Однажды ночью в мэноре

Он не мог понять, что и почему вдруг резко выдернуло его из спокойного и глубокого ночного сна. Убрав с лица длинные волосы, Люциус Малфой повернулся, чтобы убедиться, что жена крепко спит рядом и что он не потревожил ее. Неясное серебристое свечение мягко заливало спальню, проникая через открытое окно и покачивая распахнутые шторы слабым ветерком ранней, еще совсем теплой, осени. Белеющая в полумраке подушка оказалась пуста, и Люциус нахмурился. Обернувшись, он дотянулся до волшебной палочки, оставленной, когда ложился в постель, на прикроватной тумбочке, и негромко произнес «Люмос». На кончике палочки тут же зажегся огонек, и Люциус смог разглядеть, что часы показывают лишь половину третьего ночи. Он понимающе фыркнул и несколько раз тряхнул головой, чтобы окончательно проснуться, а затем одним плавным сильным рывком поднялся с кровати и подобрал с пола пижамные штаны, небрежно брошенные туда лишь несколько часов назад. Оглядевшись по сторонам, поискал еще и пижамную рубашку, но, не найдя ее в полумраке спальни, пожал плечами и набросил на себя халат, лежащий на кушетке в изножье супружеского ложа. Затем, увидев, как из-под закрытой двери, соединяющей их спальню с небольшим будуаром, пробивается полоска света, подошел к ней и внимательно прислушался. Из примыкающей к спальне комнатки раздавались звуки тихого и нежного напева, услышав который Люциус не сдержал улыбки. Он осторожно нажал на старинную ручку двери и, открыв ее, тихонько шагнул в будуар, чтобы увидеть восхитительное зрелище, радующее его глаза вот уже девять недель. Зрелище, любоваться которым он не переставал снова и снова. Удобно облокотившись на подлокотник дивана и положив ноги перед собой на низенькую табуретку, его очаровательная, умная, уверенная в себе, молодая красавица-жена кормила их новорожденную дочку. Погруженная в это волшебство, Гермиона Малфой ничего и никого вокруг не видела, глядя лишь на свою маленькую сладкую девочку и тихонько напевая ей колыбельную. На мгновение Люциус замер, уже привычно очарованный этой картиной, но, когда жена запела о малютке, падающей с вершины дерева, усмехнулся и негромко кашлянул. — Думаешь, стоит петь нашей малышке о нерадивых родителях, в бурю оставивших люльку с младенцем на ветвях сосны? Подняв голову, Гермиона удивленно посмотрела на мужа, и дыхание ее тут же сбилось: сейчас, в полумраке ночи, стоящий перед ней полуголым и в распахнутом халате, Люциус выглядел невероятно соблазнительно. Она скользнула взглядом по мускулистой груди, с которой сбегала вниз еле заметная полоска светлых волос, и потаенно улыбнулась. О, Гермиона знала, как много британских ведьм мечтает хотя бы раз увидеть ее мужа таким, каким она видела его ежедневно! Да что там какие-то ведьмы?! Ведь даже собственная мать Гермионы пару лет назад (когда они с Люциусом только вернулись из медового месяца) смущенно признавалась, что ей теперь неловко читать эротические сцены в тех дамских романах, где главный герой описывается высоким длинноволосым блондином, потому что описания ужасно напоминают собственного зятя. Гермиона вспомнила, как повеселилась, услышав это неловкое признание и подумав о том, что ей-то самой подобное чтиво уж точно без надобности. Ведь живое воплощение многочисленных женских грез каждую ночь снова и снова доказывает ей свою любовь. Гермиона негромко рассмеялась. — Не переживай, слов она еще не понимает, зато мелодия хорошо успокаивает малышку, — и сразу же начала петь следующую колыбельную, на этот раз о мерцающей звездочке. Люциус довольно кивнул, сочтя новую песню более уместной. Они оба знали, что ребенок не имеет пока ни малейшего представления, о чем идет речь. Хотя, девочка уже и научилась распознавать голоса родителей, старшего брата, крестных, бабушки и дедушки, все же ничего из сказанного она пока не понимала. Правда, Люциус утверждал, что его дочь с недавних пор начала нервничать, заслышав громогласную Молли Уизли, но Гермиона лишь смеялась в ответ на эти заявления, понимая, что муж нагло пытается выдать желаемое за действительное. Малфой тем временем подошел к жене и дочери, останавливаясь за спиной сидящей супруги, и