О морях, омегах и очень удачной игре в бутылочку

      Смех, веселые крики, шум — все это не что иное, как знаменитая игра в «бутылочку». Этим и занимались в немецком доме, несмотря на то, что часы отчаянно били полночь. Людвиг, как радушный хозяин, пригласил всех к себе, не забыв даже про Элизабет. Друзья уселись в круг, поджав под себя ноги, и с предвкушением уставились на бутылку с ироничным ярлыком «Бон Аква».       Компания собралась самая разношерстная: альфа Гилберт, омега Родерих, чья течка недавно закончилась, но сладковатый запах ванили все еще витал в воздухе — горе тому, кто посмеет его тронуть: метка альфы — Людвига на шее не значила ничего хорошего; бета Элизабет и, наконец, Ваш. Никто из собравшихся не мог точно сказать, альфа он или омега, это и хотели выяснить при помощи пластиковой «Бон Аквы».       Елизавета, как только все расселись, попросила играть не на поцелуи — «это скучно», а на желание. Глаза ее при этом как-то странно загорелись, но Людвиг не обратил на это внимания и просьбу принял. Игра началась. Поначалу, когда все еще стеснялись, будучи абсолютно трезвыми, задания были не слишком смущающими, но веселья принесли много. Элизабет танцевала вальс с Родерихом под включенный Людвигом «Раммштайн», Ваш пел йодль, высунувшись в окно и перебудив всю улицу, Гилберт учил пруберда неприличным словам — птиц старательно запикивал сам себя, представляя собой летающую цензуру. Самому немцу пришлось признаться в любви старинному шкафу, после чего Эдельштайн стал так театрально ревновать, что ему чуть не вручили «Оскар».       Но вскоре «бутылочка» полностью завладела чувством приличия и хоть каким-нибудь благоразумием, и желания стали гораздо раскрепощеннее. Узкое горлышко «Бон Аквы» показало на Байльшмидта, птиц пискнул, выражая все эмоции своего хозяина. Загадывать пришлось Родериху. Пошептавшись о чем-то с Хедервари, австриец объявил свое задание — понюхать кого-нибудь. Гилберт на это только пожал плечами и, не глядя, указал на то место, где сидел Ваш. Цвингли отвернулся, но прусс в одно мгновение оказался рядом с ним и зарылся носом в волосы. Элизабет и Родерих начали считать секунды, но пруссу это уже не было важно.       Запах был настолько великолепным, что Байльшмидту снесло крышу. Так могло пахнуть только на вершине какой-нибудь снежной горы: от Ваша пахло свежестью и чуть-чуть соснами. Швейцарцу же казалось, что от Гилберта пахнет черным, только что сваренным кофе. Щеки его стремительно запылали, еще секунда — и Цвингли несильно ударил прусса по щеке: «Хватит». Положенные десять секунд уже прошли и все вновь вернулись к веселой игре, придумывая все более абсурдные задания.       «Бон Аква» покрутилась и указала синей крышечкой на Ваша, который успел побледнеть и покраснеть обратно. Гилберту тоже было как-то не по себе, он заерзал на месте, пытаясь понять, что происходит и почему он так странно реагирует на этого ничем не примечательного швейцарца. Дать задание выпало Людвигу, он, состроив загадочную мордашку, задумался и зашептался о чем-то со своим омегой.       Прусса не покидало чувство того, что что-то упорно не так. Ваш, как он считал, был самым настоящим альфой, хоть и носил странноватую, почти женскую прическу и редко напивался. Однако, он хорошо стрелял и часто ездил вместе с другими альфами «посшибать головы снеговикам». И не пропадал куда-нибудь раз в четыре месяца, как это делали другие знакомые Гилберту омеги. Но запах швейцарца был великолепен, он притягивал к себе и пробуждал странное, не знакомое раньше чувство.       