Французские шалости

Штейнглиц изнывал от тоски. Какого рожна ему приходится торчать в оккупированном Париже. Он разведчик, а не пронырливая вертихвостка, аристократическая сплетница! Не для такой работы он готовился, не для такой! Скучать в позолоченных, зеркальных залах, болтать со всей этой чиновной шушерой в мехах и медалях, тьфу, да лучше в грязном окопе сидеть, разговаривая с вражеским пулемётом, чем вести светские беседы и вынюхивать возможные заговоры в салонном болоте. Драма, где драма я вас спрашиваю? Где решительные действия, место для героизма, куда приложить жёсткую руку, ясный, рациональный ум! Штейнглицу хотелось внушительных действий, на самом гребне разведывательной волны, а не праздных шатаний по великосветским мраморным притонам. Тьфу, ты, пропасть! Чтоб им пусто было со всеми их стеклянными висюльками! В просторном холле умопомрачительно роскошной гостиницы, на тёмно-фиолетовом бархатном диване, он сидел в демонстративно пыльных сапогах, и не менее демонстративно курил вульгарно дешёвую папиросу, стряхивая пепел в китайскую вазу, явно для пепла не предназначенную. Он злился, кис и сушил ненавидящим взглядом медузу хрустальной люстры, беззаботно раскинувшую переливчатый купол над парадной лестницей. Злился, кис, ненавидел и ждал. Ждал капитана фон Дитриха… О-о-о, вот уж кто наслаждался этим идиотским заданием! Вот уж кто, чувствовал себя среди висюлек, как юркая сардинка в море! Мысленно Штейнглиц нажимал на слово «висюльки», оно было особенно кислым и противным – крайне соответствовало его расположению духа. Оскар был в восторге от Парижа и нового задания, он легко болтал по-французски, охотно кокетничал с дамами обоего пола, словом, информация текла к нему рекой, будто ей туда русло прокопали. Барон часами торчал перед зеркалом, мазал бесцветные волосы какой-то дрянью, чтобы придать гладкость и «платиновый» блеск причёске, задумчиво перебирал гранёные пузырьки с одеколонами – под настроение, пил шампанское без всякой меры и дарил французским дорогим мамзелям белые розы. Для сбора информации оно, конечно, было только на пользу, но как же это всё бесило майора Штейнглица! Словами не высказать, как раздражало! Он не мог сформулировать, что конкретно, поднимало в нём уксусную волну ненависти к «висюлькам» и от того впадал в злобную меланхолию. Самое обидное, выплеснуть её было не на кого, приходилось медленно мариноваться в одиночестве. Сейчас бы парочку врагов пристрелить – помогло бы развеяться, наверное. А так… э-эх, он, конечно, орал на ординарца, гонял бездельника, как сидорову козу, но не помогало – «висюльки» продолжали отравлять существование. Ладно, бог с ними, с парикмахерскими изысками и одеколонами – это бедствие ещё можно пережить. Ну, и если уж на то пошло, скользкая причёска барона и впрямь украшала – изящный аристократический череп, грех не подчеркнуть такие образцовые формы – расовому отделу на зависть – гладкая голова на длинной шее смотрится особенно горделиво. Французские бляди были в восторге. Штейнглиц со злорадным наслаждением затушил окурок о фарфоровый край нежной китайской вазы. К чертям причёску! И без неё хватало нервотрёпки! На беду Акселю Штейнглицу Оскар фон Дитрих где-то раздобыл новенькие откровенно щегольские сапоги из чёрной, лоснящейся, кожи – на кавалерийском каблучке – бесстыдно узкие. Надевать и снимать это безобразие было пыткой и ритуалом одновременно. Фон Дитрих измывался над своим ординарцем беспощадно, пока тот, неуклюже корячась, стаскивал с него проклятие французской обувной промышленности. Возня, пыхтенье, перемежающееся ядовитым ворчанием, поначалу эти пляски длились чуть ли не часами. Аксель бесился и курил в холле, потому что смотреть на такой канкан с души воротит! Надевались сапоги относительно быстро, процесс даже немного походил на забавный фокус. Посмотришь на голенища и с уверенностью скажешь, нет