маленькая Элизабет тут же переключила внимание на отца. Выпустив изо рта сосок, она широко улыбнулась Люциусу, и тоненькая струйка молока сбежала по крошечному подбородку. Гермиона осторожно вытерла ее салфеткой и недовольно пробормотала: — Ну же, Элизабет, давай. Ешь. Я знаю, что папа у тебя самый любимый человек на свете, я и сама его люблю, но ты еще не наелась. Давай же! Не отвлекайся, — уговаривая дочку, она пыталась снова засунуть сосок ей в ротик, но толку не было: Элизабет упрямо смотрела исключительно на отца, продолжая улыбаться ему, на что довольный папочка отвечал ей такой же широкой и нежной улыбкой. С губ Гермионы слетело раздраженное шипение. — Люциус, ты же понимаешь, что сейчас не время? — нахмурившись, поинтересовалась она. Тот виновато вздохнул. — Конечно, понимаю, — послушно согласился он и ласково обратился к дочке: — Давай же, моя сладкая девочка, заканчивай свой ужин. И Элизабет сразу вернулась к материнскому соску, принявшись энергично сосать его. Увидев это, Люциус рассмеялся, а Гермиона возмущенно закатила глаза. — Ты решил зайти очень «вовремя», — буркнула она, не сумев скрыть досаду. — Не ворчи, — Люциус положил ладонь на спину Гермионы и тихонько надавил на нее. Поняв мужа без слов, та слегка переместилась, освобождая ему место позади себя. Куда Малфой тут же и опустился, вытянув свои длинные ноги по обе стороны от жены и поддерживая ее руки вместе с лежащей на них Элизабет. Гермиона расслабленно откинулась ему на грудь, и малышка снова перевела взгляд на отца, заметив его лицо над плечом матери. — Ну вот. Все как всегда, — нарочито расстроено вздохнула молодая мамочка. — Я снова ощущаю себя дойной коровой: пришел папа-бык и мама теленку больше не интересна… Усмехнувшись, Люциус поцеловал ее оголенное плечо. — Не говори ерунды. Сама же знаешь, что это не так. Ты навсегда останешься самым главным человеком в ее жизни. И это понятно уже сейчас… Даже у твоей матери и у Молли есть проблемы с тем, чтобы укачать ее. А вспомни, как она не любит пить молоко из бутылочки, предпочитая мамочкину грудь. Ты — единственная, кто может дать ей ощущение уюта и полной защищенности, и это абсолютно естественно, — он сопроводил комплимент еще одним поцелуем. Гермиона улыбнулась: муж всегда знал, когда и что нужно сказать, чтобы заставить ее почувствовать себя лучше. В последнее время она немного расстраивалась, осознавая, что привычное существование превратилась вдруг в сплошную череду кормлений и вставаний по ночам. Но что поделать? Эта крошечная жизнь, созданная ею вместе с Люциусом, была сейчас настолько зависима от материнской любви и заботы. И все же иногда Гермиона ревновала: порой ей казалось, что она хороша для Элизабет лишь тогда, когда рядом никого больше не было. Или не было ничего, чтобы заинтересовать ее. Гермиона понимала, что глупит, и ругала саму себя за дурацкие мысли. «Это я уже становлюсь эгоцентристкой. Как все Малфои. И жажду быть в центре внимания», — она незаметно усмехнулась. — На тебе моя рубашка? — с любопытством спросил Люциус, прерывая размышления жены. — Ага, — подтвердила Гермиона. — Боялась разбудить тебя, а она оказалась первым, что схватила с пола. — Ах да, теперь я, кажется, припоминаю, что ты же и бросила ее туда несколько часов назад, — дразнящее шепнул ей Малфой на ухо. — Ну, ты-то мою сорочку просто уничтожил, — не преминула парировать Гермиона. — А ведь она была совершенно новая. И надула губы в притворном капризе. — Это было слишком большим искушением, любовь моя. Как только увидел тебя в ней, сразу же захотелось освободить от одежды… И я не сдержался. Прости… От глубокого бархатистого голоса Люциуса по коже Гермионы забегали мурашки. Будто почувствовав это, он снова поцеловал ее плечо, теперь на секунду нежно присосавшись к коже, и поцелуя оказалось достаточно, чтобы тело Гермионы охватила роскошная чувственная дрожь. Отстранившись, Люциус положил подбородок на место, которого только что коснулись губы, и слегка пощекотал его едва пробивающейся щетиной. Элизабет же тем временем перевела взгляд обратно на Гермиону и, подняв маленькую ручку, начала размахивать ею в воздухе. Мамочка протянула малышке