Тем временем, Людвиг с совершенно серьезным, даже суровым лицом высказал желание: пусть Ваш расскажет всем правду о своей сущности. Повисла неловкая, напряженная тишина, все ждали, что он скажет, а Цвингли, как нарочно, молчал, сверля взглядом пол. Швейцарец разом посерьезнел и даже протрезвел, хотя гости очень-очень старались не пить. Кто-то, как Гилберт, держались, а кто-то попробовал, веселья ради. — Я… — снова пауза, как в телешоу. Только барабанной дроби не хватало, — Я омега.       Ваш снова уткнулся глазами в пол, кончики ушей покраснели. Никто не мог вымолвить ни слова, пораженные его словами. А Гилберту вдруг стало все ясно, но ясность эту он постарался как можно скорее выкинуть из головы: такого не бывает. Цвингли раскрутил бутылку, и игра медленно пошла дальше, пусть и немного вяло. Следующее бредовое задание предназначалось Родериху и состояло в том, чтобы спародировать собственную скрипку. Этими звуками можно было пугать детей по ночам — настолько ужасно у австрийца получались пародии. Зато он сам здорово охрип и, погрустнев, прижался поближе к Людвигу.       Швейцарец задумался. Он никогда не думал о таком, но что если вот здесь, в этом кругу сидит его истинный? Да еще и пахнет так приятно — черным кофе… Запах был настолько волшебным, что Ваш невольно подумал — течка начнется на недельку пораньше. Молчание после его слов казалось таким неловким, и Цвингли понял, что все считали его альфой, даже тот, кому так понравился его запах.       Время приближалось к трем часам, играть стало скучно. Фантазия иссякла, и тогда кто-то очень умный вспомнил про ту самую, настоящую «бутылочку». Горлышко «Бон Аквы» указало на Гилберта, а затем на Ваша. Раздался хохот: ну, это точно судьба, по-другому не назовешь! Однако этим двоим было не до смеха, но игра есть игра и отказаться означает прослыть слабаком. Нервно сглотнув, Байльшмидт подполз к Вашу и вновь, не удержавшись, вдохнул его запах. Они истинные, ошибки тут быть не могло.       Поцелуй получился слегка неловким, альфа мягко коснулся губ швейцарца, накрывая их своими, прошелся языком по крепко стиснутым зубам, принуждая разомкнуть их. Ваш что-то протестующе промычал, но запах Гилберта ударил в нос и, не совсем контролируя себя, Цвингли послушно приоткрыл рот, куда немедленно скользнул острый язык прусса. Ваш неумело, как мог, пытался отвечать, не до конца осознавая, что отдает свой первый поцелуй именно этому альфе.       Игра прервалась так же спонтанно, как и началась: Родерих просто уснул на плече Людвига, и тому пришлось осторожно, чтобы не разбудить, отнести омегу наверх, в их спальню. После этого друзья попрощались и, переполненные весельем, разошлись. Ваш, отойдя от немецкого дома, достал помятую пачку сигарет и вытащил одну. В темноте блеснул огонек зажигалки, торопливая затяжка, и изо рта швейцарца вырвался клуб дыма. Гилберт, заметив это, подбежал к омеге и выдернул сигарету. Та моментально погасла, растворяясь во тьме. Цвингли подавился дымом. — Ты — мой истинный, понимаешь? — прямо спросил Байльшмидт, остановив руку Ваша и не дав ему вытащить еще одну сигарету из пачки. — Какое счастье, — хмуро отозвался швейцарец, — Целуешься отвратно.       Гилберт замер, а Ваш больно прикусил себе язык. Ну вот зачем он солгал? И ведь за этот самый язык его никто не тянул! Идиот, какой же он идиот. Омега вздохнул, чувствуя отголоски кофейного запаха — Байльшмидт ушел, стукнув кулаком по стене от злости. Цвингли злился на самого себя, на Элизабет, на Родериха — на всех, на кого только мог. И все же против природы ничего не сделаешь — его истинный это Гилберт, который после всего, наверное, и видеть Ваша не захочет. «Что же я натворил?» — проскулил швейцарец, оседая на траву. «Соберись, тряпка!» — следующая мысль, пронзившая голову, заставила Ваша встать и отправиться, наконец, домой, пусть и с зияющей дырой совести где-то внутри.

