогой, ты ничего не хочешь сказать? — нежно пропел он. Аэгрод сглотнул и попытался принять максимально невинный вид. Поднос был очень некстати, мешая применить крайне непопулярный, но очень спасительный тактический маневр, именуемый отступлением в максимальном темпе. – Ну? — угрожающе посмотрел на него Эйгон. — Как нас зовут? Аэгрод виновато пожал плечами. Эйгон начал подниматься на кровати. Госпожа Урху была искренне рада избавиться от постояльцев. Аэгрод стоял в стороне с исцарапанным лицом, восемнадцатью укусами и четырьмя синяками, что сообщил ему Эйгон, четыре раза пересчитавший травмы для надежности — третий раз губами, четвертый раз языком, с двумя родинками на левой ягодице, о которых и не подозревал, и совершенно уставший от исключительной неугомонности своего обожаемого супруга. Эйгон же бодро топал к нему, не просто выторговав скидку за разгромленную комнату, он еще и госпожу Урху заставил им приплатить: а) за моральную травму в виде размещения двух разумных в одном одноместном номере, б) за моральную травму в виде попытки размещения выдающегося полководца, героя бесчисленных кампаний и наперсника Владыки на перепрелой соломе, и в) за крайне хрупкую мебель, не способную выдержать исполнения супружеского долга двумя разумными, один из которых отличается исключительной субтильностью сложения. Через две недели они прибыли в место, где будет построена усадьба Пяти У. Два года спустя Аэгрод, проследивший маршрут их свадебного путешествия по карте, дался диву: там пешком и не спеша колченогому человеку с астмой идти дней пять. Зато на пути было столько озер, тенистых рощ и цветочных полян! Аэгрод возвращался с инспекции рудников. В имении было подозрительно тихо, видно, его обожаемый, несравненный, прекрасный, восхитительный… Эйгон бушует. Он осторожно выглянул из-за угла и увидел бричку, явно принадлежавшую гномам. Кажется, гномьи банкиры приехали проценты взыскивать. Несчастные. Он подобрался к окну кабинета и прислушался, а потом осторожно заглянул в окно. Гномы сидели красные, обливались потом и в отчаянии переглядывались. Эйгон вещал им о некоторой неадекватности предъявляемых ему требований до почечных колик знакомым визгливым голосом, с наслаждением пересыпая и без того заковыристую речь ссылками на циркуляры, указы, инструкции и прочие распоряжения. Глаза у него сверкали, щечки соблазнительно розовели, нежнейшие губки с огромнейшим наслаждением сыпали мудреными словами, не оставляя гномам ни малейшего шанса хотя бы слово вставить. Аэгрод уселся под окно и расплылся в блаженной улыбке, наслаждаясь этой дребеденью так, как не наслаждался столичными менестрелями. Эйгон любил торговаться и отдавался этому делу со всей душой; он обладал удивительным талантом финансиста, что не могло не пойти на пользу рудникам и имению. А когда он вспоминал о своей мечте — стать великим поэтом (Аэгрод так и не мог понять, искренен ли Эйгон, заявляя это, или кокетничает), всегда удачно оказывался гроссбух, который нужно проверить, или ревизия шахты, которую нужно провести. Поцелуи тоже были очень эффективны. Но ладно. Аэгрод вздохнул и оглянулся: пора этих несчастных спасать. Он отполз от окна, отряхнул колени и пошел к кабинету, внезапно остановился и огляделся. Надо же что-то ему впарить. На лужайке перед входом в дом он приметил совсем невзрачную маргаритку. Пойдет, ухмыльнулся Аэгрод. Эйгон пошел на неизвестно какой круг своей обличительной речи, как дверь распахнулась и в кабинет ворвался его обожаемый супруг. Давно пора, с облегчением подумал Эйгон, а то уже и связки болят так пищать. Повезло же родиться идеально красивым с идеально красивым голосом. Никто и близко не хотел его всерьез принимать, все видели только прекрасную игрушку. Вот и была придумана эта игра — истеричное создание с визгливым голосом. И если склочный характер, наложенный на его божественную внешность, как правило вызывал умиление, то отвратительный голос эльфы, все поголовно обладавшие идеальным слухом, переносить не могли: отличное средство от назойливых поклонников. Аэгрод слышал другой голос — нежный, чистый, прекрасный, но хранил эту тайну почище секрета вечной молодости. А еще в нем не до конца умер поэт, как бы Эйгон ни старался его умертвить. Эйгон вытаращил глаза в деланном изумлении, втайне готовясь наслаждаться. — Дорогой, — начал он своим официальным голосом, — я очень занят общением с этими уважаемыми гномами. «Эти уважаемые гномы» с отчаянной надеждой посмотрели на Аэгрода. А тот чеканным шагом подошел к Эйгону и опустился перед ним на колено. — Любовь моя, — начал он чувственным голосом. — Я стремился к тебе подобно тому, как поток с гор устремляется к морю. Я стремился к тебе подобно тому, как молодой и сильный олень стремится к оленихе, за десятки километров чуя ее запах, как волк стремится к своему верному напарнику, чуя запах его боли. Я стремился к тебе, а листья на деревьях шептали мне о моем одиночестве вдали от тебя, цветы кивали в такт стуку моего сердца, бьющегося лишь для тебя, — за своей спиной Аэгрод указал гномам на дверь. Эйгон послушно сделал благоговейное лицо, внимая словам Аэгрода. — Я стремился к тебе, отказываясь наслаждаться полуденным солнцем и прохладой дубовой рощи, я стремился к тебе, забывая про усталость и сон, твой прекрасный облик вел меня к тебе, как ни одна звезда не способна. И пусть мои слова подобны этому цветку, — тут он протянул маргаритку, безнадежно захиревшую от такого велеречия. Гномы замешкались в дверях и вытянули шеи, пытаясь разглядеть, что же такого подсовывают этому извергу, но свободная рука Аэгрода сжалась в кулак, и гномы понятливо закрыли дверь и рванули к своей бричке, — невзрачному и неказистому, но пробивающемуся к солнцу сквозь любые преграды, так и мои кургузые слова… Эйгон закатил глаза и впился в его губы страстным поцелуем. — Я тоже по тебе соскучился, — сказал он своим настоящим, нежным и хрустальным голосом. — Тебя где носило? Аэгрод ласково провел рукой по его волосам и пожал плечами, глупо улыбаясь. Все-таки Владыка дурного своим подданным не прикажет.