палец, и крошечная ладошка тут же цепко ухватилась за него. Счастливо улыбнувшись, Гермиона начала следующую песню: о поцелуях, напоминающих прикосновение крыльев бабочки. Люциус слушал ее, невольно задумавшись о том, как подходят слова этого незамысловатого напева к нему самому. И к тому, что происходит в его собственной жизни. — Никогда раньше не слышал этой песни, — прошептал он на ухо Гермионе. Оба уже заметили, как глазки дочки потихоньку осоловели, и она начала засыпать. — Эта композиция была на том компакт-диске с колыбельными, который играл вчера у мамы, — прошептала Гермиона. — Красивая песня, правда? — и почувствовала, как Люциус кивнул у нее на плече. — Я слушала ее раз пятьдесят, пока была у них, поэтому и выучила слова. Она вдруг смутилась, вспомнив свой вчерашний срыв, когда утром заявила Люциусу, что ей осточертело сидеть дома, что стены мэнора давят на нее вплоть до головной боли и что она немедленно должна куда-нибудь выйти. Вспомнила, как, моментально связавшись по камину с матерью (благо их дом теперь был выборочно подключен к каминной сети), лихорадочно упаковала детские вещи в рюкзак и покинула мэнор. Сейчас Гермионе было неловко вспоминать эту смешную истерику, но тогда ей казалось, что смена обстановки просто необходима, как глоток воздуха. И она была бесконечно благодарна Люциусу, который отпустил ее без единого слова. Лишь уточнил, что вечером заберет их с Элизабет сам, заодно навестив тещу и тестя. И действительно, он появился у ее родителей лишь к ужину, был очень любезен и привел отца с матерью, уже и так счастливых от неожиданного визита дочери и внучки, в полный восторг. Вспоминая все это, Гермиона подняла Элизабет, приложила к своему плечу и начала кружить по ее спинке ладонью. А уже в следующий миг ощутила, как крепкая рука Люциуса тоже поддерживает дочку. — Молодец, моя сладкая! Умничка! — похвалила она малышку, когда та сыто срыгнула на слюнявчик. Расстегнув на Элизабет ярко-желтый костюмчик, надетый на ночь, Гермиона распахнула и пижамную рубашку Люциуса, которая была на ней самой, и прижала девочку к груди. Телом к телу. Еще до рождения малышки так ей посоветовала делать мать, утверждавшая, что это поможет создать необъяснимую, но очень прочную связь между родителями и ребенком. С момента рождения дочки они с Люциусом пользовались этим советом постоянно, и девочка на самом деле чувствовала себя великолепно, оказавшись прижатой к теплому телу кого-то из них и вдыхая их запах. Откинувшись на грудь Люциуса еще сильнее, Гермиона взяла Элизабет чуть удобней и снова принялась поглаживать ее спинку, продолжая тихонько напевать песню о поцелуях бабочки. Слегка наклонив голову и наблюдая, как Гермиона нянчится с их малышкой, Малфой искренне любовался обеими, почти с болью осознавая, сколько прекраснейших моментов он потерял из детства Драко. Из раннего, младенческого детства, когда практически и не видел сына. Нет, конечно же, он знал, что Нарцисса никогда не кормила Драко грудью, но и припомнить, как она кормила его из бутылочки, Люциус тоже не мог. Маленького Драко нянчили домовики, и делали они это в детской, достаточно удаленной от хозяйских покоев, принося мальчика к родителям всего пару раз в день. Люциус скрипнул зубами — так стыдно было ему перед сыном теперь. Сказать по правде, недавно он набрался сил и извинился за это перед своим первенцем. Гермиона же с самого начала настояла на том, чтобы Элизабет находилась с ними рядом постоянно. Понятно, что ей помогали и домовые эльфы, и собственная мать, обрадованная появлением внучки, и даже Молли Уизли, но… все же большую часть времени девочка проводила с родителями. Поэтому-то Люциус и понимал вчерашнюю истерику Гермионы. Понимал, что накопленная усталость и безвылазное пребывание в мэноре дали о себе знать. И именно поэтому без возражений отпустил ее к родителям. Тем более что польза от этого оказалась немалой… и очень приятной. Незаметно, но весьма самодовольно ухмыльнувшись, Люциус вспомнил о том, что произошло после того, как они вернулись домой и уложили Элизабет спать. Укачав девочку, Гермиона почти сразу же исчезла в ванной, оставив несколько настороженного супруга