* * *
В возрасте девяти лет Джим думала, что рано или поздно подожжет дом, потому что трезвый Фрэнк – урод отменный, более или менее вменяемый, но все равно урод, однако, надравшись, он превращается в долбаного психопата, и ладно, Джим, наверное, не являлась самым уравновешенным и спокойным ребенком во вселенной и достаточно злилась на всех вокруг, но смесь их двоих? Хм. …Это катастрофа. Настоящая катастрофа апокалиптического масштаба. Сэм к тому моменту уже давно сбежал, и Джим порой чувствовала ярость такую, что всего мира не хватило бы, чтобы ее сдержать. Она не заморачивалась с домашними заданиями, учителя и их предметы убивали ее своей скукой до зеленых веников, а все остальное и так было фиговым. Все в школе думали, что она была странной, и чокнутой, и уже слетевшей с катушек, и Вайнона связывалась с ней раза два в год, если везло, твердила, что в школе все наладится и пожалуйста, не доведи Фрэнка до убийства. Джим очень честно ответила, что ничего обещать не может. Она сомневалась, что Вайнона поняла, что ее дочь говорит всерьез. Когда ей было почти тринадцать, она сбросила машину с утеса, ее волосы бились на ветру, и Джим честно не знала, спрыгнула бы она в последнюю секунду, а Фрэнк орал и орал, и она научилась больше никогда не поворачиваться к нему спиной. Она умоляла Вайнону отправить ее прочь, хоть куда-нибудь, куда угодно, но только не оставлять в Айове, только не с Фрэнком, потому что хотя она еще не толкнула его на убийство, они уже были в шаге от этого. И Джим почти плакала от облегчения, когда прилетел шаттл, который должен был доставить ее на Тарсус IV, и молча смотрела, как Земля становилась все меньше и меньше за броней стеклянных окон.* * *
- Я удивлен вновь получить от тебя известие так скоро, мой старый друг, – говорит Спок, на его лице отчетливо видно удовольствие, и передача четче, чем была в прошлый раз. Джим все еще не может привыкнуть к тому, как легко она улыбается при виде старого вулканца. – Надеюсь, все в порядке? За исключением того факта, что Джим – невероятно эмоциональный человек согласно стандартам всех вокруг… да, все в норме. - Ага, – на выдохе произносит она. Ей прекрасно известно, что он все заметит, и, может, именно поэтому она это делает, но большую часть времени она не уверена полностью в своих же собственных чувствах, так что… – Команда супер, а «Энтерпрайз» по-прежнему лучше всех. Он смотрит на нее так, будто молча дает понять, что знает ее очень хорошо, и с добротой в голосе интересуется: - А что же насчет ее капитана? Прости мне мои слова, но хотя ты все так же эстетически красива как и всегда, Джим, я вынужден отметить, что ты выглядишь не лучшим образом. Он определенно выучил урок с момента их прошлой беседы, и она бы засмеялась, но… Боже, она так устала. - У нас на борту губернатор Кодос и его дочь, – тихо чеканит она и наблюдает, как в его чертах проступает сочувствие, которое не ощущается удавкой на шее, и ей становится интересно, было ли это чем-то, чему его научил его Джим путем проб и ошибок - этим вот разным оттенкам понимания и сострадания, какие она (он) примет, а какие оттолкнут ее (его) и вызовут гнев. – Мы перевозим их в другую исправительную колонию. - Понимаю, – осторожно тянет он. – Полагаю, ты хотела осведомиться, случилось ли это событие и в моей вселенной, – когда она кивает, он долго молчит, прежде чем продолжает: – В моем времени я столкнулся с губернатором Кодосом, когда он носил имя Антона Каридиана. Он путешествовал с труппой актеров, игравших произведения Шекспира. Она моргает. - Это… так странно. - Действительно, – соглашается он и ничего больше не прибавляет, потому что технически на ее вопрос он уже ответил. Теперь он, похоже, ждет ее хода. - Я… – медленно начинает она. – Думаю, я просто хотела выяснить, говорила ли я… он… кому-либо об этом. Спок подается вперед, после чего заявляет, пожалуй, как-то настойчиво и упорно: - Джим, признавшись в страданиях, с которыми ты никогда не должна была столкнуться, ты не станешь менее компетентным капитаном, нет, совсем наоборот. Ты выжила в тех трагедиях, и они сформировали тебя, твой характер, но они не все, что ты есть, твое прошлое - это не все, и даже будь это так, твою команду это бы не волновало. Ей любопытно, имеет ли он в виду, что ее Спока это бы не волновало. - Я не желаю, чтобы они были на моем корабле, – шепчет она и надеется, что он понимает, чего ей стоят эти слова. - Я хочу облегчить твое беспокойство, – произносит он, и Джим прикрывает на миг глаза, потому что эта мягкость… она ей знакома, ее Спок уже сказал ей это в ее времени. В кои-то веки он сделал что-то первым. – Мне жаль, что это не в моей власти. Джим, ты больше, чем ужасы твоего прошлого, каждая часть твоей