такой ноги, которая в этот шланг поместится! Но Оскар фон Дитрих цепким пальцем ловко поддевал гадкий сапог за петельку, плавно тянул, и послушная чёрная змея заглатывала арочный изгиб подъёма, маленькую пятку, хрупкую лодыжку и корсетными тисками сжимала стройную икру, умудрившись не собрать в плиссе плотно зашнурованные галифе… волшебство! С надеванием чёрного проклятия барон справлялся сам, не без изящества. А вот снять орудия добровольной пытки самостоятельно было не возможно, тут требовалась жертва. Жертвой был долговязый унтер чахоточного вида – очередной ординарец фон Дитриха. Ординарцев барон менял, как французских девиц, если не чаще, но это крокодилище почему-то задержалось. Видимо, у ветреного аристократа открылся вкус к эстетике безобразного. Тьфу! Если описывать грубый ритуал кратко, то всё происходило примерно следующим образом: фон Дитрих усаживался на стул поплотнее и вытягивал вперёд тонкую ногу в чёрной удавке, чахоточный унтер поворачивался к нему спиной, зажимал протянутую ногу кусачками тощих ляжек, наклонялся, подставляя костлявый зад в качестве опоры. Второй ногой Оскар упирался в предусмотрительно подставленный зад, а тощий унтер в этот момент тянул прожорливый сапог на себя – из всей конструкции получался действенный рычаг, так что чёрный змей в конце концов выпускал усталую ногу из стальных объятий. Это если всё шло чётко и по-плану. В ритуале важна синхронность, толкать и тянуть нужно одновременно, и вот её-то не всегда получалось добиться с первого раза. Иногда ординарец стаскивал не сапог с барона, а барона со стула, за что получал шрапнель проклятий и увесистый пинок… потом всё повторялось снова. Созерцать этот цирк было выше сил Акселя Штейнглица, поэтому он уходил в шикарный холл отеля – ждал, курил, кис и гипнотизировал люстру, мысленно проклиная обувную промышленность Франции. Фон Дитриху вздумалось переодеться в штатское для очередного светского балагана. Без фрака не положено - этикет! Этикет-шметикет! Штейнглиц скривился и полез в карман кителя за второй папиросой. Он не собирался переодеваться – ещё чего! Богатенькие недоумки не посмеют упрекнуть немецкого офицера за то, что он явился на вечеринку в форме Рейха. Пусть знают кто тут хозяин! Майор попытался приосаниться, но сидеть прямо на плывучем бархатном диване было слишком неудобно, поэтому он снова расслабился и закурил. Время ползло. Наконец-то в лучах хрустальной медузы появился фон Дитрих – вызывающе элегантный – с идеальной причёской, в чернильно-чёрном фраке… и с двумя французскими жабами в качестве почётного караула. Бог мой, какие же французские бабы страшные – жерди носатые! Две жерди хищно повисли на благосклонно подставленных локотках – крашеная блондинка с глазищами величиной с чайное блюдце и коротконогая ведьма со стогом рыжих кудряшек вместо головы – обе тощие и носатые. В брильянтах и чешуйчатых рыбьих платьях, похоже аристократки, а не профурсетки… хотя все бабы одинаковые. Приклеились пиявки! Где он их подцепить успел, ещё даже вниз не спустившись! Снисходительно демонстрируя себя восхищённой публике, светская троица величаво спускалась по ворсистому пурпуру ковра, устилающего холодный мрамор лестницы. Три пары важно ступающих ног, точнее одна пара ног в дорогих английских туфлях из мягко сияющей чёрной кожи, с аккуратными полосками тонкой шнуровки, и две пары палок в светлых чулках и лакированных мыльницах на журавлиных каблуках – чтоб им на каждой ступеньке с них падать! Какие у француженок страшные ноги, аж смотреть жалко. Ну, это ведь даже стыдно, женщине иметь на столько уродливые ноги – икры угловатые, как у лошади, а ступня! Это же не ступня – это лыжа, ласта! С такими ступнями снегоступы в Альпах не нужны. У барона и то ступня короче. У барона ноги, пожалуй, даже слишком хороши для мужчины – не особенно длинные, с мягкой линией бедра, как у античной