дожидаться в спальне. Облокотившись на спинку кровати, он уже принялся размышлять, не скажется ли ее нервозность на их интимной жизни, когда жена появилась в дверях. И дыхание Малфоя замерло. Одетая в длинную голубую сорочку, мерцающую ледяными отблесками, она медленно шагнула от двери, приоткрыв в высоком разрезе стройную ножку. Волосы Гермиона распустила, и сейчас они падали на плечи и спину именно так, как он любил — дико и необузданно. Но самое главное было другое: ее губы оказались накрашены вызывающей ярко-красной помадой. И это стало последней каплей… Ничто не возбуждало Люциуса сильнее, чем яркая и даже чуточку вульгарная алая помада на губах его сдержанной, а порой и застенчивой, молодой жены. Примечательно было и то, что в повседневной жизни Гермиона красилась ею крайне редко, в основном используя более спокойные и сдержанные оттенки. Но здесь! За закрытыми дверями их спальни… О-о… Малфой обожал, когда она красила губы этим цветом. Красила только для него. И обожал, когда сам смазывал эту помаду поцелуями… Обожал, когда Гермиона оставляла ярко-красные следы от нее на его теле, а еще лучше на возбужденном члене. Увидев, как взгляд мужа сразу же вспыхнул от неистового, почти животного желания, Гермиона поняла, что цели она достигла: на ее глазах Люциус неумолимо превращался в могучую, не знающую устали секс-машину. Довольно усмехнувшись, она начала медленно приближаться к кровати. Стараясь вырваться из плена прекрасных воспоминаний, Малфой закрыл глаза и уткнулся лицом в шею жены. Напрасно! Услужливая память все подбрасывала и подбрасывала самые яркие, самые чувственные картинки их недавней близости. Подойдя к изножью, Гермиона коснулась его ступней и, опустившись, медленно поползла прямо по телу супруга, скользя по нему шелком сорочки и дюйм за дюймом поднимаясь все выше и выше, пока наконец не уселась Люциусу на бедра. Устроившись удобней, она отбросила волосы назад, а обеими ладошками приподняла уже чуть заполненные молоком полушария груди. Вытерпеть подобное Люциус не смог. Он почти сразу опрокинул ее на спину, подминая под себя, и набросился на губы жарким и жадным поцелуем. Какое-то время они еще барахтались, запутавшись в ворохе простыней и одежды, но уже скоро Гермиона справилась с пуговицами его пижамной рубашки и, стащив ее, бросила на пол рядом с кроватью. Ласково провела по скульптурным плечам и голой груди, вздохнула от удовольствия и тут же потянулась ниже. Туда, где ее прикосновений ожидал твердый напрягшийся член С губ Малфоя сорвалось негромкое шипение, когда маленькая ручка принялась гладить возбужденную плоть через одежду. Пожирая взглядом уже чуть смазанные губы, он понимал, что теперь хочет увидеть лишь одно: как этот грешный, развратный и прекраснейший рот будет ласкать его член, размазывая по нему алые остатки помады. А когда уже в следующий миг почувствовал, как терпеть становится все сложнее, он, продолжая любоваться своей красавицей-женой, поднялся на колени и навис над ней. Ночная сорочка опять сверкнула в полумраке спальни льдистыми отблесками, и Люциус не выдержал — одним резким и сильным движением разорвал ее пополам и откинул куда-то в сторону. Не отводя глаз от теперь уже обнаженной супруги, быстро сбросил с себя пижамные штаны и снова наклонился к Гермионе с поцелуем. Ответом ему послужил глухой протяжный стон, будто подталкивающий к дальнейшим действиям: более страстным, более решительным. Глухо рыкнув, Люциус оторвался от нее и опять поднялся на колени, затем облокотился одной рукой на столбик кровати, а другой — обхватил мучительно ноющую от желания плоть и поднес к губам лежащей Гермионы. Ничего не говоря, она лишь смотрела на него снизу вверх, и во взгляде ее светились страсть и откровенное обожание. Мягкое мерцание свечей на миг отразилось в карих глазах, когда Гермиона приподняла голову, чуть подалась вперед и коснулась кончика члена языком. Затем еще раз. И еще. Легко, нежно, ласково… А потом зажмурилась и чувственно застонала. Затаив дыхание, Малфой снова дотронулся до ее губ головкой и тихонько толкнулся вперед. И поняв его нетерпение, его жажду, Гермиона приоткрыла рот и, насколько смогла, вобрала