души даже по отдельности сильнее, чем невзгоды, упавшие на твои плечи. Твоя доброта - незыблемая константа, ее прямая пересекает все временные линии, с которыми мы сталкивались и могли бы столкнуться, и я нахожу в этом утешение. Не отворачивайся от своей семьи во время нужды, и, возможно, ты обретешь мир с постоянными переменными в твоей реальности. Не то чтобы он сообщает ей что-то, чего она еще не слышала, она просто предпочитала об этом не думать и не заставлять думать об этом других. Мысли о том, что они узнают правду, вызывают у нее тошноту; худшая вещь во всех мирах и параллельных вселенных - это жалость, и она, черт возьми, не хочет иметь с ней дел, никогда и ни за что. - Спасибо, – искренне благодарит его она, потому что он честен с ней, когда ей кажется, что все остальные лишь лгут. Он слегка наклоняет голову. - Мой Джим боролся со многим в стремлении выжить, но ты так отличаешься от него, твоя жизнь настолько иная, что я не могу и начать понимать ее. Мне известно, что сожаления нелогичны, и все же я сожалею. Она знает это, знает, что он бы вернулся назад, назад, назад, если бы это значило, что он вернет ей отца, нормальное детство, стабильные рамки существования, никаких трещин и пропастей под ее ногами… но он не может. - Что есть, то есть, – замечает она. Уголки его губ дергаются, совсем чуть-чуть, но со стороны вулканца это практически смех. - Твое восхождение к посту капитана не имеет прецедентов, но оно не незаслуженно. Верь в себя, и ты поднимешься еще выше. У нее возникает чувство, будто он точно понимает, о чем говорит.* * *
Она познакомилась с Леонардом МакКоем в свою первую зиму в Сан-Франциско. Она напилась, нахрюкалась в дрова и была в половине бутылки пива от полного забвения, когда он плюхнулся на свободное место рядом с ней и изрек достаточно красноречивую цепочку ворчания, чтобы бармен понял, что ему нужен был скотч. Он завоевал ее уважение прямо там в ту же самую секунду, его речь – ха! Да это был настоящий талант. Он опустошил стакан и потребовал второй, по-прежнему изъясняясь серией звуков, полностью состоящих из бурчания и неразборчивого бормотания, и только после третьего захода он посмотрел на нее, а затем посмотрел еще раз (он, конечно, отрицал это потом, но она-то не сомневалась в том, что видела, и да, черт побери, он определенно оценивающе пялился на нее). Она знала, какой у нее был в тот момент видок – кого-то совершенно раздолбанного, просто в хлам, если начистоту, – а еще она знала, что ей было пофиг. - Я б спросил, что девушка вроде тебя делает в таком месте, но для меня это и так очевидно, – произнес он и качнул в ее сторону зажатым в пальцах граненым стаканом. – Проблемы с парнем? Она расфыркалась, давясь хохотом, а закончив, посмеялась еще немного. И еще немного. И поперхнулась, когда попыталась глотнуть своего пива, так что он хлопал ее по спине, пока она не смогла снова нормально дышать. А потом она сказала: - С днем рождения меня. А он ответил: - Следующая порция за мой счет, именинница. А когда она проснулась утром, на ней все еще было ее вчерашнее платье, и лежала она на флотской кровати, под флотскими одеялами, во флотской комнате и с флотским кадетом, отрубившимся прям на полу. Она подумала, что, учитывая все обстоятельства, это оказался лучший ее день рождения из всех, которые у нее были, о чем она не поведала Леонарду МакКою, пока он не стал для нее Боунсом, а он тогда поморщился и изрек: «Гребаный костоправ» [1], а она расхохоталась и поцеловала его в щеку и потом уже никогда не избегала его на своих днях рождения, потому что не всякая навязанная компания нежеланна в хреновый день.* * *
Она парирует удары Сулу, уклоняется и «жалит» его в ответ, и она, наверное, должна чувствовать себя гадиной за то, что нападает на него с такой силой. - Ох, черт, – бормочет он и вытирает пот с верхней губы. Она начинает замечать закономерность, с которой превращает свою команду в грушу для битья. Джим не может вспомнить последний раз, когда она была так зла: может, это было как раз после Тарсуса, может, это было, когда Фрэнк сломал ей три пальца за то, что она сказала ему, чтобы он перестал на нее пялиться как на кусок мяса. Ублюдок. Она считала, что разговор со Споком из другой вселенной поможет ей успокоиться, и, честно признаться, на какое-то время это и впрямь подействовало, но теперь эта ярость вновь кипит в ней, забурлила под кожей, и ей просто очень хочется навалять кому-то как следует. Она понимает тот факт, что по-настоящему хорошим человеком она не является, но в данный момент ей совершенно наплевать. Кулак Сулу болезненно врезается в ее скулу, и потом… с нее не сводят глаз, и выстрелы, и фазеры, так много криков, и топот бегущих ног, паника и столько