статуи, тонкими лодыжками и маленькой, узкой ступнёй, такая, наверное, на ладошку поместится. Пальцы майора Штейнглица рефлекторно дёрнулись. Да что там, любая баба его ногам позавидует! Их не в чёрные брюки прятать, а показывать надо… Он легкомысленно представил, как бы выглядели скульптурные ноги фон Дитриха в лёгких шёлковых чулках, например, светло-серых… Воздух вокруг внезапно вскипел и сгустился, а ворот кителя превратился в висельный узел, по шее к ушам поползли не прошенные мурашки. Штейнглиц закашлялся, подавившись дымом. Вот же ж, сучий потрох, о чём я только думаю! Глянул на кокетливо курлыкающих француженок – в качестве противоядия. У щипаных куриц лапы, что у чахоточного ординарца… Зря он вспомнил про ординарца – настроение протухло окончательно. Тем временем вальяжное трио уже почти спустилось, перемежая урчащую французскую болтовню приглушённым хихиканьем. Рыжая коротышка всё порывалась шепнуть Оскару что-то на ушко и нагло тыкалась в белую шею крючком отвратительного носа. На ведьме было облегающее тёмно-красное платье, сплошь покрытое хрустким стеклярусом – типичная хищница, все они только об одном и думают! На вульгарные заигрывания Оскар отвечал деликатной улыбкой. Пожалуй, излишне деликатной! Белобрысая дылда не отставала, то и дело прижимаясь к его плечу – старательно симулировала неустойчивую походку, мол, дама на каблуках не спустится по этому ужасному ковру без надёжной опоры – хитрая кикимора! Аксель сгрёб в кулаки мягкую обивку ненавистного диванчика, представляя, что это податливые шеи постылых куриц. Трио спустилось. Он собирался браво подняться им навстречу, ненавязчиво продемонстрировав подлинную военную стать, быть в меру предупредительным и прохладно вежливым – вот как должен выглядеть достойный офицер Великого Рейха! …А пыльные сапоги – всё-таки зря. Аксель уже приподнялся, расправил плечи. Но в этот самый момент трио поменяло курс, передумав идти в его сторону. Они просто спустились и, вместо того чтобы заглянуть за ним в тихий уголок для курящих, круто развернулись и сразу направились в большую банкетную залу. «Как?!» - возопил внутренний голос майора – «Я тебя чуть ли не час тут дожидаюсь, точно галантный болван светскую львицу, вздумавшую напудрить носик и пропавшую в сортире на пол дня, а ты цепляешь по пути каких-то блядей и проходишь мимо! Это же… Он, просто напросто, про меня забыл!!!» Кровь в майоре вскипела, точно вода в эмалированном чайнике. Он подскочил с диванчика, как чёрт из табакерки – явно не подобающее старшему офицеру поведение… И тут его ждал второй болезненный удар: майор Штейнглиц вдруг стал свидетелем совсем уж неслыханной непристойности. Крашеная жердица склонилась к уху фон Дитриха и что-то игриво зашептала, а между тем её тощая рука-плеть выскользнула из под локотка и пронырливой гадюкой ущипнула барона пониже спины. Прямо тут, без капли смущения, тут в многолюдном холле дорогого отеля! От негодования майор плюхнулся обратно на фиолетовый диванчик, рыхлый бархат мягко принял его в отвратительно гостеприимные объятия. «А-а-а, пусть идут прахом все эти сплетни с банкетами! Не пойду никуда!» Аксель Штейнглиц вырвался из бархатных объятий гостиничной мебели и широким шагом рванул к выходу, по пути рявкнув что-то обидное швейцару, тот обратился в соляной столб безоговорочного почтения. Майор коршуном метался по вечернему Парижу, распугивая грозным видом случайных прохожих, а ядовитое воображение рисовало ему кислотные картины безудержного, преступного разврата. Вот крашеная гадюка медленно стаскивает с Оскара брюки, гладит обнажившиеся ягодицы, мнёт, лезет тощими пальцами в тёплую ложбинку, настойчиво, даже грубо. И Оскар не пытается её отпихнуть, он не сердится, совсем нет, ему нравятся такие противоестественные игры, ему нравится чувствовать в себе бесстыжие пальцы, он сладко прогибается, пропуская их глубже, раскрывается