член в себя. Какое-то время она ничего не делала, лишь нежно поглаживала его языком, но затем начала двигаться: поначалу медленно, дразняще, а потом все быстрее и быстрее. Оставляя, как и хотелось Люциусу, следы своей красной помады на набухшей плоти. И это сводило с ума. Он знал, что не продержится долго, особенно сейчас, когда зрелище заставляло его дрожать от невообразимого возбуждения. Так и случилось. Люциус даже не помнил того мига, когда бурно излился в прекрасную нежную влажность, потому что осознал себя уже позже: вот он с глухим стоном опускается на жену, благодарно целует ее, ощущая на губах Гермионы солоноватый вкус собственного семени, и потом они еще долго лежат. Лишь ласково поглаживают друг друга перед следующим раундом… «Хм… Мне крупно повезло, что восстанавливаюсь быстро, — самодовольно подумал Малфой, вспоминая, как уже скоро Гермиона стояла перед ним на четвереньках, когда он стремительно двигался в ней. Как громко кричала от наслаждения в темноту и тишину спальни. Как сам он снова кончил, но на этот раз в ее огненное пульсирующее влагалище. — О-о… Это было великолепно…» Ощутив, как член снова дернулся в предвкушении, Люциус уткнулся лицом в волосы Гермионы и медленно возбуждающе провел руками по ее телу. Поняв намек, Гермиона беззвучно рассмеялась и поднялась с дивана. Она быстро, но осторожно поменяла подгузник, переодела сытую, безмятежно спящую Элизабет на пеленальном столике, что стоял рядом, и понесла ее в детскую, находящуюся в соседней комнате. Раньше она служила спальней для многочисленных леди Малфой этого семейства, но с тех пор, как в мэноре появилась Гермиона, необходимость в отдельной спальне отпала сама собой. И потому комната пришлась как нельзя кстати, когда на свет появилась их малышка. Люциус остался сидеть на диване. Все еще прокручивая в памяти их с Гермионой прошлое занятие любовью, он ощущал, как желание охватывает его с новой силой. Только теперь, когда жена унесла Элизабет, держать себя в руках причин не осталось, и Малфой лишь сильнее и сильнее распалял себя в ожидании возвращения Гермионы. Ждать долго ему не пришлось: уже скоро она вернулась и, осторожно прикрыв за собой дверь, взглянула на него с таким вожделением, что Люциус не смог сдержать характерную мужскую ухмылку, в которой сквозило откровенное самодовольство. Устроившись на диване удобней и откинувшись на спинку, Малфой слегка расставил ноги: так, чтобы она не смогла не заметить, насколько он уже возбужден. И оказался прав! Жадный взгляд Гермионы тут же метнулся вниз, загораясь еще сильнее. Она тоже чувствовала, как все тело начинает подрагивать от увеличивающегося с каждой секундой желания. Шесть бесконечно долгих недель после родов, когда они вынужденно воздерживались от близости, показались Гермионе пыткой. И хотя собственная мать в один голос с Молли Уизли утверждали, что это время пролетит незаметно и что Гермиона будет слишком уставать, занятая новорожденным ребенком, чтобы думать еще и о сексе — их утверждения оказались ошибочны. Она ужасно, отчаянно тосковала по мужу и считала дни до отмены запрета. И вот, наконец, последние три недели они снова могли наслаждаться друг другом. И это было великолепно: уже три недели они с Люциусом не могли оторваться один от другого, будучи не в силах насытиться. Даже сейчас, несмотря на то, что занимались любовью лишь несколько часов назад, оба чувствовали, как вожделение вновь заявляет о своих правах. Лукаво улыбнувшись, Гермиона начала медленно приближаться к мужу, соблазнительно расстегивая на ходу его же пижамную рубашку, которая была на ней. И по сверкнувшим глазам Люциуса поняла, что должного эффекта добиться удалось: он неотрывно следил за ней взглядом. Подойдя к Люциусу, она покончила с пуговицами, нарочито неспешно позволила рубашке скользнуть с ее плеч на пол и тут же услышала, как дыхание мужа перехватило. Малфой не мог оторвать взгляда от увеличившейся после рождения малышки груди Гермионы. Сейчас, став более крупной и аппетитной, ее грудь казалась Люциусу совершенством. Он с трудом глотнул, сдвинул бедра, пытаясь хоть как-то облегчить боль в ноющем от напряжения пахе, и глаза его невольно