Alles ist gut

Эрик резко оборачивается, услышав крик, и буквально замирает на месте. Он с ужасом смотрит как Чарльз, словно в замедленной съемке, падает на песок, прижимая руку к груди. Все происходит словно во сне. Точнее, кошмаре. Эрик бросается к Ксавьеру, забывая о Мойре, которая роняет пистолет и зажимает руками рот, сдерживая крик. Забывает о ракетах. Забывает о мутантах, поэтому не сразу замечает, как Азазель берет за руки Ангел и Риптайда и исчезает, оставляя после себя лишь красноватый дым. После смерти Шоу им не было смысла оставаться, и уж тем более не было смысла разбираться с последствиями. Буквально упав на песок рядом, Леншерр осторожно переворачивает Чарльза, боясь нанести еще больший вред. Аккуратно отодвинув в сторону руку, он бегло оглядывает рану, из которой пульсирующими толчками льется кровь. Коснувшись рукой груди, он с помощью своей силы вынимает пулю, и Чарльз морщится от боли. Эрику приходилось видеть немало крови и ранений, и ему не нужно проводить тщательный осмотр, чтобы понять, насколько рана опасна. Слово «смертельно» про себя он произнести не может. Положив Чарльза себе на колени, Эрик стискивает с силой его ладонь, до боли. Вот только болезненности прикосновения Эрик, похоже, не замечает из-за шока. Этого, похоже, не замечает и Ксавьер, для которого это не идет ни в какое сравнение с болью от ранения. — Господи, Чарльз, — выдыхает Леншерр, успевший за последние годы позабыть, что значит чувствовать себя бессильным и беззащитным. Он кладет свою ладонь поверх руки Чарльза, чувствуя, как теплая кровь просачивается сквозь пальцы, хаотично соображая, что делать, пока с каждой каплей крови Чарльза покидает жизнь. В Чарльзе всегда было слишком много жизненной энергии. Это Эрик отметил еще в самом начале их знакомства, в ту пору, когда безграничный оптимизм и неуемная активность нового знакомого, так бесцеремонно ворвавшегося в его жизнь, изрядно раздражали. Особенно раздражало желание помочь всем и каждому. — Ты только и делаешь, что возишься со всеми как нянька, — бросил как-то Эрик во время разговора, когда они допоздна засиделись на кухне штаб квартиры ЦРУ. — Неверная формулировка, друг мой, я просто хочу помочь, — пожал плечами Ксавьер. «Друг мой» — дурацкое обращение, которое поначалу бесило Эрика до скрежета зубов. Как можно называть человека «другом» всего после двух недель знакомства? Да за свои двадцать шесть лет Эрик так и не нашел человека, которого мог искренне бы так называть. — На себя, между прочим, я тоже нахожу время, — встав из-за стола, Чарльз подошел к шкафчику и извлек оттуда начатую бутылку виски и два стакана. — Никто не узнает, — пояснил он, постучав пальцами по виску. — Разбавить тебе твой кофе? — Ксавьер кивнул на полупустую чашку Эрика. Это был первый раз, когда они засиделись за беседой до утра. Эрик знает как оказывать первую помощь, но у него под рукой нет ничего, чтобы хотя бы остановить кровотечение. Он бросает злобный взгляд на место, где всего с минуту назад был Азазель и сжимает от бессилия зубы. — Чарльз, ты слышишь меня? — зовет он, и если бы мутанты стояли ближе, то услышали бы, что голос у него дрожит. — Чарльз? Все еще обнимая его одной рукой, Эрик проводит пальцами по щеке, отчего на бледной коже остаются алые следы. — Эрик, — едва слышно выдыхает Чарльз, поднимая взгляд. Взгляд, в котором столько боли, невыносимой боли, что на глаза Эрика наворачиваются слезы, и он моргает. Эрик клялся защищать Чарльза. Он обещал себе, что с ним ничего не случится. Он давал слово, что убьет любого, кто сделает больно его другу, любовнику, возлюбленному. Он верил, что всегда сможет защитить его… Он не может позволить Чарльзу умереть. Потому что не сможет жить с этим, не сможет жить без него. Его нужно доставить на корабль, где окажут первую помощь, нужно наложить жгут, хаотично соображает Эрик, не желая признаваться в очевидном, что уже слишком поздно. Он бегло осматривает берег, стараясь зацепиться взглядом хоть за что-то, что могло бы пригодится, но бесполезно. Черт бы побрал Азазеля. Пальцы Эрика беспомощно скользят ниже от скулы к шее, и у него замирает сердце, когда он нащупывает едва ощутимый пульс, который с каждой секундой кажется все слабее, словно каждый удар сердца Чарльза отсчитывает последние секунды его жизни. — Не закрывай глаза, посмотри на меня, — Леншерр берет его лицо в свои руки, старясь удержать Чарльза, разбудить. — Ты справишься, слышишь? — и Эрик хочет верить в свои слова. Он не знает, откуда ждать помощи, но он так отчаянно цепляется за надежду, которую подарил ему Чарльз. — Все будет хорошо, — старается он утешить его, уменьшить боль. Эрик