им навстречу, позволяя нащупать самые нежные уголки глубоко внутри, чуть слышно постанывает. Брюки сползают всё ниже и под ними оказываются серые шёлковые чулки, без пояса, перехваченные простыми резинками – тугими, жадно впивающимися в плоть. Девица резко вынимает пальцы, Оскар недовольно охает, но не распрямляется. Она проворно подцепляет резину, стягивает вниз вместе с полупрозрачными чулками. На бледной коже остались следы – розовые гладкие вмятинки, тонкими кольцами обнимающие округлые бёдра. Нахалка опускается на колени и принимается целовать розовые полоски, густо мазать поцелуями белые бёдра, прикусывать тонкую кожу, понемногу поднимаясь, и вот она снова вцепляется в ягодицы, чуть разводит их и пускает в ход свой упругий змеиный язык… У майора Штейнглица перехватило дыхание, он прислонился к влажной, замшелой стене в какой-то тёмной подворотне, попытался перевести дух. Ему определённо нужна была скорая сексуальная помощь… "И психиатрическая!" – добавил он спустя тяжёлый вздох. Дофантазировался! Впрочем жестокое воображение не торопилось униматься. Рыжая мегера тоже была там – две потные француженки набросились словно голодные вампирши на открытого порывистым ласкам барона... Оскар умел отдаваться – без стеснения, расслабленно, снисходительно позволяя любить себя, играл, с готовностью утолял чужую алчную жажду запретных удовольствий. В него влюблялись легко, в его красоту, обманчивую инфантильную податливость. А потом он вдруг холодно и безразлично обрывал все нити – ему становилось скучно. Майор удивлялся, как это какая-нибудь мстительная сумасшедшая баба или перепившийся унтер до сих пор не раскроили барону аристократический череп. Впрочем, влюблённые остолопы чаще убивали себя, чем объект своей поруганной страсти. К тому же Оскар фон Дитрих был тот ещё маленький паучок – виртуозно дёргал за ниточки – его коллекции компроматов даже старшие по званию боялись. Если он не мог раздавить кого-то силой, то уж хитростью, наверняка. Достойным соперником в интригах ему был, пожалуй, только выскочка Вайс – скользкий тип – словно кусок мокрого мыла… Воспоминание о Вайсе охладило буйный пыл. Штейнглиц скорее симпатизировал Вайсу, его привлекала в эсэсовце беспринципность и безудержная воля к власти, удивительно сочетавшиеся с умением быть простым в общении – если для него самого это бывало выгодно, конечно, - но вот сложные взаимоотношения гауптштурмфюрера с капитаном фон Дитрихом майора явно нервировали. Да и вообще, какие могут быть отношения у СС и Абвера! Мусоля эту безрадостную думу, усталый и злой Аксель Штейнглиц вернулся в отель. «Набегался олень по подворотням!» - с горестной ухмылкой подумал он сам о себе. Их апартаменты ожидаемо были пусты. Майор и капитан занимали просторные, с дворцовым шиком обставленные комнаты, но почему-то с одной на двоих ванной. Однако, эта ванная была столь роскошна, что поднимать бунт по поводу «неудобства» никому не пришло в голову. С горя Аксель даже залез в здоровенное медное корыто на львиных лапах, предварительно налив в горячую воду пахучего мыльного сиропа из оскоровых запасов. Он где-то прочитал, что мягкие цветочные запахи благотворно действуют на психику, помогают успокоиться и расслабиться. А ему сейчас очень нужно было успокоиться! В обыденной жизни Аксель Штейнглиц не любил излишеств, аскетом он тоже не был, но предпочитал не тратить время и горячую воду попусту, часами хлюпаясь в медной бадье, как некоторые водоплавающие. Быстрый, бодрый душ – гигиена и экономия! Но зачем экономить французскую воду, за которую всё равно никто не выставит счёт? Он ужасно устал! Удивительно, но горячая, душистая вода и правда потихоньку возвращала его к жизни. Он позволил себе «похлюпаться» непростительно долго – почти пол часа, а потом посвежевший и даже слегка довольный жизнью, завернулся в пушистый махровый халат и затребовал