опустились ниже — к нежной округлости ее живота. Спустя эти девять недель лишь небольшая выпуклость еще свидетельствовала о том, что совсем недавно Гермиона носила в себе живое и чудесное воплощение их любви. В этот миг, стоя перед ним в одних только кружевных белых трусиках, которые поспешно натянула вместе с его пижамной рубашкой, когда бежала кормить Элизабет, Гермиона была прекрасна. Люциус приподнялся, усаживаясь удобней, и мягко, но настойчиво притянул ее к себе. Гермиона шагнула вперед, и, ласково поглаживая ладонями ее ягодицы, он тут же прильнул губами к одному из сосков. И сразу же ощутил, как в рот побежала тоненькая струйка недопитого дочкой молока. Малфой довольно зажмурился: он обожал допивать этот божественный нектар, который казался ему самым изысканным лакомством, пробованным в этой жизни. Более того, он даже утверждал, что по вкусу молока может понять, что именно ела сегодня жена. Иногда он отчетливо различал в нем привкус индийского карри, а иногда — смесь специальных травяных чаев, выпиваемых ею по совету матери. Гермиона обычно смеялась в ответ на эти признания, обвиняя его в выдумке, но Люциус знал, что это правда. И обожал, когда ему доставалось даже совсем чуть-чуть из недоеденного крошкой Элизабет. От собственного удовольствия его отвлек протяжный стон Гермионы. Он почувствовал, как колени ее подгибаются, и она пытается опуститься. Почувствовал, как пытается оседлать его, усевшись на член, но решительно воспротивился этому: он еще не сполна насладился ее грудью. Продолжая ритмично поглаживать упругую попку жены, Люциус вобрал в рот второй сосок, почти с досадой отмечая, что здесь ему не досталось на этот раз ничего. Полностью отдавшись ощущениям, Гермиона закрыла глаза и склонила голову чуть на бок. Она искренне наслаждалась ласками мужа. А когда тот скользнул ладонью под резинку трусиков, не выдержала и умоляюще выдохнула: — Люциус… И это словно стало для него толчком. Малфой тут же разорвал тоненькую полоску ткани между ее ногами, заставив Гермиону застонать от смеси разочарования и восхищения одновременно. Нет, ее бесконечно возбуждало доминирование Люциуса, но за эту властную страстность зачастую приходилось платить разорванным бельем, а порой и одеждой. Обнажив ее полностью, Малфой приглашающе кивнул, предлагая Гермионе сесть на край дивана, а сам опустился рядом на колени и нежно раздвинул ее ноги. Не тратя больше времени понапрасну, он наклонился и пробежался кончиком языка по гладким набухшим складочкам. Потом что-то еле слышно прошептал, и жар его дыхания обжег ее, заставляя Гермиону выгнуться и приглушенно застонать. И этот стон прозвучал в его ушах прекраснейшей музыкой. Словно вознаграждая ее за эту невероятную, восхитительную отзывчивость, Люциус коснулся губами клитора и с силой вобрал его в рот, отчего Гермиона тут же задрожала и откинулась на спинку дивана, толкаясь ему навстречу еще сильнее. Не отрываясь, Люциус скользнул двумя пальцами в горячее шелковистое влагалище, снова и снова с восторгом осознавая, что оно осталось таким же тугим и тесным, как и до родов. Он размеренно, неспешно двигал пальцами, дразняще кружа языком вокруг набухшего комочка и лишь изредка дотрагиваясь до него, пока Гермиона не начала всхлипывать, что-то бессвязно, но умоляюще бормоча. — Люциус, пожалуйста… — наконец удалось ей выдавить из себя. Прекращая ее бесконечно сладкие мучения, пальцы Малфоя начали двигаться быстрее, а сам он снова вернулся к клитору, всасывая его в рот с еще большей силой. Не сдержавшись, Гермиона вскрикнула от охватившего наслаждения, но тут же зажала рот ладошкой. Она безотчетно стиснула голову Люциуса бедрами, а он (счастливый от подаренного любимой женщине блаженства) не прекращал ласк до тех пор, пока не почувствовал, как жена наконец выгнулась в последний раз и обмякла в его руках. Поднявшись, Люциус усадил Гермиону к себе на колени и, ласково поглаживая все тело, что-то тихо и нежно зашептал ей на ухо. И продолжал гладить и успокаивать, пока наконец не ощутил, как она перестает дрожать, а дыхание ее начинает восстанавливаться. Уже скоро Гермиона пришла в себя и тут же потянулась к его губам с благодарным