Не было бы счастья

- Допрыгался, Шпендель? От толчка спружинившей кровати Аллен подлетает всем телом, а, приземлившись, умоляюще стонет. И все же с потаенной радостью, притупившей непрекращающуюся ноющую боль, приоткрывает глаза, ожидая увидеть ухмылку. Канда смотрит серьезно. Даже зло, сверкая серыми глазами так, словно ему отвесили звонкий шлепок по заднице посреди заполненной столовой. И ничто, наверное, за исключением этого едкого взгляда, не заставило бы Аллена лучше прочувствовать свою вину, хотя до этого, лежа в объятиях боли в лазарете, он почти гордился собой. Он еще не осознал случившееся, но с приходом Канды вдруг начало доходить. - Привет, - наконец говорит он, неуверенно улыбаясь - что-то подсказывает, что и улыбка и обыденное слово сейчас не лучший вариант. Но других Аллен подобрать не может. - Как ты? - Как я?! - переспрашивает Канда, дергая головой, словно ему только что приложили точно в нос. Он мрачнеет еще больше, рывком пододвигается ближе к изголовью кровати, и Аллену кажется, что он видит искорки гнева, проскакивающие между прядей его челки. Когда-то такие искры скакали между ними двоими - во время ссор, приводящих иногда к местным разрушениям. - Тебе ноги отхватило из-за того, что ты подставился, и ты спрашиваешь, как я?! - со всей своей прямотой возмущается он. Чувство вины наваливается сильнее, словно насильник, душит и крепко держит холодными пальцами. Пытаясь извиниться, Аллен тянется к руке Канды, хотя едва ли взбалмошного мечника может успокоить этот жест, но взгляд Юу еще раньше натыкается на сплошь покрытые бинтами пальцы и вспыхивает еще сильнее. Аллен ждет неконтролируемого уже гнева, но Канда только вздрагивает, подрывается с края кровати и уходит, почти выбегает из лазарета, так и не сказав того, чего хотел. Аллен жмурится ему вслед, пытается сдержать слезы: Канда принес ему не только осознание собственного состояния, но и факт того, что хуже теперь стало всем. *** - Я-то отрастил бы, - ворчит Канда, зачерпывая из глубокой тарелки бульон и хмурясь. Остужает, осторожно водя ложкой по воздуху, и прицельно сует Аллену в рот. Впечатление такое, словно он делает это больше потому, чтобы не слышать ответ. Аллен и не отвечает. Сам он есть не может: руки хоть и остались при нем, но слишком сильно повреждены, левая - так вообще не двигается. Он не думал, что Юу появится уже к вечеру, но тот явился, неся ужин. Теперь от его присутствия легче, хотя он все еще хмурый, слишком, даже для себя. - Это было глупо, Стручок, понимаешь? - говорит он, не глядя в глаза и снова зачерпывая бульон. Аллен понимает. Понимает, что не было особого смысла отталкивать с линии огня зажатого между молотом и наковальней Канду, который все равно в итоге отрастил бы себе заново что угодно, кроме, наверное, головы, причем в кратчайшие сроки. Не понимает он того, как объяснить ему, что не мог просто стоять и смотреть, как на него несется огненный шар, выпущенный акума, черт знает что в себе таящий. Впрочем, была бы у него лишняя секунда, он бы сообразил, наверное. Только этой секунды как раз не было. Был предел, моральный и физический, и у них, и у акум, была финальная атака из последних сил, словно рывок загнанного зверя, был сражающийся сразу с тремя Канда, и Аллен, после убийства своего противника вдруг оказавшийся в пустоте и не при делах. Хорошо Аллен помнит одно: Канда его о помощи не просил. Не было в его глазах и тени страха, когда он понял, что никуда не может деться. Он готов был принять удар, доверяя окончание битвы напарнику. Страх вспыхнул в его глазах тогда, когда в бок ударилось жесткое, смягченное формой Коронованного Клоуна, ни черта своего хозяина не защитившей. От смерти-то, конечно, спасло, только... Канда отставляет пустую тарелку, чешет бок там, где замотано бинтами - ему тоже досталось так, что до сих пор не позволяют снять повязку. Аллен с болью смотрит на кончик его хвоста, болтавшийся обычно там, где начинался прогиб спины. Сейчас Канда сутулится: ему дико сидеть на том месте, где должны лежать ноги Аллена. *** Когда его выписывают из лазарета, Канда с каменно-невозмутимым видом относит его в комнату на руках, старательно игнорируя инвалидную коляску, словно подчеркивающую беспомощность Аллена. Конечно, в итоге ей приходится пользоваться, так же, как пользовались в лазарете, но Уолкер почти до слез благодарен ему за то, что не проехался покалеченной бесполезной тушкой на глазах у всех. В лазарете еще куда ни шло, но пересечение в подобном виде его порога казалось чем-то важным, основополагающим. Настолько, что то, что ноги не вернешь, Аллен понял, только когда Юу опустил его на ставшую чужой кровать. Хотя слезы, возможно, наворачивались вовсе не от растроганности жестом заботы, а от понимания, насколько остро должен ощущать свою вину Канда, чтобы так попрать свою гордость. Вину, которой, в общем-то, не было. *** - ...