***

      Тот вечер уже давно затерялся в памяти — прошло около двух месяцев. Родерих и Людвиг успели пожениться и укатить куда-то в свадебное путешествие, Элизабет устроилась на работу. Гилбертом Ваш не интересовался, тем более что тот больше не появлялся в жизни швейцарца. Все шло хорошо… ровно до одного самого обычного утра.       Ваш проснулся и понял, что у него началась течка. Низ живота болезненно тянуло, бил озноб, между ягодиц стремительно мокрело. Сонно выругавшись, Цвингли потянулся к ящику прикроватной тумбочки, где лежал блокнот и коробка белых таблеток — подавителей. Сестренка Лихтен*, ученица медицинского института, это не одобряла, но таблетки не трогала и понимающе уезжала из дома.       Швейцарец открыл коробку и с удивлением обнаружил, что она пуста. Как он помнил, в прошлый раз таблеток оставалось вполне достаточно, а теперь… «Сестра!» — вспомнил Цвингли и снова выругался. Он пил подавители с самой первой течки, не желая отдаваться первому встречному альфе — только истинному. А теперь истинный имеется, только отдаваться ему все равно не хочется.       Пока мозги еще могли работать, Ваш напряг их и стал думать, кому можно позвонить за помощью. Сестренка уехала к родителям на дачу и, раз уж забрала таблетки, назад их не отдаст. Элизабет была занята, а значит остается только одно: звонить Гилберту. Что было очень и очень чревато, но выбора у омеги не оставалось. Ненавидя самого себя, Цвингли набрал номер прусса, надеясь, что тот возьмет трубку. — Чего тебе не спится? — недовольно проворчал Байльшмидт. — Гилберт, ты не мог бы приехать? — С какой стати? — удивился тот.       Ваш обессиленно издал полурык-полустон в трубку, откидываясь на подушку. Гилберт даже сонным мозгом все понял и, сглотнув, пообещал приехать как можно скорее. Швейцарец нашел в себе силы выползти в прихожую и открыть дверь, а затем завернулся в одеяло и стал ждать, прислушиваясь к себе.       Гилберт, при всей своей лени, приехал довольно быстро. Закрыл за собой дверь и замер: в квартире оглушающе пахло горами, как будто кто-то разлил баллончик освежителя воздуха. К этому запаху примешивался еще какой-то, сладковатый и притягательный. Байльшмидт, осматриваясь, прошел в спальню: там, укрывшись одеялом, сидел злой Ваш, старательно закрывая нос рукой. — Зачем звал? — вопрос был глупейшим. — В аптеку сходи… за подавителями… — выдохнул Цвингли. — А сам? — фыркнул альфа, отворачиваясь, — Ты что, все течки на таблетках сидишь?       Ваш молча кивнул. Выглядел он не лучшим образом: волосы растрепались, щеки пылали, дыхание то и дело сбивалось. Омега источал сильный запах, который сносил крышу. Гилберт закрыл нос, не желая сорваться, хотя очень хотелось. Так и стояли, тщетно пытаясь не дышать друг другом. — Я встать не могу, — рыкнул швейцарец, прикрыв глаза. — У-у, как все серьезно, — усмехнулся Байльшмидт, — А может, тебе помочь? — Н-нет, — воспротивился Ваш, — Не надо…       Ладонь омеги на секунду соскользнула с носа, он вдохнул горьковатый кофейный запах, глаза затуманились. Цвингли попытался вернуть ладонь на место, но уже не смог. Гилберт, наблюдая за такими переменами, разжал руку. Снежный запах ударил в нос, альфа приблизился к шее швейцарца, шумно вдохнул. Ваш попытался отвернуться, отбиться от наглого Байльшмидта; прусс лизнул нежную кожу горячим языком и ехидно улыбнулся про себя, видя, как меняется выражение лица Ваша.       Гилберт отстранился, раздеваясь и отгоняя пруберда в другую комнату. Омега, сгорая от желания, проклинал свое тело и — уже не такими ужасными выражениями — свою сестру, так невовремя отобравшую таблетки. Увлекшись проклятиями, Ваш не заметил, как источник чудесного кофейного запаха снова оказался перед ним, а точнее — на нем. Байльшмидт потянулся за поцелуем, но швейцарец сжал губы, до последнего противясь низким желаниям. Альфа откинул одеяло, огладил плечи Ваша, чувствуя, как тот мелко дрожит.       Кожа резко стала слишком чувствительной к чужим прикосновениям, хотелось большего, ноги дрожали. Цвингли запрокинул голову, теплые руки Гилберта оказались неожиданно нежными, доставляя какое-то особое удовольствие. «Могу я, наконец, поцеловать тебя?» — немного нервно спросил Байльшмидт, получив в ответ слабый кивок. Прусс накрыл губы омеги своими, заставил разжать зубы, вторгаясь языком в рот и высасывая остатки благоразумия. С пошлым звуком их губы разомкнулись, Гилберт спустился ниже, лизнул вершинку соска. Ваш тихо простонал, пальцы альфы мгновенно оказались на втором, поглаживая его.       