поцелуем. Целуя мужа, она чувствовала на губах свой собственный вкус, и это лишь заставляло еще сильнее и сильнее желать отплатить ему тем же. Наслаждением за наслаждение. Оргазмом за оргазм. И маленькие ладошки уже тянулись к его пижамным штанам, пытаясь стащить их вниз. — Сними их! Ну же… Скорее… — настойчиво требовала она. Люциус не сопротивлялся. Понадобилась лишь пара секунд, и Гермиона уже опустилась на него, снова негромко застонав от первого, слегка болезненного проникновения. Но ощущение дискомфорта быстро прошло, и уже скоро она отдалась на волю сильных рук мужа, который, крепко держа ее за бедра, с силой насаживал на себя. С каждым движением все быстрее и быстрее. Гермионе же оставалось лишь сжимать мышцы влагалища, когда он оказывался внутри, и наслаждаться его одобрительным шипением, слетавшим с губ каждый раз, когда она опускалась на огромный возбужденный член. А потом он вдруг молча приподнял ее, развернул спиной и, поставив на диван, заставил опуститься на четвереньки. Гермиона еще не успела наклониться, как уже снова почувствовала внутри себя напряженную плоть. — Так тебе тоже нравится, не правда ли, моя девочка? — сквозь зубы процедил Люциус, с силой вколачиваясь в жену. — О, да… — выдохнула Гермиона. — Ну же… Говори мне! Скажи, чего ты хочешь… — Ох… пожалуйста, Люциус, пожалуйста… — Что? Скажи мне, Гермиона! — Черт… Не останавливайся больше, прошу тебя. Пожалуйста, не останавливайся! В голосе Гермионы, которая почувствовала новое приближение оргазма, слышалась откровенная мольба. Ничего не ответив, Малфой начал двигаться так быстро, что она даже перестала поддаваться ему навстречу, понимая, что не сможет выдержать такой темп. Целиком и полностью уступив контроль этому великолепному и сильному самцу, ставшему ее мужем. И не прогадала, потому что уже скоро Люциус нашел пальцами клитор, и Гермиона взвыла, наслаждаясь каждым его движением и каждым прикосновением. Ощутив, как горячее влагалище жадно пульсирует, обволакивая его член, словно нежнейшая перчатка, он с глухим звериным рыком излился и сам, еще какое-то время продолжая двигаться в ней. И только поняв, что Гермиона затихла, постепенно остановился. Она же, изможденная восхитительной усталостью, тяжело рухнула на подлокотник дивана и тихо всхлипнула, почувствовав, как муж выскользнул из нее. Будто откликаясь на этот всхлип, Люциус тут же наклонился, чтобы обнять ее, окутывая утешительным теплом. По бедрам начало медленно стекать его семя, и Гермиона подумала, что по-хорошему ей бы пора сходить в ванную, но двинуться с места сил не осталось. Почувствовав, как Люциус наклоняется и целует ее между лопаток, она тихонько засмеялась. — Почему с каждым разом это получается у нас все прекрасней и прекрасней? — рвано выдавила из себя Гермиона: от пережитого напряжения ее дыхание все еще было тяжелым. И почти сразу услышала довольный смешок мужа. — Потому что занятия любовью — это тоже своего рода наука. А ты всегда была превосходной ученицей. — Хм, это-то да… — томно согласилась она. Какое-то время Гермиона просто лежала неподвижно и слушала, как громкое дыхание мужа постепенно восстанавливается. — Странно, что мы не разбудили Элиза… — она еще не успела закончить, как из детской раздался сердитый и возмущенный крик малышки. — Молодец! Сглазила… — с иронией заметил Люциус, который, поднявшись, надел штаны, подхватил свою пижамную рубашку и направился в детскую. — Возвращайся в постель, любовь моя, я сам укачаю ее. Плач становился все громче и громче, поэтому Малфой на ходу набросил на себя верх пижамы и поспешил на зов своей обожаемой дочки. Проводив его взглядом, до этого так и не тронувшаяся с места Гермиона наконец поднялась и с тихим стоном, слегка пошатываясь, побрела в ванную. Уже через минуту она стояла под тугими и теплыми струями душа. «Хм… как же я, оказывается, устала за последнее время… И как же здорово, что вчера отправилась к родителям. Нет, все-таки смена обстановки — это великое дело! Может быть, и правда, стоит воспользоваться маминым предложением? И привозить к ней Элизабет хотя бы на один день в неделю? Тогда бы я смогла отдохнуть…» Но подумав об этом, Гермиона тут же