и тогда я поклялся себе... Ты вообще слушаешь? Удивительно, но Канда, тупо пялящийся в стенку, ни на йоту не пошевелившись, тут же отзывается: - Слушаю. - В жизни бы не поверил, - пытается шутить Аллен, но Канда принимает все за чистую монету. Не отрывая взгляда от стенки, он бубнит: - И тогда ты поклялся себе стать экзорцистом, чтобы очищать души акум и искупить свой грех. Я внимательно тебя слушаю, Стручок. Аллен широко улыбается. Всего за несколько дней они умудрились сблизиться настолько, что вскоре после его выписки Канда как-то незаметно практически переселяется к нему, уходя только на ночь. Самого Юу это, кажется, не особо радует, но Аллен не отпускает - какой смысл, если он и так вечно недоволен - и поздним вечером за чашкой чая, первой для него и десятой для молчаливого Канды, в который раз пересказывает ему историю о том, как пришел к мысли податься в Черный Орден. Юу сверлит стену взглядом так, что того и гляди посыплется штукатурка, но цитирует слово в слово, и это на самом деле до колик приятно. Аллен ерзает на потертом, но еще совершенно крепком кресле, которое Канда притащил черт знает откуда после того, как они выяснили, что жесткий стул быстро и болезненно натирает обрубки ног. Кресло мягкое, хоть и просиженное, и Уолкер очень надеется, что мечник не вытащил его со всей своей прямолинейностью прямо из-под задницы Комуи. - Меня Аллен зовут, - привычно повторяет он, на мгновение забывая об увечьях, - сколько раз тебе повторять! Хоть бы сделал вид, что тебе интересно. Тормоз из Канды ужасный. Хотя, если задуматься, то прекрасный, потому что в тормозах - тех, что по части соображалки - равных ему нет. Аллен убеждается в этом, когда Юу снова не понимает шутки, косится на него с измученной миной, а потом встряхивает головой, поворачивается лицом к столу и, решительно грохнув о столешницу локтями и подперев щеки кулаками так, что они складками съезжают к ушам, действительно пытается изобразить интерес, отчего становится похож на Лави и уснувшего за работой Комуи одновременно. В принципе, получается, только взгляд подводит - как будто к пыткам приготовился, и Аллен от души хохочет, дрыгая ногами и ожидая, что вот-вот снесет в молодецком порыве легкий стол... И вспоминает, что ног нет. Он резко замолкает, не в силах пошевелиться, и растерянно смотрит на Юу, словно ища в нем защиты от самого себя. Тот понимает. Выплескивает в открытое окно остатки его остывшего чая, наливает новый, благо, чайник недавно кипятили по новой, уверенно кидает три куска сахара и пододвигает со словами: - У Кросса ты провел три года, и это было ужасно, - слышать от Канды собственные слова жутковато, но он прав: сейчас это единственное, что заставит Аллена вновь отвлечься, поэтому он подхватывает, и дальше они проговаривают уже хором: - Это самый безответственный человек на свете. Мне приходилось отрабатывать его бесконечные долги, но я все же благодарен ему за все... Они даже прерываются одновременно, когда заглядывает только что вернувшаяся Линали. - Вы прямо как репетировали, ребята! - улыбается она, и в ее голосе чувствуется мешающий говорить комок, застрявший в горле. У Канды на лице крупными буквами написано облегчение: быть примерным слушателем и сколько-нибудь адекватным собеседником ему удается с трудом, а у Аллена на языке остается привкус его голоса, только что ведшего, и поддерживавшего, словно несокрушимая опора. *** Спустя неделю Канда отправляется на задание. Комуи все понимает, но работа не ждет. Собирается Юу у себя, и от этого Аллену непривычно одиноко и тоскливо, но перед уходом заглядывает - приносит подозрительного вида растение в горшке, ровно умещающемся в его ладонях. Растение