по телефону Шабли Гран Крю со свежими устрицами… Ночью! Не знаю, где вы их возьмёте! Идите и наловите, если не желаете своему клоповнику проблем от немецкого руководства! Чтобы через пять минут всё было. Засекаю время. Жизнь стала не такой омерзительной, каковой она была с утра. Аксель аккуратно причесал мокрые волосы, включил лампы по бокам кровати и уютно устроился с книжкой поверх тёплого мохерового покрывала. Вскоре прибыли устрицы и вино. Париж уже начинал ему нравиться, так что майор Штейнглиц наконец-то позволил себе беззаботно наслаждаться изысками пищи духовной и физической, не слишком заботясь о соблюдении суточного режима. Глубокой ночью со стороны ванной комнаты донеслось слабое шебуршание. Аксель отложил книгу и прислушался, шебуршание усилилось, раздался тонкий звон чего-то полетевшего в ванну, сопровождаемый приглушённой бранью. А через минуту перед его кроватью уже пошатывался слегка не трезвый и всклокоченный барон Оскар фон Дитрих: - О, Аксель! Ты ещё не спишь – это определёно удача, - он бесцеремонно плюхнулся на край кровати, попытался развернуться поудобнее, - отличная была вечеринка. А ты почему сбежал так рано? Там было много занятной болтовни, да-да… и симпатичных девочек… Я присмотрел для тебя одну милую герцогиню… Жанетта… Джульетта… чёрт! Забыл, как её звали – высокая блондинка, не обременённая пуританской моралью, - Оскар хихикнул, - ты же любишь блондинок, Аксель? – по-кошачьи извернулся и на четвереньках подполз вплотную к Штейнглицу. Тот угрюмо молчал, скрестив на груди руки и машинально запахнув халат поглубже. Фон Дитрих еле заметно улыбнулся. Алкоголь в крови добавил его облику красок – алые губы, жаркий румянец и потемневшие, по-морскому синие глаза, льняная чёлка утратила скользкую гладкость и в художественном беспорядке скатывалась на лоб. - Я терпеть не могу высоких блондинок, Оскар! – язвительно процедил майор, глядя прямо в наглые синие глаза пьяного оккупанта, - и я не рано ушёл, я вовсе не ходил на это ваше отличное сборище! – Штейнглиц вжался прямой спиной в подушки, стараясь выглядеть неприступно, – и я не желаю слушать про всяких милых герцогинь! - Почему-у? – мягко протянул барон, выпячивая нижнюю губу в притворном недовольстве. Его откровенный, пьяный взгляд медленно скользил по лицу майора – слишком близко – задержался на твёрдо поджатых тонких губах, - герцогини забавные! А ты всегда такой серди-и-итый, - пролепетал с интонацией обиженного ребёнка, и легонько коснулся хмурого майорского лба, как бы разглаживая морщинку между бровей, потом провёл кончиком указательного пальца по носу, погладил ложбинку над верхней губой, - такой суро-о-овый, - медленно облизнулся и с неожиданной для пьяного человека прытью оседлал стыдливо прикрытые полой халата колени. - Ты чего удумал, Оскар! – заволновался Штейнглиц, не решаясь оттолкнуть наглеца и не зная, куда девать руки, - слезь с меня немедленно! – упёрся ладонями в кровать и попытался отодвинуться… но отступать было некуда. Последняя фраза прозвучала, пожалуй, немного глупо. Барон веселился от души, вместо того чтобы слезать немедленно, он плавно опустил руки на плечи загнанной в угол жертвы. - И не подумаю! - последовал игриво-заносчивый ответ. Фон Дитрих пошатываясь приподнялся и придвинулся ещё ближе, обнимая Штейнглица ногами. Аксель Штейнглиц почувствовал, что вот и пришла его смерть, сладострастная агония последних мгновений жизни. В мозгу зародилась и забилась мысль: «о, чёрт, будь я трижды проклят, меня обнимают божественные ноги барона фон Дитриха!» Или похожая мысль забилась, во всяком случае, ничего умного в голову не приходило. А пьяный искуситель тем временем плавно ёрзал на жёстких ляжках, собирая в гармошку махровый халат и продолжая хрипловатым, срывающимся шёпотом: - Аксель… - едва касаясь поджатых губ, - Аксель… Разве я не угадал твоих вкусов, Аксель? – сладко