не замечает, как он начинает перебирать пальцами пряди волос Чарльза — жест, который тот так любил. Нет, поправляет себя Эрик, любит. Как часто Чарльз мог положить голову ему на плечо или на колени, и Эрик гладил его по волосам, слушая, успокаивая. Перед ним на какой-то момент возникает сцена двадцатилетней давности. Освенцим, кабинет Шоу, выстрел и потухший взгляд матери. Эрик стискивает зубы. — Alles ist gut,* — он сам не замечает как переходит на немецкий, повторяя ее последние слова. Его мать умерла тоже от пули. Умерла из-за него. Пальцы Эрика сжимаются сильнее, и он повторяет вновь, словно заклинание: — Alles ist gut, Liebling, alles ist gut… Весь мир сейчас для него сосредоточен в Чарльзе, за которого он так отчаянно цепляется, и которого он не в силах удержать. Он не слышит, как тихо плачет Мойра или как кричит Рейвен, не слышит, как взрываются ракеты и обломки падают в море. Для него нет сейчас ничего, кроме этих голубых глаз, в которых он не видит уже того живого огонька или проблесков надежды, которые всегда отличали ясный взгляд Чарльза от остальных. Alles ist gut, — повторяет про себя Эрик, прижимая Чарльза к себе. Alles ist gut, — продолжает убеждать он себя, когда берет Ксавьера за руку, стискивая его холодные пальцы. Alles ist gut, — едва слышно выдыхает он и замирает, потому что на этот раз Чарльз никак не реагирует. Эрик не слышит ни еще один хриплый стон, ни прерывистое дыхание… — Чарльз… — вновь зовет он, но тот все так же неподвижно лежит у него на руках, невидящий взгляд устремлен куда-то вперед. В этот момент мир для Эрика останавливается. Он не мог умереть, не мог просто так сдаться… Не мог. Не мог бросить его. Эрик не чувствует как по его щеке скатывается слеза. Еле сдерживая нахлынувшие рыдания, он лишь подается вперед и склоняется к такому знакомому, такому любимому лицу, касается губ, которые так часто целовал. Произнести «прости меня» он просто не в состоянии. В этот момент сорвавшая от рыданий голос Рейвен, не думая, что творит, все же вырывается из железной хватки Хэнка и бросается вперед. Эрик реагирует мгновенно. Он резко поднимает голову и, не задумываясь, с помощью своей силы хватает ближайший обломок от подлодки и кидает. Воткнувшись в песок, он преграждает ей путь. — Назад, — рявкает он, и девушка замирает, не решаясь сдвинуться с места. Успевший вовремя Хэнк оттаскивает ее обратно — если сейчас помешать Эрику, то на пляже появится еще один убитый. Эрик в таком состоянии, что спорить с ним бесполезно. Внезапно, вместо жалости и боли, на него накатывает слепая ярость. Самолет и подлодка — точнее то, что от них осталось, начинают в этот момент опасно вибрировать. Эрик в какой-то момент чувствует металл как никогда до этого, чувствует то, о чем говорил ему Чарльз. — Видишь? Попробуй развернуть ее, — произнес Чарльз, останавливаясь рядом с Эриком у парапета и кивнув на спутниковую тарелку. Развернуть? Серьезно? Эрик оглянулся на Чарльза, словно таким образом переспрашивая, но тот лишь уверенно кивнул в ответ. Сделав глубокий вдох, Эрик резко выбросил руки вперед, сосредотачиваясь на цели, поэтому не увидел, как раздосадованно покачал головой Чарльз, которому было ясно, что подход к делу неверный. Эрик сказал бы, что эта идея неосуществима, если бы Чарльз не заговорил первым. — Знаешь, по-моему, концентрация находится между злостью и умиротворенностью. Ты не против, если я… — Ксавьер пошевелил пальцами у виска, а затем… Эрик думал, что у него не осталось светлых воспоминаний. Не осталось ничего, что могло бы так глубоко затронуть его — оттого картинка, внезапно возникшая перед глазами, оказала еще больший эффект. Эрик никогда не забудет взгляд Чарльза — понимающий, искренний — когда воспоминание так же внезапно рассеялось. Как и не забудет его улыбку тогда. На его памяти так улыбаться умел лишь Чарльз. — Что ты со мной сделал? — Я добрался до светлого уголка твоей памяти. Это прекрасное воспоминание, спасибо. — Не знал, что они еще остались. — В тебе гораздо больше, чем ты думаешь. Не только боль и гнев, но и доброта, я чувствую. Тогда он сделал невероятное, ощутил невиданный прежде прилив силы. Но прилив, который и в сравнение не идет с тем, что он чувствует сейчас. Он ощущает металл настолько четко, словно это продолжение его собственного тела, радиус его силы достигает сейчас кораблей, стоящих в Мексиканском заливе. Матросы, всего пару минут назад наблюдавшие взрыв ракет и радующиеся, что смогли выжить, чувствуют сейчас жуткую вибрацию, и на борту вновь поднимается паника. Они спешно пытаются покинуть корабли, которые начинают буквально распадаться на части: покореженные корпуса, выдернутые