soul(less)

      Нет ничего, что могло бы сильнее пропитывать, отравлять земной кислород, чем едкий, тяжелый и необратимый запах смерти. Кисловатый, приторный до горькости, навечно ставший единым с металлическим привкусом прожженных гильз, острейших лезвий, пламени и крови. Смерть пахнет всем сразу и, одновременно, ни чем, ведь однажды этот запах становится неотъемлемой частью личности. Смерть пахнет пустотами, пахнет туманом и пеплом, смерть пахнет индивидуально для каждого, будто духи, нанесенные на тонкую кожу с сотнями тысяч невидимых шрамов. Говорят, когда аромат духов подходит человеку, как личности, подходит под образ, тип кожи – запах будут слышать все, кроме самого носителя, но… Тацу Ямаширо слышала свои духи неустанно, этот запах преследовал всюду. Очаровывал других, но безжалостно разрушал ее саму. Катана не выбирала этот чертов флакон с ароматом смерти, Катана совсем не желала пропахнуть им насквозь, но бесчестные убийцы, в одночасье уничтожившие все, что было ей дорого, окатили Тацу смертью, будто кислотой из ведра. И не отмыться, не стереть, ничем не перебить. А с каждой новой душой, заключенной в Соултейкер, в легендарный Душегуб, этот чертов запах все сильнее врастает в нее, все больше облепляет тонкую кожу, все прочнее оседает в костях, словно кислотный остаток, соль. И нет ничего хуже, чем убивать, всем сердцем ненавидя убийства.       В баре на Мидвэй-сити тусклое синеватое освещение, едва слышимая, неразборчивая музыка и ни одной живой души, кроме кучки головорезов и психопатов, вдруг решивших, что с них хватит беготни за безумным белым кроликом. Здесь слишком тихо, слишком спокойно, и Катана уже не помнит времен, когда спокойствие было всего лишь спокойствием, а не пугающим, настораживающим затишьем перед бурей.       Соултейкер преданно покоится в ножнах на поясе, и Тацу подносит к тонким губам длинный бокал с мутным сине-белым коктейлем, что намешала ей Харли Квинн. Безумно горько. Но остальным, похоже, нравится. Особенно этому австралийцу, неотесанному грубияну и подлому грабителю. Нет у воров ни чести, ни достоинства, Тацу Ямаширо знала это наверняка. Такие, как Диггер Харкнесс, во всем ищут выгоду, таких, как Диггер Харкнесс, всюду преследует корысть, и такие, как Диггер Харкнесс, сбегут при первой же возможности, как только дело запахнет жареным. Из-за таких мелочных негодяев, как этот чертов Капитан Бумеранг, гибнут сотни, тысячи невинных людей, попадающих под гребенку, из-за таких ублюдков, не имеющих даже близкого представления о морали и сострадании, Тацу потеряла свою жизнь, потеряла себя, как преданную жену, как любящую мать, потеряла себя, как человека, но нашла, как оружие. Из-за таких, как Диггер Харкнесс, Тацу Ямаширо стала Катаной и кислотный запах смерти постепенно выжег в ней все, кроме чести. Но честь – понятие личное, сугубо для каждого, честь истинно спасает только ее обладателя, а значит Харкнесс остается без брони.       Затишье перед бурей. Выпивка, разговоры бездушных ублюдков «по душам». И Тацу Ямаширо знает: если этот чертов австралиец снова посмеет оскорбить ее – останется не только без чести, но и без головы. И никто не станет скорбеть, никто не станет плакать. По ублюдкам некому горевать.       Сидя в отдалении от Отряда, прячась за барной стойкой, Катана краем уха слушает историю Эль Диабло и осознает, что не имеет никакого права сочувствовать ему. Чато Сантано собственноручно убил свою семью, пусть даже потеряв контроль над своей силой, но… Сколько ни пытайся оправдывать себя, кровь с рук не смоется, чувство вины никуда не исчезнет. И тогда, когда осознаешь это, любые страдания вдруг начинают терять свой смысл. «Я законченный ублюдок и нет во мне ничего человеческого, так разве должна быть в мире хоть одна гребаная вещь, о которой я мог бы сожалеть?» - Харкнесс ухмылялся Ямаширо в лицо, когда лезвие Соултейкера почти впивалось в его горло, а австралиец и вовсе не пытался вырваться, прижатый Катаной к стене, схваченный при попытке к бегству. Нет смысла сожалеть о чем-либо, даже о смерти, если уже морально мертв изнутри. Нет смысла держаться за что-либо, когда ты все равно безнадежно летишь в чернеющую бездну. Но Диггер Харкнесс, все-таки, держался, черт знает зачем…       Дэдшот перепирался с безумной подружкой Джокера, Эль Диабло молча наблюдал за ними, гигантский Киллер Крок с хищным интересом уставился на цветастых рыб в огромном аквариуме, Капитан Бумеранг меланхолично попивал виски, тут и там пытаясь втиснуться в разговор и заткнуть Харли, а Катана, сидя ко всем спиной, осторожно вытянула розового единорога из-под легкой куртки. Похоже, только она одна заметила, как грубиян Харкнесс обронил игрушку во время схватки с теми уродливыми монстрами, и только она успела подобрать единорога раньше, чем Диггер вообще мог заметить его пропажу. Зачем? Тацу смотрит в крошечные блестящие глазки испачканной старой игрушки и искренне не может ответить на свой собственный вопрос. Почему она просто не оставила это розовое чудище там, на забросанных трупами улицах, прямо в чертовой луже?       