Блеск

      Мирон любит курить. Он может уйти куда-то далеко и выкурить полпачки за раз. И суть даже не в том, что процесс курения ему доставляет, нет. Важнее то, что этот процесс позволяют элементарно уйти. Сбежать от всех, от всего. Эти самые «все и всё», как ни странно, заключались в одном-единственном человеке. Мирона буквально терзали изнутри собственные чувства. Он их не принимал. Отказывался, запрещал себе. Боялся. Жизнь его уже достаточно проучила, чтобы понять одну забавную вещь: привязанность = слабость. Всеми силами Мирон отстранялся от людей, хоть немного ощутив желанную, пусть и подсознательно, привязанность. Отчего было больно, до невозможности больно всякий раз отпускать людей. Поэтому он отчаянно старался избегать её.       — Знаешь, Вань, — говорит Мирон однажды. — Вот существуют такие люди, отношения с которыми удивительно схожи с курением. — Затяжка и белый дым медленно выходит с выдохом изо рта. — Они затягивают тебя, вызывают почти непреодолимую привязанность, ты не можешь без этого человека, ты пойдешь на все ради него, ради еще одной затяжки, ради чертовых пяти минут с ним. Как и всегда, найдешь эти пять минут на перекур, — еще одна затяжка. — Но есть одно существенное отличие: на людях никто не напишет, что они убивают. Нет, не физически - морально. И, если сигареты убивают никотином, прожигающим тебя изнутри, то люди убивают похуизмом, - Фёдоров тушит сигарету, начертив на полу маленькую букву «в», и встает с холодного бетона крыши, направляясь к выходу. — Пойдем. Я налью тебе кофе.       Тогда в нем что-то сломалось.       Нет, не тогда, думает Ваня. Фёдоров изменился уже достаточно давно. Его глаза буквально потускнели. Евстигнеев заметил это во время тура по Европе, когда впервые после очередного концерта Мир не завалился в номер с новой сексапильной фанаткой, а просто тихо ушел к себе, плотно закрыв дверь. Тогда Мирон изменился.       Тогда потух и Ваня.       Казалось, с чего бы это? Но ведь если человек, в которого ты веришь, которого буквально боготворишь, вдруг затихает и теряет свой привычный блеск в глазах, ты теряешься. Ты не знаешь, как быть дальше. Забываешь. Все твое существование теперь направлено на помощь твоему человеку. Мой человек. Так называет Ваня Мирона в собственных мыслях. Так он не называл никогда и никого. Для него никогда не существовало «своих». Всегда были друзья, хорошие, лучшие, близкие.       Но таких, как Мир не было никогда.       И, увидев эту маленькую буковку, начертанную пеплом на сером бетоне, внутри Евстигнеева что-то оборвалось. Не трудно понять, что в жизни Фёдорова существует всего одна «в» и она значит Ваня. Иначе никак. И сейчас Евстигнееву страшно. Страшно, что именно он стал причиной апатии Мирона. Страшно, что это станет причиной потери его человека. Страшно, что Фёдоров сорвется. Уйдет. Тогда жизнь Вани, наверное, закончится.       Ведь он уже не представляет себя без Мира.       — Мир, ты в порядке? — спросил тогда Ваня в первый раз, перед входом в квартиру.       — В полном, — улыбнувшись, ответил Фёдоров, открывая дверь. — Нас ждет текст, помнишь?       Евстигнеев поверил. Ведь как не верить своему человеку? Он же не будет врать, верно? Но всю ночь, наблюдая за отсутствующим взглядом, он доказывал себе, что это не так. Тогда Ваня решил, что Мирон сам расскажет, когда будет готов, и успокоился. И даже когда Мир ни разу не взглянул на свой телефон, Ваня не придал этому значения, хотя обычно Фёдоров сидит там постоянно, пролистывая новости, переписываясь, читая твиты. Не важно, просто телефон был его связью с миром.       Тогда Евстигнеев решил, что Мирон просто устал.       С тех пор этот вопрос задавался Евстигнеевым неоднократно. И каждый раз Ваня слышал в ответ, что все хорошо, правда. Но Ваня не верил. Он старался, отчаянно старался оправдать доверие Мирона всеми доступными ему способами. Он думал, что раз Мирон первый раз за все время их совместного творчества не рассказывает ему что бы то ни было из своей жизни, значит Ваня где-то накосячил. Значит он сделал что-то не так.       И это, безусловно, Ваня сам виноват.       Однажды Ваня увидел заставку телефона Мирона. Случайно, честно. Он просто лежал на столе и пришедшее сообщение заставило экран вспыхнуть. На экране был Евстигнеев. То забавное фото с котенком, старое. Ведь сейчас это был уже здоровенный кот, ночами занимающий пол кровати и мурчащий как трактор. Ваня смутился. Но и тогда значения не придал. Странно, но он почему-то посчитал это абсолютно нормальным. Ведь на заставке его телефона красовался Мир, пусть и вместе с ним. Мирон просто не любит смотреть на свои фото.       Так объяснил себе это Евстигнеев.       Но настоящую боль в глазах Фёдорова Ваня увидел лишь однажды. Это была обычная вписка после концерта. В квартире Порчи собралось неимоверное количество народу. Тогда Ваня изрядно налакался. Его внимание привлекла маленькая брюнетка, тактично двигающаяся под громкую музыку. Добиться ее расположения было не сложно. И уже через 15 минут Ваня методично покрывал поцелуями ее шею в темном уголке квартиры. Внезапно дверь ванной открылась и из нее вышел Мирон. Его глаза Евстигнеев запомнил навсегда. Столько разочарования в них он не видел никогда. Столько боли. Столько терзаний. И… ревности?       Тогда Ваня только начал понимать.       — Мир, ты в порядке? — спросил тогда Ваня уже кажется в сотый раз. В этот раз Фёдоров сорвался.       — Да блять, Ваня, сколько еще раз ты у меня это спросишь? — стоя на балконе, злобно огрызнулся он. — Нет, сука. Нет, я не в порядке. Но если я скажу тебе, что не в порядке, ты вмажешь мне и съебешься из моей жизни раз и навсегда.       Он выплеснул эту фразу на Ваню как ведро ледяной воды, что заставляет оторопеть, мгновенно протрезветь и корежиться от холода. Затушил едва начатую сигарету и ушел. Уехал к себе, сославшись на плохое самочувствие.       Вот тогда для Вани все встало на свои места.       Его буквально озарило. Цепочка событий слилась воедино мгновенно, порождая конкретную последовательность дальнейших действий.