куски металла, случайно придавившие несколько человек. Сила Эрика сминает сейчас все, до чего может дотянуться. Чарльз говорил, что ключ к овладению силой — это концентрация. А на деле оказывается, что все же ярость. Эрик сейчас особенно отчетливо чувствует связь с металлом, с помощью которого ему хочется ломать, уничтожать. Убивать. Он приподнимает бездыханное тело Чарльза, отчаянно прижимая его к себе, и внезапно вся та боль, ненависть, отчаяние, что он таил, вырываются в жутком крике. Корпус самолета и корабля он сминает, словно жестяную банку. Он не слышит ни перепуганных криков, ни жуткого скрежета. Алекс и Банши бросаются в сторону. Рейвен же оттаскивает Хэнк, потому что та не в силах сдвинуться. Не слышит вскрика Мойры, когда металлическая цепочка на ее шее натягивается слишком сильно. В какой-то момент Эрик понимает, что задыхается. Он резко хватает ртом воздух, опускает взгляд на бледное лицо Чарльза и… замирает. Гул металла постепенно затихает, вибрация уходит, не слышно отвратительного скрежета подлодки и самолета — точнее, того, что от них осталось. Леншерр, словно того внезапно покинули силы, безвольно склоняется вперед, прижимая к себе Чарльза. Его лица не видно, зато видно, как у него подрагивают плечи. На берегу воцаряется пугающая тишина. Эрик смутно помнит, как они выбрались. Самолет ЦРУ прибыл за ними несколько часов спустя, доставив обратно. Леншерр не обращал внимания на присутствующих, на крики и споры, пока пытались разобраться в смерти агента МакТаггерт и в том, что случилось на берегу. Он не думал ни о своем прошлом, ни о Шоу. Он просто сидел отдельно ото всех, невидящим взглядом смотря на тело Чарльза. Вопреки его ожиданиям, их не взяли под стражу. Не только потому, что это могло бы закончиться разоблачением и скандалом, но и потому, что боялись. Куда проще было изучить мутантов, подготовиться, чтобы нанести потом решающий удар. После прибытия в Нью-Йорк Эрик исчез. Объявился он лишь два дня спустя на похоронах, на которых помимо него присутствовали лишь четыре человека. Никто не поздоровался с ним, когда тот подошел к надгробию, но никто и не оттолкнул. Эрик медленно обвел взглядом сосредоточенного Хэнка, заплаканную Рейвен, Шона, еле сдерживавшего слезы, и суровое лицо Алекса. Эрик так и не произнес ни слова. Он лишь стоял, сосредоточенно смотря на надгробную надпись, словно не веря в то, что там написано: Чарльз Фрэнсис Ксавьер 27.09.1938 — 18.06.1962 «Даже если я научу надеяться хоть одного человека, я жил не напрасно».** Погода стояла отвратительная, пасмурная. Даже ветви широкого дуба, под которым находилась могила, не спасали от дождя и пронизывающего ветра, который Эрик не замечал, сверля глазами камень, словно чего-то ожидая. Или словно вел мысленно беседу с почившим другом. — Когда я был ребенком, то мой дед приделал качели к этой ветке. Я любил подолгу качаться здесь в тени с книгой в руках, — поделился воспоминанием Чарльз, когда они теплым летним днем сидели под раскидистым дубом в саду у дома. Прижавшись и уронив Эрику голову на плечо, он делился с ним моментами из прошлого, открывал планы на будущее — планы, в которых всегда фигурировал Эрик. — Ты же знаешь, что можешь остаться, когда все это закончится, — Чарльз поднял взгляд на Эрика, и тот в очередной раз засмотрелся. Этот удивительный цвет. Потрясающий. — Знаю, — ответил Эрик, коснувшись губами его лба. Когда Эрик развернулся и вышел из-под навеса, образованного дубовыми ветками, под проливной дождь, зашагав прочь от особняка, никто вновь ему ничего не сказал. Оставаться здесь дальше не было смысла. Оставаться было слишком больно. — Долго ты будешь там стоять? — спрашивает Рейвен. Потянувшись, она переводит уставший взгляд с экрана телевизора на стоящего у окна Хэнка. — Что там такое? — Ничего, — вздрагивает застигнутый врасплох Хэнк, словно его поймали за подглядыванием или вроде того. — Просто погода хорошая. Погода за окном действительно замечательная — в ярком солнечном свете трава кажется изумрудной, мягкий ветер легко перебирает ветви деревьев. И на фоне этого счастливого пейзажа одинокая могила под дубом кажется, на контрасте, особенно мрачной. Хэнк переводит взгляд на серый могильный камень, на котором вновь появился скромный букет незабудок. Вздрогнув, он прикрывает штору. Хэнк как всегда не скажет ничего Рейвен о цветах, позволив ей думать, что это он принес их на могилу. Как не скажет и о темном силуэте, который он не раз видел около дуба, когда темнело. Хэнк грешил на Шона, но он не мог знать наверняка. _______________ *Alles ist gut — все будет хорошо Liebling — любимый ** цитата Мартина Лютера Кинга