Швейцарец не выдержал, и с приглушенным стоном излился себе на живот, запачкав его. Гилберт усмехнулся, слизнул вязкую сперму, и продолжил сладкую пытку, проводя языком влажную дорожку. И как только выдержки хватало — Байльшмидт старался не сорваться, вдыхая вкусный горный запах. Омега дернулся, пытаясь вылезти из-под прусса, перевернулся на живот, становясь на колени.       Гилберт развел его ноги, погладил вдоль спины, призывно выгибающейся под лаской. Провел языком по припухшей дырочке, мокрой от сочащейся смазки, проскользнул внутрь, вырвав из Ваша несдержанный мелодичный стон. Мало, ему было очень мало, потому, когда прусс ввел два пальца, медленно и мучительно подготавливая, Цвингли глухо простонал, уткнувшись лицом в подушку, и попытался насадиться на них. Гилберт добавил третий, чувствуя, что сейчас сорвется. Ему очень не хотелось причинить этому так вкусно пахнущему омеге боль. — Войди… в меня… — сбивчиво проговорил Ваш, краем сознания понимая, как пошло звучат эти слова. — Сейчас, сейчас, — дыхание Байльшмидта обожгло ушко.       Осторожно, все еще сдерживаясь, альфа приставил головку к пульсирующему колечку мышц и резким толчком вошел. Швейцарец вскрикнул от боли, зажмурившись. Гилберт, извиняясь, припал к нежной коже между лопатками, покрывая ее поцелуями и медленно двигаясь. «Так узко», — промелькнуло в голове Гилберта, он изменил угол, толкнулся и получил в награду громкий стон. Ваш несмело двинулся, насаживаясь на твердый член, Байльшмидт шумно вздохнул, подминая омегу под себя, ускоряя ритм рваных толчков.       Стоны стали хриплыми, дыхание сбивалось, кровать швейцарца, не привыкшая к такому, жалобно поскрипывала. Альфа потянулся к шее Цвингли, ощущая, как вытянулись клыки, и укусил — поставил метку. Ваш вскрикнул от легкой боли, не до конца осознавая, что его пометили, и снова кончил, сжавшись. Гилберт излился следом, вовремя вытаскивая член — вспомнил, что презервативы остались в прихожей, в кармане куртки.       Ноги Ваша предательски дрожали и отказывались держать своего хозяина — омега упал на кровать, отозвавшуюся отчаянным скрипом, приходя в себя после оргазма. Байльшмидт свалился рядом, прижимая теплое тело швейцарца к себе. Поцеловал искусанные губы, но Цвингли было слишком лень ответить — он просто наслаждался вкусным поцелуем, с привкусом крови. «Стоп! Крови? Шея болит, а значит…» — мысль пришла быстрее, чем Ваш подумал, как стоит на такое реагировать. — Ты… — выдохнул он, разрывая поцелуй, — Ты пометил меня?! — Да, — фыркнул Гилберт, проведя средним пальцем по ранке. Омега поморщился: больно, — Ты мой, понятно? — Да иди ты! — Ваш завернулся в одеяло, отодвигаясь подальше. — Интересно, куда? — В аптеку, — буркнул Цвингли, — Таблетки купи. Я тебя, вообще-то, за этим и звал.       Прусс только пожал плечами: в аптеку, так в аптеку. Взял ключи с тумбочки, дверь за ним вскоре с грохотом захлопнулась. Швейцарец развалился на кровати, думая, почему его тело так себя ведет в первый день течки? Сестренка Лихтен точно сказала бы, но через несколько секунд до Ваша дошло: так его сущность «мстит» за все течки, проведенные на подавителях. С кровати вставать было лень, задница болела, однако в душ идти пришлось — после секса осталось ощущение чего-то грязного и очень неправильного.       Холодные струи приятно скользили по коже. В душе шевелилось странное чувство, похожее на любовь. Что-то особенное Ваш чувствовал всегда, когда Гилберт появлялся в поле его зрения. И все же… Цвингли глухо застонал, оседая на пол кабинки, залитый водой. Запустил руку в волосы, закрыл глаза, представляя, как прусс ласкает его, скользит горячим языком по члену, посасывает головку, доводя его до изнеможения. Руки невольно потянулись к вновь вставшему органу. Омега тут же очнулся и помотал головой: что это за мысли?       Телефон завибрировал, оповещая о новом сообщении. Ваш поднялся, отбрасывая все ненужные мысли, выключил воду. Экран телефона засветился, писала Лихтен. «Братик, прости, случайно взяла твои таблетки. Я сейчас приеду и отдам!», — швейцарец засмеялся, как же, «случайно». Набрал в ответ, счастливо улыбаясь: «уже не надо», и поплелся обратно в спальню. Метку щипало, он не нашел ничего лучше, чем заклеить ее пластырем и снова распластаться на помятой кровати.

