Однажды

Однажды Шерлок решил расстаться с Джоном. Отпустить его. Дать ему свободу. Он был в достаточной степени эгоистичен и прекрасно это осознавал, не терзаясь муками совести; но в случае с Джоном нежелание думать о ближнем и его насущных потребностях в понимании Шерлока граничило с преступлением. Он считал невозможным принять от Джона подобную жертву: посвятить свою жизнь такому сложному человеку, как он. Упрямому, взбалмошному, заносчивому, часто замкнутому и холодному. Джон Уотсон был светом всей его жизни. Он пришел и отогрел ровно бьющееся сердце, затопив его такой небывалой нежностью, что порой оно не справлялось с этой непривычной заполненностью и сбивалось с ритма. Но это не решало проблемы. Джон был достоин счастья. Он слишком много уже потерял, чтобы теперь потерять еще и возможность быть окруженным семейным теплом и уютом, проводя бесценные дни своей жизни с гениальным идиотом, который даже простые человеческие чувства не может нормально выразить и только дышит зноем в затылок, прижимая к себе по ночам с отчаянием и ненасытностью. А Джон тихо смеется: «Шерлок, задушишь». И выглядит совершенно счастливым. Но это неправильно. И не решает проблемы. * * * Впервые Шерлок задумался об этом там, в парке, где они бродили, наслаждаясь теплым весенним днем и неспешной беседой. Ни о чем. И обо всем сразу. К ногам Джона подкатился мячик — полосатый, как разноцветный арбуз, и маленький мальчик в забавной кепочке с торчащими заячьими ушками подбежал следом за ним. Джон присел на корточки, взял в руки мяч и так лучезарно улыбнулся этому мальчугану, что Шерлок похолодел. На мгновение окружающий мир замедлил свое движение. Он потек, поплыл, как прозрачный сироп, а потом вдруг дрогнул и обрушился на Шерлока такой очевидной правдой, от которой невозможно было спрятаться теперь уже никуда. Джон был создан для семьи. Для детей. Для всех тех милых обыкновенностей, которых он, Шерлок, его лишил, привязав к себе стремительным круговоротом дней и изнуряющим жаром ночей, когда с него слетали маски гордости и неприступности, и оставался один только нескончаемый стон всецело отдающегося любовника. И Джон брал его снова и снова, упиваясь небывалой покорностью, расслабленным истомой телом и любя с каждым днем все сильнее. Но это было неправильно. Это знал Шерлок. И это безошибочно угадал щекастый малыш, так доверчиво вдруг обнявший тогда его Джона. * * * Весь вечер Джон допытывался у Шерлока, что случилось, почему такой невыносимой болью наполнился вдруг его взгляд, почему он молчит, не отрывая глаз от пляшущего в камине пламени, совершенно неуместного в теплый вечер, и почему так очевидно мерзнет, старательно скрывая от него свой озноб. — Ты не болен, Шерлок? Руки легко пробежались по пылающему, но холодному лбу, окунулись в волосы, подушечками пальцев массируя нежную кожу, вновь коснулись лба и замерли на щеках, поглаживая едва ощутимо. — Что, Шерлок, что? — Не надо, Джон. Отпусти. — Как хочешь. * * * Всю ночь Шерлоку снился тот маленький мальчик, и, вздрагивая, он просыпался с протяжным стоном потери, а Джон прижимал его к себе и тихо уговаривал: — Все хорошо, все хорошо. Спи. Шерлок мгновенно, будто теряя сознание, проваливался в сон, чтобы снова встретиться с неизбежным. Тогда-то он и решил расстаться с Джоном. Чтобы сделать его счастливым. * * * Если ад существует на самом деле, то Шерлок в нем уже побывал, пройдя такие страшные муки, какие только можно вообразить. Он впервые физически ощутил свою душу. Она болела. Она кровоточила. Она была отравлена. Шерлок страдал так сильно, что это страдание сделало его почти прозрачным: разбавило яркую бирюзу его глаз, совершенно обесцветило кожу. И только губы сухо пылали, так и маня к себе Джона. И Джон целовал Шерлока неустанно, как одержимый, не чувствуя насыщения. Шерлок отстранял его мягко, но решительно: — Не надо. — Но почему? Почему?! * * * — Я хочу, чтобы ты ушел. — Что, прости? — Я хочу, чтобы ты ушел. — Куда? — Я не знаю. Куда хочешь. Лондон большой. — Это шутка? — Нет. — Не понимаю… — Что тут непонятного, Джон? Я не хочу с тобой жить. Все очень просто. Джон продолжал смотреть непонимающе и даже пробовал улыбнуться. — Шерлок… — Что? Ну что тебе еще не понятно? И почему ты улыбаешься? — Но… Да нет! Это какой-то абсурд. Что с тобой? Джон начал осознавать, что Шерлок абсолютно серьезен. И говорит ему какие-то немыслимые вещи. — Но я не хочу никуда уходить. Это мой дом. — Найдешь другой. — Ты помешался?! Что на тебя вдруг нашло?! — Ты. Мне. Надоел. — Что? — Я такой, Джон. Я просто ТАКОЙ. Мне никто не нужен. Поиграли и хватит. Лицо Джона исказила боль. Она буквально брызнула из него, обдав Шерлока с такой силой, что он на секунду зажмурился. Но это была не та боль, о которой Шерлок подумал, и которой он так усиленно сейчас добивался. — Я понимаю, что-то произошло. И что-то настолько ужасное для тебя, что ты несешь сейчас всю эту несусветную чушь. Я не в силах понять только одно: как я смог пропустить тот момент, в который ты вдруг перестал мне доверять. Самообладание стремительно покидало его. Все тело Шерлока будто сломалось. Стало угловатым и жалким. Он ощутил себя до смешного неуместным в мире правильных и простых вещей, в мире Джона, где его гениальность, и гордость, и надменность вдруг показались шутовским колпаком, надвинутым на глаза. А Джон обхватил это изломанное тело и со стоном прижал к себе, задохнувшись от переполнивших его чувств. — Какой ты дурак. Что ты еще напридумывал? Не надо, Шерлок. Прошу тебя, не отнимай у меня своей любви… * * * …Шерлок отдавал ему себя без остатка. Никогда еще Джон не был так полностью погружен в него, никогда так не чувствовал его всей кожей, никогда еще наслаждение не было до такой степени острым. Он умирал. Это было именно так. Лучше уже быть просто не может. Шерлок рвался навстречу, тянулся губами, и его влажные волосы источали такой возбуждающий аромат, что у Джона кружилась голова, и он выкрикивал его имя, и шептал о любви. И входил в единственное, до боли родное тело все быстрее и глубже. А потом закричал, кончая, втекая внутрь, прижимаясь скрученным сладострастными спазмами животом к горячему шелковистому члену и чувствуя, как выплескивается из него теплое семя. * * * — Никогда больше не говори так. — Не буду. — И ничего от меня не скрывай. — Не буду. — Шерлок, я люблю тебя. Что может быть важнее этого? Джон гладил его лицо, целовал его губы. Он мог делать это бесконечно, не растратив ни единой капли своей любви. Шерлок был в этом уверен. Но это было неправильно. И не решало проблемы.