выдыхая имя вместе с алкогольными ароматами, почти нос к носу – соприкасаясь, - ты сбежал, и мне пришлось развлекать дам одному. Как не хорошо-о-о… Ох! – он задвигался чуть быстрее, проскользнул руками под ворот халата, стягивая его с майорских плеч. Аксель всё ещё пытался сердиться, но скрывать растущее возбуждение было уже бессмысленно, дыхание его участилось. Кровь прилила к щекам, нежные, ритмичные движения заставляли рассудок проваливаться в темноту, Оскар – тёплый, расслабленный, такой желанный – мучительно хотелось целоваться, он провёл дрожащими руками по стройным бёдрам захватчика, но собрав последнюю волю, ухватил его за талию и попытался остановить: - Ты, кажется, перепутал меня с одной из своих дам! Ответом был тихий смех и шаловливая попытка чмокнуть в ямочку на подбородке. - Оскар, я сказал, хватит! – Штейнглиц заметил малиновый засос наполовину скрытый жёстким воротничком фрачной рубашки, и это зрелище добавило напора его сопротивлению, - чего тебе от меня нужно? – спросил он почти злобно, - чего ты добиваешься? Барон резко отстранился, хотя и не слез с колен майора: - Аксель, ты дурак? – щёки его горели, кончики ушей были почти пунцовыми, но на лицо легко вернулось привычное выражение самодовольной аристократической холодности, - хорошо! – твёрдым, трезвым голосом проговорил он, поведя светлыми бровями и опустив ресницы, теперь он старался не смотреть в лицо собеседнику, даже дёрнул подбородком в бок, словно порываясь отвернуться. В этом жесте читалась и спесь и некоторое смущение: - Раздень меня! – фраза прозвучала в приказном, не терпящем возражения тоне. - Чего? – Аксель, мягко говоря, обалдел от такого поворота событий. - Я сказал, помоги мне снять проклятый фрак! Здесь миллион каких-то идиотских потайных застёжек и крошечных пуговиц и чёртовы запонки, я уже утопил одну в ванной! Я слишком пьян, чтобы справиться со всей этой сбруей! – выпалил барон напористой скороговоркой. Аксель посмотрел на него с восхищённым обожанием, а потом вдруг заржал, да так, что кровать ходуном заходила. Незадачливый соблазнитель вновь оказался в его объятиях, уткнулся смущённым носом в шею и тоже тихонько засмеялся, майор погладил его по спине словно котёнка, - прекрати смеяться, это щекотно! …Бог мой, так ты пытался соблазнить меня, чтобы я ненароком избавил тебя от твоих празднично-банкетных доспехов! – он снова захохотал, не разжимая объятий. Оскар прижался к нему плотнее, легонько провёл по шее губами и лизнул за ухом: - От тебя вкусно пахнет… так бы и съел… - Эй, ты кажется не за этим сюда пришёл! – Штейнглиц почувствовал, что опять краснеет, но ретиво сопротивляться уже не хотелось. - Эти противные маленькие пуговки и тугие петельки, их тут миллион! – насуплено жаловался Оскар, разглядывая ключицы майора, - не могу же я завалиться спать во фраке! – едва касаясь, погладил межключичную ямку и просительно глянул исподлобья. Аксель улыбнулся, а потом вдруг вспомнил: - Оскар, а почему это твой ручной крокодил тебя не раздевает? - Крокодил? – фон Дитрих приподнял светлую бровь, - а-а-а, Вернор… я его прогнал, - беззаботно улыбнулся и обнял Штейнглица за шею, - крокодил, ха-ха, и вовсе он не крокодил, скорее уж на собаку похож, - их носы вновь соприкоснулись, а руки Акселя словно сами собой продолжали поглаживать Оскара по спине, бокам, спускаться ниже. Барон снова мягко двинул бёдрами, и с надеждой глядя в глаза вдруг тихонько, почти стеснительно, спросил: - Аксель, можно я тебя поцелую? Голос Штейнглицу изменил, но и сиплого выдоха было достаточно. Фон Дитрих целомудренно чмокнул его в уголок рта, потом в высокую скулу, в переносицу, морщинку между бровей, дрогнувшее веко – одно, другое… Ох, это было слишком, майор понимал, что теперь он тоже едва ли совладает с мелкими пуговицами. Общими усилиями они выпутали Штейнглица из халата и наконец-то целовались… по-французски. Освободиться