крепенькое, с бархатистыми листьями, почему-то почти совершенно белыми, торчащими ровными плотными рядами, обильно цветет мелкими цветочками тоже белого цвета, но с расходящимися от сердцевины подобно лучикам полосками неприятного болотно-желтого цвета. - Химера*, - бросает Канда с таким видом, словно объявляет пуск первого в истории летательного аппарата, - сдохнет - убью! Воодушевленный, Аллен врученный ему цветок холит и лелеет: ставит на самое солнечное место на подоконнике, поливает аж по два раза в день и протирает влажной губкой листья, чтобы не пылились. По возвращении Канду ожидает чахлое создание с безнадежно поникшими листьями и свисающими через край горшка цветами. По тому, с каким трепетом и матом Юу пытается реанимировать растение, Аллен понимает, что ему было доверено что-то дорогое его черствому сердцу. В следующий раз Канда поступает умнее и притаскивает обыкновенный фикус примерно с себя ростом. - Если и его угробишь, то это уже талант, - ухмыляется он, наивно уверенный в том, что этот-то цветок выдержит пару-тройку недель в обществе Аллена. ...В третий раз, вручая Уолкеру кактус и наказывая поливать не чаще раза в неделю и понемногу, он уже не выглядит таким уверенным. Однако с третьего раза номер удается, и Аллен наконец-то оценивает задумку по достоинству: кактус, хоть и ничего, кроме стояния на подоконнике не делает, ощутимо сглаживает его одиночество. Он не особо понимает, в чем дело - в том, что колючка сама по себе напоминает Юу, или в том, что по разговорчивости они мало отличаются - однако за нового товарища Аллен искренне благодарен. *** Кризис наступает в тот момент, когда он, ожидая возвращения Канды, видит в коридоре Линали. Девушка идет к нему с решительными видом - друзья по возможности подменяют Юу в его добровольной работе сиделкой - но вдруг замирает на полпути. Ее лицо искажается до неузнаваемости, несколько секунд она борется с собой, а потом разворачивается и убегает. Аллен с оборвавшимся сердцем понимает: Канда не вернется. Однако он возвращается. Приходит на следующий день, почти сразу после ухода Лави, наверняка столкнувшись с ним в коридоре и съездив тому в челюсть, чтобы сильно не орал на радостях. Всем телом ощутив его присутствие, Аллен моментально оборачивается. И мучительно долго пытается развернуть коляску, в деталях разглядывая рубец у Канды на шее. Рваный и неровный, словно башку тупой пилой отпилить пытались, он наискось пересекает шею и только-только затягивается кровяной коркой. Аллен думает о том, что, оказывается, настолько смертельные раны даже Канда не может зарастить в два счета. Закрадываются сомнения: так ли зря он оттолкнул его тогда? А потом доходит осознание: «Жив!», и Уолкера вдруг прорывает. Он буквально кричит на застывшего в двух шагах Юу, вываливает, что без него не сможет, и не из-за отсутствия ног вовсе, захлебывается в словах, твердит, что тосковал и что не собирается его оплакивать. Потом дергается в порыве ему навстречу... и летит с коляски на пол. Резкие движения ему все еще не под силу. Пол близко, но Канда успевает подхватить, и Аллен чувствует себя глупо за этот выброс. Рубаха тут же намокает от соприкосновения с сырой формой - на улице дождь. Он поднимает голову, оказываясь с Юу лицом к лицу, ищет в нем хоть какие-то признаки взаимности, а потом едва не со слезами целует. Мокро, медленно, нагло, в губы. По ощущениям, так Канда его едва не роняет. Стоит некоторое время остолбеневши, но Аллену на удивление все равно, даже если его сейчас бросят на пол, уйдут, хлопнув дверью, и никогда больше не появятся. Когда вчера, после побега Линали, ближе к вечеру, появился Комуи и сказал, что не хотел скрывать, и все равно Аллен уже, наверное, догадывается, ему стало настолько пусто и больно, что сейчас он не имел сил сдержатся. В общем-то, он никогда таких сил не имел, потому что даже боль которую он испытывал, когда тиз грыз его сердце, ни в какое сравнение не шла со вчерашней, а бешеное облегчение и дикая радость от возвращения были для него самого шокирующе звериными. - Ты решил покончить жизнь самоубийством, Стручок? - хрипя и с просвистами из-за не успевшего зажить горла спрашивает Канда через минуту после того, как Аллен прекращает его целовать и утыкается носом в шею, почти дрожа. Уолкер