Gomen, Sayonara

Мне казалось это чем-то фантастическим, совершенно нереальным и крайне недосягаемым. Будто происходящее вокруг было спектаклем фарфоровых кукол, а я стоял за прозрачной стеной и не мог дотронуться до них. Телом я нахожусь на земле, а мысли и разум покинули меня, они поднялись выше облаков, оставив за собой только оболочку. Чувства и эмоции были растоптаны, уничтожены, стерты в мелкую бесцветную пыль, и развеяны по ветру жестокой реальностью. Сердце, проколотое миллионами иголок, умирает от кровопотери. Его не удастся спасти даже опытному специалисту. Зверь лунного света заснул непробудным сном и теперь вряд ли когда-либо появится. Он спрятался в глубину, скрылся в некогда живой и искренней душе, растворился в потоке внутренних переживаний и давления. Между мной и миром образовалась огромная воронка в тот момент, когда я услышал слова, оповещающие о конце этого света. Конце света для меня. В тот день я пришел на работу с хорошим настроением. Календарь показывал тринадцатое июня, солнце приятно пригревало и ничего не предвещало беды. В тот день мне хотелось сделать многое, помочь нуждающимся, которые приходят к нам за надеждой на лучшее. Но этим мыслям не суждено было сбыться, как и тем людям не суждено было получить помощь. В агентстве витала напряженная атмосфера, я почувствовал ее и пропустил сквозь себя. Остался неприятный осадок чего-то темного и вязкого. — Ацуши… Куникида-сан впервые назвал меня по имени. И это насторожило. Насторожил его тон — тихий, но с толикой всемирной скорби. Он держал свои очки в руках и потирал глаза. Он не смотрел на меня, а я не понимал, что произошло. Не понимал и тогда, когда он сказал мне о том, что у Дадзая получилось. Наконец-то. Я помню, что больше не мог ничего расслышать, будто в уши проникла вода. Конечности парализовало, и дышать стало чертовски тяжко, словно черная смола наполняла мои легкие. В мире не существует чудес и никакой сказки здесь тоже нет. Есть только иллюзии того, что вы будете счастливы. Есть только то, что мы придумали себе сами. К сожалению, я понял это только после того, как разбились мои розовые очки и осколки расцарапали мне глаза. После такого только слепой от рождения не заметит истины. Дадзай-сан всегда был серьёзен. Он с самого начала был готов разрушить несуществующую сказку вокруг себя. Печально лишь то, что в нее попал такой никчемный человек, как я. Он не хотел сближаться со мной, потому что знал, чем все закончится. А я был слеп и наивен, как котёнок. Я полностью погряз в мираже, но… Я был счастлив. Я говорил себе, что я смогу. Что я всегда успею. Всегда вытащу его со дна, сниму с его шеи петлю, забинтую порезанные вены. Но той ночью я спал спокойно. Спал, как младенец, пока Дадзай-сан задыхался от нехватки воздуха, пока он тонул в синих водах реки. Я не могу обвинять его. Мне некого винить кроме своей персоны. Это я той ночью пропустил входящий звонок с номера Осаму. Это я прочитал сообщение с кричащей исповедью, которое закончилось исчерпывающим «Прости и прощай» только на следующее утро. И я не предал этому особого значения, ведь Дадзай-сан всегда писал мне такие смс. А потом приходил ко мне домой или на работу как ни в чем не бывало, лишь горькая улыбка досады играла на его лице. Потеря этого человека отразилась на всех в агентстве. И пусть раньше они бросали трубку или желали удачи, когда Осаму звонил и просил помочь вытащить его из очередной бочки, сейчас они вспоминают это с болью в груди. Да, он раздражал. Да, нервировал и надоедал. Да, многие собственноручно хотели утопить его или сбросить с крыши, но именно за это его и любили. Ведь они не знали его другого, они думали, что когда он вел себя как шут, он был настоящим собой. Как же сильно они ошибались… Агентство стало опустошенным. Невозможно сосредоточиться на работе, когда в офисе больше не маячит перед глазами фигура в плаще, покрытая бинтами. Когда больше никто не слушает музыку, лежа на диване и подпевая. Никто не пристает с пикантным предложением к красивым сотрудницам и клиенткам. Никто больше не аннулирует чужую способность. Мы продолжаем цепляться за любую мелочь, связанную с ним. Именно поэтому никто не решился удалить его номер из списка контактов. Мы будто ждем, что он снова позвонит и попросит о помощи. А что мы ответим тогда? Побежим спасать или проигнорируем? Если бы это что-то изменило… Каждый считает, что он мог бы сделать что-то большее для Осаму, вместо постоянных насмешек над его неудачными попытками. — Теперь никто не будет над тобой смеяться, Дадзай-сан… Мне тяжело говорить это. Невыносимо до боли разговаривать с ним, когда он не может ответить. Невыносимо стоять перед его могилой, смотреть на аккуратно выгравированное имя и чувствовать…пустоту. Но что же это? Почему по щеке вновь скатывается слеза? Почему снова так горько? Неужели человек, у которого в душе больше нет ничего, способен плакать? — Жизнь и смерть — все это комедия, Ацуши-кун, но люди все равно продолжают лить слезы. Кто от смеха, кто от боли. Я слышу его голос в своей голове так отчетливо, я вижу его перед собой, склонившего голову на бок и улыбающегося. Я запомнил его именно таким. Насмехающийся над собственной жизнью, ненавидящий бытие, жаждущий получить освобождение от ржавых оков общества. Я запомнил его таким, какой он был, без приукрашиваний и преувеличений. Сильного, остроумного и такого потерянного. Человек, который не нашел свое место. — Твоя мечта сбылась. Ты ушел без скандалов и не ломал эту комедию. Ты оставил за собой лишь невидимый, но такой ощутимый след утраты. Как и положено настоящему самоубийце. Я знаю, что он точно бы не жалел о содеянном, даже если бы видел, во что я превратился сейчас. Потому что помимо всего он был эгоистом. Но это не значит, что он заслуживает презрения или осуждения. Ведь он был эгоистом, как и мы все. — Когда-нибудь я совершу самоубийство. Это будет очень красиво, поверь мне. — А что будет, если я умру вместе с тобой? — Ничего, потому что это никогда не случится. Ты слишком юн для безумия, что окружает меня. Ты должен жить. Жизнь продолжается? Нет. Моя жизнь закончилась тогда, когда перестало биться сердце Дадзая Осаму. Мы теперь с ним так похожи… Только он мертв на том свете, а я на этом.