***

      Мирон снова курит. Одну за одной, опираясь на холодный бетон перил ночной крыши. Он бездумно вдыхает белый дым, почему-то усмехаясь самому себе. Его мир снова рухнул. Он снова потерял родного человека. Сложно, знаете, не догадаться, что он имел ввиду, сказав ту злосчастную фразу. А Ваня не дурак. Мало того, что не дурак, он еще и не педик. Фёдоров всматривается в ночное небо. Его жизнь снова в обломках. Снова из-за глупой привязанности. Ведь он обещал себе. Обещал не привязываться, держать на расстоянии. Но не вышло. И он снова его потерял.       — Знаешь что, Фёдоров, — услышал он внезапно буквально в паре метров от себя. Мирон даже не обернулся, он узнает этот голос из тысячи. Тот самый голос, который не дает ему задохнуться на концертах, подхватывая его с полуслова. — Ты полнейший долбоеб, — теперь голос звучал совсем рядом, но и сейчас Мир боялся повернуться. Он боялся услышать самое страшное в его жизни.       — Я давно догадался, спасибо, — говорит он тихо и тушит сигарету.       — Да нихуя, — напористо продолжает Евстигнеев и рывком разворачивает Мирона к себе. — Это я догадался, блять.       И Ваня резко притягивает Фёдорова, буквально впившись в его губы. Шок Мирона словами было не передать. Осознав, что таки происходит, он медленно отвечает на настойчивый, жесткий поцелуй, положив одну руку на затылок Вани.       — Никогда не смей от меня ничего скрывать, слышишь? — говорит Ваня, уткнувшись в шею Фёдорова.       — Договорились, — отвечает Мирон, обнимая того за талию.       И когда на маленькой Питерской кухне закипит чайник, Ваня снова увидит тот потрясающий блеск больших голубых глаз, что дарит ему веру в жизнь.