от фрачной пары, оказалось не такой уж сложной задачей. Но оценивать степень сложности уже никому не пришло бы в голову. Особенно теперь, когда у майора Штейнглица появилась возможность самозабвенно целовать вожделенные ножки капитана фон Дитриха – не в своих крамольных фантазиях, а наяву – прямо сейчас. *** Проснулись они только к обеду. Деликатное французское солнце заливало комнату тягучим медовым светом, процеженным сквозь золотистый кружевной тюль. Было тихо и уютно, вставать совсем не хотелось. Оскар по-кошачьи потянулся: - Ой, кажется это не моя постель. С добрым утром, Аксель. Штейнглиц буркнул: - С добрым, - хотя ему хотелось спрятаться под одеялом с головой. Оскар напротив, ничуть не смущаясь, выскользнул из под одеяла и, щедро демонстрируя свою античную красоту, особенно яркую в лучах парижского солнца, направился к ванной. По пути он легко склонялся и подхватывал с ковра разбросанные вещи: - Кажется, мы всё-таки угробили мой фрак! – он повернулся, лукаво улыбаясь. Аксель отвёл взгляд: - Нужно сдать его в чистку. - Ну вот ещё! Не доверяю я французским прачкам, они окончательно его испортят. Вернор всё вычистит. - Вернор? – Штейнглиц выпрямился. - Ну да, мой ручной крокодил, - Оскар держал охапку вещей у бедра и поглядывал на майора хитрым, смеющимся взглядом. Майор понял, его снова обманули. Ну, нельзя, нельзя же быть таким наивным и доверчивым, старый ты олень! Штейнглиц мысленно проклинал свою слабость, но всё-таки спросил: - Ты же говорил, что прогнал его? - Правда? – капитан сделал вид, что вспоминает, - а ну да, наверное, я прогнал его на денёк. Ты не представляешь, какой он мне тут недавно концерт устроил… - Всё-всё, не хочу ничего слушать, иди уже отсюда, - Штейнглиц нетерпеливо махнул рукой. На денёк! На денёк он был заменой ручному крокодилу! Аксель, ты кретин! - Постой-ка, Аксель, - фон Дитрих выронил ворох вещей и даже вернулся обратно к кровати, склонился, удивлённо и внимательно заглядывая майору в глаза, - Аксель, ты что ревнуешь что ли?! – и не сдержавшись засмеялся, звонко, по-мальчишески. Штейнглиц мечтал об одном – развоплотиться. Всё ещё хохоча, фон Дитрих влез обратно в кровать, обхватил лицо майора ладошками и звонко поцеловал: - Аксель, ты осёл! Кажется, я тебя почти люблю. Штейнглицу подумалось, что он уже развопотился и это всё происходит не с ним: - Но ведь… - Ты хочешь спросить, почему я его не прогоняю, как остальных? – начал фон Дитрих весело деловитым тоном, - понимаешь, тут такое деликатное дело… Аксель снова нахмурился, а Оскар с трудом сдерживал смех: - Ну, в общем, он худой, понимаешь? - Нет! – честно ответил явно озадаченный майор. - Даже костлявый… Это удобно… для снимания сапог! – он не сдержался и снова прыснул со смеха. - Прости, Оскар, но я всё равно ничего не понял, - Аксель не злился, но голос его звучал довольно холодно, - и не трудись обзывать меня дураком! - Обзывать? Я и не думал! Ладно, объясняю подробности, - он сдавленно хихикнул, - ты ведь сам видел, каким способом приходится снимать мои новые сапоги… - Ну да… - Так вот. Чтобы ординарец мог относительно легко стянуть с меня сапог, мне второй ногой приходится опираться на ординарский зад… Ты всё равно не понял? …Чёрт возьми, Аксель! Ну, это же очевидно, - он снова начал веселиться, - упираться в тощий зад удобнее, нога не соскальзывает, потому что зад твёрдый! …Через мгновение они захохотали в голос оба. Отсмеявшись майор переспросил: - Так ты не прогоняешь этого Вернора, потому что его костлявая задница – удобная подставка для снимания сапог? - Нууу… В целом, именно так… - Нет-нет! Не объясняй больше ничего, всего и так уже слишком много! Аксель Штейнглиц окончательно полюбил Париж, и даже французская обувная промышленность больше не вызывала в нём приступов кислого отвращения. Хотя к французским женщинам он своего отношения, пожалуй, не переменил.