Японка бережно проводит кончиками длинных пальцев по грязной синтетической шерстке и снова не знает ответ, а в следующую секунду и вовсе застывает, будто в спину резко вонзили нож. - Пинки! – Рычащий, как зверь, не на шутку рассерженный Диггер срывается с места, опрокинув стакан, и никто не успевает остановить его прежде, чем мужские ладони, раза в три больше крошечных ладошек Катаны, с неистовой силой прижимают ее к ближайшей стене, тут же отрывая от пола. – Какого черта ты делаешь с моим Пинки?! – Сжимает громадные лапы еще сильнее и Катана, не в силах пошевелиться, дотянуться до Соултейкера, неосознанно крепко прижимает розового единорога к груди. Глупый, чертов глупец! На кой черт ему сдалась эта плюшевая игрушка?! Неужели он и правда настолько одержимый ублюдок, что придушит ее из-за какого-то Пинки? Похоже, об этом думали все, кроме Катаны, все так же неосознанно вцепившейся в плюшевого единорога, будто игрушка – это заложник, и пока он в ее руках, Харкнесс ее не тронет. - Откуда он у тебя, мелкая? – Диггер приближается к Тацу вплотную, все так же безумно крепко удерживая ее за хрупкие плечи, будто огромными клешнями машины-убийцы. На его лице, теперь находящимся непозволительно близко с лицом Катаны, грубые шрамы, такие же, как на шее и на руках. Видимые, настоящие. Но если за ними что-то еще? Ямаширо все так же сжимает несчастную игрушку, с вызовом и напускным хладнокровием взирая на Харкнесса, будто желая убить его взглядом. Зачем ему этот чертов единорог? И почему она, теперь не в силах вырваться, все равно не отпускает глупую плюшевую игрушку и почти испуганно, непривычно пытается не покраснеть, как только желание коснуться его шрамов вдруг прожигает ее насквозь? - Так значит, да? «Я не воровка», да, малявка? – Рассерженный австралиец трясет хрупкую японку и, видимо, случайно не рассчитав силу, ударяет Тацу затылком о стену. - Да пошел ты к черту, тупой ублюдок! – Ямаширо, в конец потеряв всякое желание терпеть, что есть силы пинает Харкнесса ногой в живот, заставляя его ослабить хватку.       Воспользовавшись моментом, Катана выхватывает Душегуб из ножен и, будто вмиг потеряв над собой, прежде такой сдержанной, контроль, снова бьет Диггера тоненькой, совсем как у ребенка, ногой, на этот раз – по лицу. Харкнесс валится на спину и заливается кашлем, когда смертоносное лезвие Соултейкера уже, наверное, в четвертый раз за последние сутки, касается его шеи. - Я не крала твоего единорога, придурок, я нашла его, подобрала, когда ты выронил! – Тонкий, высокий голос с японским акцентом звенит, отбиваясь от стен, но никто не приближается, не бросается на помощь Капитану Бумерангу. Отряд с интересом наблюдает за происходящим. – Я не воровка, Харкнесс, черт тебя подери!       Тацу впервые не может, не хочет контролировать себя, и лезвие Душегуба сильнее давит на горло австралийца, но… Ямаширо все так же прижимает единорога к груди второй рукой, а Харкнесс вдруг начинает хохотать. - Хорошо, хорошо, ты не воровка, мелкая, но… - Чуть щурится, лежа на полу и больше не желая отбиваться. Снова не желая боя, просто наблюдает за Катаной. – Может быть, ты все-таки отдашь мне Пинки? Обещаю, иногда я буду давать тебе поиграть с ним, идет? – Ухмыляется во все тридцать два, но на мгновение затыкается, когда плюшевый единорог прилетает прямо в лицо. - Tonchiki… - Тацу раздраженно шипит и, сунув Душегуб обратно в ножны, обходит Диггера и снова падает на прежнее место, подальше от остальных.       Харкнесс все еще ухмыляется, поднимается на ноги и, пока никто не видит, обтряхивает свою старую потрепанную игрушку. И Тацу Ямаширо ненавидит ублюдков, подобных Диггеру Харкнессу, но тот, у кого все еще есть за что держаться, даже если это – всего лишь глупая игрушка, еще не безнадежен. Тацу Ямаширо хочет верить, что за грубыми шрамами Диггера Харкнесса скрывается нечто большее, нечто важное, то, что все еще позволяет ему оставаться человеком. То, что позволяет сохранять человечность и ей самой.