почувствовала, как сердце сжалось от мысли, что ее чудесная маленькая крошка будет целый день находиться вдали от мамочки. «Нет! Не смогу… Даже день я не смогу прожить без своей маленькой Элизабет! Лучше уж просто почаще навещать вместе с ней бабушку с дедушкой. Пусть нянчатся…» — Гермиона расслаблено улыбнулась и, потянувшись, выключила воду. Неторопливо вытершись, на этот раз она облачилась в теплую, абсолютно несексуальную ночную рубашку и невольно усмехнулась: «Не то, чтоб Люциуса останавливало это…» А вернувшись в спальню, вдруг опять ощутила, как сердце дрогнуло, только на этот раз от необъяснимого и несвойственного ей умиления. Люциус расположился на кровати, его пижамная рубашка была наполовину расстегнута, и малышка Элизабет лежала на голой груди отца. Гермиона увидела, что девочка не спит и внимательно водит глазками по родительской спальне, а папа, нежно поглаживая ее по спинке, тихонько напевает колыбельную, упорно пытаясь укачать маленькую непоседу. Упиваясь этой чудесной картиной, Гермиона приблизилась к кровати и присела на краешек. На что Элизабет, увидев маму, замахала маленькой ручкой и тут же начала улыбаться. Малфой хмыкнул. — Ну вот. Все как всегда. Пришла мама-коровка и папа-бык теленку больше не нужен, — поддразнил он Гермиону, припоминая ее недавние обиды, и протянул ладонь, приглашая лечь рядом. Та с удовольствием примостилась. Люциус прижал ее к себе, машинально принявшись поглаживать спину жены точно так же, как гладил спинку Элизабет, и уже скоро голос Гермионы, напевающий колыбельную, присоединился к голосу Малфоя. Девочке и впрямь пора было уснуть. — Есть две вещи, которые я знаю наверняка: она была послана сюда с небес, — начала новый куплет Гермиона. — И она чудесная малышка, посланная своему папочке… И услышала, как голос поющего вместе с ней Люциуса дрогнул. — Я благодарю Бога за все радости, Что он подарил мне, но больше всего… За поцелуй бабочки перед сном. За белые цветы в волосах моей девочки. Из всего, что делал в этой жизни не так, как нужно Все-таки что-то должно оказаться правильным. Раз я заслужил объятия своей малышки каждое утро И поцелуй бабочки на ночь… Слова песни так удивительно подходили Люциусу, что Гермиона даже вздрогнула, подумав об этом. И вдруг услышала, как он тихо шепчет: — Спасибо тебе… Приподнявшись на локте, она заглянула ему в глаза. — За что? — За то, что подарила мне возможность начать жить заново. За семью. За то, что позволила снова стать отцом. Я очень люблю Драко. Так же, как люблю Элизабет. Но у меня никогда раньше не было той связи с ребенком и его матерью, что есть сейчас с вами. И за это я тоже должен благодарить тебя… Ты подарила мне… другую жизнь. Гермиона почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Нечасто Люциус Малфой баловал ее такими откровениями, но иногда с его губ могло слететь нечто чудесное. Как сейчас. Она потянулась и нежно поцеловала его, а потом наклонилась и коснулась губами макушки уже заснувшей Элизабет. — Можно положить ее сегодня у нас? — шепотом спросила мужа. — Конечно. Гермиона счастливо улыбнулась. Она не раз слышала, как молодые мамочки жалуются на то, что мужья категорически против того, чтобы ребенок ночевал в родительской спальне. Да и сама никогда в жизни не спала с родителями. Но сегодня почему-то так хотелось, чтобы Элизабет оставалась рядом. И она была благодарна Люциусу за то, что тот, кажется, понял это. Поднявшись с кровати, Гермиона обошла ее, забрала ребенка с груди отца и уложила в маленькую фамильную колыбельку, которая использовалась лишь для новорожденных Малфоев. Сейчас уже было заметно, что еще чуть-чуть — и она окажется мала для их девочки. Гермиона наклонилась и еще раз коснулась губами головки дочери. — Не вырастай слишком быстро, наша сладкая Элизабет, — прошептала еле слышно. — Побудь подольше такой же крошкой, как сейчас. А теперь спи. Мама с папой очень-очень любят тебя. — Гермиона. Она повернулась и увидела, как Люциус улыбается, слушая ее. — Уже совсем поздно. Идем спать, дорогая. Поцеловав напоследок крошечную ручку Элизабет, Гермиона вернулась в постель. К мужу. И уже скоро в Малфой-мэноре снова воцарилась ночная тишина…