понимает: он имеет в виду его падение с коляски, а не поцелуй, отстраняется ровно настолько, чтобы посмотреть в глаза, и чтобы Юу мог его удержать, и снова целует. На этот раз боясь не получить ответа, потому что слишком твердо уже осознает, что поддержка, которую дарит ему мечник, необходима, как воздух. Именно его поддержка и ничья другая. Сосущее под ложечкой опасение не оправдывается. Канда отвечает, неуверенно и задумчиво, но отвечает. Не противится, когда Аллен, не отрываясь от его губ, расстегивает пуговицы тяжелого мокрого плаща, хотя сам инициативы не проявляет. Уолкер старается думать, что это от того, что Юу обеими руками держит его, а не от того, что просто дает себя целовать и раздевать. Когда на пол, вслед за плащом, падают обе рубахи, в комнату врывается целая ватага медсестер под предводительством Лави. Дружно столбенеют и отворачиваются. Канда выглядит так, как и должен выглядеть человек, который не оборачиваясь знает, кто его сдал. Первой в себя приходит бескомпромиссная старшая медсестра и под ее хладнокровным руководством Канду, невзирая на сопротивление, одевают обратно и за шкирку утаскивают в лазарет. Аллен просится следом, и Лави, старательно не глядя на него, везет его за процессией. Внимательно глядя, не лопнула ли кровяная корка на горле возвращенного беглеца, и перебинтовывая ему шею, Матрона бранится и грозится привязать строптивца к койке ремнями. Юу сипло ворчит, мол, с ним все в порядке и нехрен тут, но медсестру его мнение не интересует. Добивается он только того, что суровая женщина вкалывает ему лошадиную дозу успокоительного, когда он прямо при ней пытается содрать свежую повязку. После укола Канду вырубает. Аллен решает остаться возле него до утра, но жалеет о своем решении, когда посреди ночи Юу вдруг судорожно начинает кашлять кровью - зрелище ужасно. Прибежавшая медсестра снимает с его шеи слой бинтов, и становится видно внушительный валик белесого гноя, набухший под тонкой кожей вдоль только начавшего формироваться рубца. Матрона хладнокровно вскрывает рану, выдавливает гной, промывает и перевязывает заново. Уходя, строго говорит: - Ему надо было оставаться в местной больнице. Лежал бы спокойно, не было бы осложнений. Приятно от понимания того, что Юу прискакал из-за него - это понятно по осуждению Матроны и потому, куда первым делом пошел Канда, удрав днем. И робкую радость почему-то совершенно не давит осознание того, что инфекцию он занес как раз в дороге. Эгоистично. Но Аллен все же трепетно улыбается, подъезжает и долго смотрит в бледное и измученное после небольшой операции лицо. Канда что-то хрипит, но что - непонятно, и Уолкер просит его объяснить жестами, если что-то нужно, на что Юу замолкает. Хотел поговорить. Еще приятнее. За следующие два дня рану Канды вскрывают еще три раза. Он быстро регенерирует, но, видимо, поэтому же и гной скапливается быстро. В последний раз Матрона начинает сомневаться в собственной профпригодности, но горло все-таки успешно заживает. Вскоре рассасывается и рубец. *** Кактус на подоконнике до сих пор жив, хотя ни капли не подрос. За чаем, первым, после выписки из лазарета, Канда объясняет недоумевающему Аллену, что «они - кактусы - тормоза». - В тебя что ли? - улыбается он, даже не ожидая, что Юу поймет. Однако он понимает. Кривит губы так, что даже на улыбку похоже, и символически тыкает Аллену своей чашкой в лоб. На мгновение кожу обжигает: Канда пьет горячий и не сладкий чай, точно в противоположность Аллену. И вообще, как оказалось, не пьет кофе. Никогда. Ни в каком виде. Почему-то очень тепло от осознания того, что он теперь это знает - маленькие теплые нюансы, словно интимные, хотя таковыми не являющиеся, но сближающие как ничто другое. И Аллен благодарен Канде за то, что он позволил себя узнать, открылся в той степени, в которой мог, за то, что во время прогулок держит его за руку и за то, что помогает свыкнуться с новым местом в жизни. Поздним вечером, когда уходят заглянувшие Лави и Линали, Аллен хватает Юу за руку и просит остаться на ночь. Тот смотрит из-под челки нечитаемым взглядом, но теперь Уолкер заранее знает, что его не оттолкнут. Они вместе гасят свет и запирают дверь, отгораживаясь от остального мира. Всю ночь возле кровати стоит ощущение нового витка в жизни.