Прошел год

      Звон, треск, противное треньканье — явно не те звуки, под которые Ваш хотел бы просыпаться утром. Гилберт сонно заворочался рядом, что-то пробормотал, обнимая омегу. Будильник не прекращал своих «соловьиных» трелей, изо всех сил стараясь выполнить свою работу — разбудить и настучать по мозгам так, чтобы на весь день хватило. — Я сейчас отстрелю этому будильнику яйца! — громко пообещал Ваш. — А они у него есть? — еще не проснувшись, поинтересовался Гилберт. — Не знаю, — будильник полетел на пол, сразу перестав звенеть.       Цвингли открыл глаза, выползая из теплых объятий своего альфы, и посмотрел на собственные часы. Шесть утра, за окном — море, а спать все равно хочется. Байльшмидт, как герой, перекатился на кровати, в попытке встать, и, чуть-чуть не рассчитав, свалился с нее на пол. Вот так доброе утро. Швейцарец вставать не хотел, отбиваясь от Гилберта и пруберда, решившего прийти на помощь хозяину. В конце концов, птиц победил и гордо описал круг почета над головой Ваша, дав ему подзатыльник крылом.       Они направлялись на тайный пляж, обнаруженный не так давно пьяным Гилбертом, который, изрядно выпив, пошел напролом через «лес» пальм, где получил недозревшим кокосом по дурной голове и вскоре вышел на закрытый ото всех песчаный пляжик. Самое необычное, что прусс даже запомнил, куда завел его пьяный мозг и теперь направлялся туда с самыми хорошими предчувствиями.       Место действительно выглядело волшебным — прозрачная, как в фильмах, вода, теплый песок и ни души вокруг. Ваш не был падок на романтику, как другие омеги: трахнул, пометил, позвал замуж — миссия выполнена, больше ничего не требуется. Но Гилберт часто устраивал сюрпризы, заканчивавшиеся, в основном, плачевно: то загорится штора, потому что рядом с ней стояла ароматическая свеча, то от этих самых свечей у Цвингли до слез разболится голова…       Но сейчас никакого подвоха не ожидалось: море лениво лизало берег, прохладный бриз летал по воде, солнце медленно просыпалось. Пальмы шевелили длинными листьями. «Красиво», — выдохнул Ваш, прижимаясь к почему-то очень теплому альфе: утренний холод заставлял чувствовать себя неуютно. Гилберт улыбнулся: «А спасибо?». Омега, приподнявшись на носках, попытался поцеловать Байльшмидта в щеку — не вышло. Сказывалась разница в росте — почти десять сантиметров. Цвингли обнял прусса за шею, обхватил торс ногами и повис на нем, целуя.       Солнце поднялось, осветив все яркими лучами. Вода заблестела, приглашая поплавать в тишине и спокойствии, вдали ото всех: всем достался общий пляж, где у каждого имелась пластиковая ячейка и зонтик над ней. Море оказалось обжигающе ледяным, Гилберта это не остановило — альфа рыбкой прыгнул в воду, подняв тучу брызг, и в следующую секунду отфыркивался, как мокрая собака. Ваш попытался войти в воду чинно и степенно, но поскользнулся и с не меньшим грохотом упал в холодное море, издав такой звук, которому позавидовали бы все чайки в округе. Байльшмидт от хохота чуть не утонул и изрядно наглотался соленой воды — пришел черед Ваша смеяться. — Слушай, а давай ребеночка заведем? — предложил Гилберт, плывя рядом с омегой. — Хуеночка, — отозвался тот, — Мы даже будильник нормально завести не смогли: прозвонил на два часа раньше! — Я серьезно, вообще-то, — обиделся прусс. Глаза Цвингли мгновенно потеплели. — Вот отучусь, и обязательно заведем, — пообещал он, улыбаясь.