страха, и она отбивается и дерется, пока в ее теле больше не остается сил, в ее крови бурлит адреналин, и весь ее разум сузился до одних инстинктов и ярости… и она не замечает, как среагировала, пока не опрокидывает его на живот, не прижимает колено ему между лопаток и не выворачивает ему руку. Она с трудом хватает ртом воздух, и ей думается, что сейчас, возможно, ей проще всего вывихнуть ему плечо и удрать, ускользнуть, спрятаться, и она слышит, как сбивается его дыхание. - Капитан, – произносит он спокойно, но твердо. – Капитан. Джим. Пелена спадает, и это Сулу. Господи… Она моргает и отпускает его, приведенная в ужас своим поступком. - О Боже, прости, – заикаясь, извиняется она и поспешно отодвигается. – Черт, прости, мне жаль, мне… мне так жаль. - Эй, да ничего, успокойся, – Сулу переворачивается и садится, сжимая плечо, и он очень старательно не отводит от нее глаз, смотрит прямо на нее, все его жесты так и кричат: «Все в норме, я не в обиде», но… Джим не такой человек. Больше нет, по крайней мере. Она капитан Звездного флота, она несет ответственность за этих людей, она не может использовать их как средства для выветривания необоснованного и иррационального гнева. Черт, да что она творит? Она сбегает. И Спок находит ее в ее каюте, использует свой код так легко, будто делает это каждый день, и она не хочет смотреть на него, потому что если он здесь сейчас по собственной воле, значит, он слышал про Сулу. Но что важнее всего – она не желает обмануть его надежды, не оправдать их, она не желает стать разочарованием, в которое уже так легко скатилась. И дело в том, что она это знает. Знает, что от нее разит эмоциональными страданиями как от несдержанной девчонки-подростка, она знает это, но это происходит наяву, это реально. Это не то, что она может спрятать навсегда, даже если бы и захотела, она не может притворяться, что этого не случилось, и она думает, что вот это-то она взяла на поводок, разделалась и покончила с этим. Вот только такое ощущение, что куда бы она ни пошла, ее поражения всегда, всегда найдут ее. - Спок, я… – она говорит напряженно, и это непреложная истина, хотя Спок ее не озвучил, – я эмоционально скомпрометирована. Матрас проминается под его весом, и он дотрагивается до нее, его прикосновение мягко и задевает лишь ткань формы. - Джим, лейтенант Сулу, по всей видимости, находится под впечатлением, что он совершил в отношении тебя проступок, означающий, что ему следует провести длительное время в карцере. - Что? – это же вообще не имеет никакого смысла. Сулу?.. – Почему? Это я его избила. Звук совсем короткого вздоха раздается сразу же после того, как она замолкает, и Спок несколько долгих секунд ничего не произносит. - Я вынужден признаться, что мне не удается найти причину, по которой ты продолжаешь отвергать любые предложения о помощи, когда для меня очевидно, что ты в ней нуждаешься. - Да пошел ты, Спок, – шипит она, у злости внутри нее внезапно появляется цель, и она садится на кровати, сжимаясь как пружина, курок взведен, и его пальцы соскальзывают с ее локтя. – Я не… - Джим, – успокаивает ее он, его руки вот-вот готовы заскользить по ее собственным, чтобы погасить ее ярость как дождь затухающий костер, и… черт ее побери, если это сработает, – я всего лишь хотел сказать, что нахожу странным поведение людей: они полны эмоций и все же видят в них слабость. Уверяю тебя, Джим, что эти эмоции не принижают тебя в глазах твоей команды. Они не принижают тебя в моих глазах. Те фокусы, которые откалывают оба Спока, то, что они фактически говорят одно и то же, но просто разными словами, вообще-то довольно жутко. Потрясно, но жутко, вашу ж налево. Поняв, что он теперь может вести с ней беседу, не опасаясь, что она сорвется на нем, он полностью забирается на постель, и в этот раз Спок колеблется только мгновение, прежде чем берет в ладони ее кулак и мягко распрямляет тонкие пальцы. Боже, это ж какой коктейль хаоса он в себя впитывает, а она не в состоянии и просто попытаться притвориться, что сохраняет контроль над своими чувствами и мыслями. У нее в голове и в обычные дни бардак сплошной, а то, что там творится сейчас… как его щиты выдержат такое? А он даже не шелохнулся, и она так сильно любит эту физион… ох. Ну привет. Это на самом деле многое объясняет. Она вспоминает ту миссию около месяца назад, когда она проснулась в лазарете (не ахти какой сюрприз-то), и Боунс хмурился и бормотал, что они едва удержали Спока от того, чтобы тот не пустил торпеды по планете, и что выглядел вулканец так, будто был готов стереть все то место в порошок собственноручно. Она вспоминает несколько раз, когда она сидела в своем кресле и переводила свое внимание на Спока, а он уже смотрел на нее и не отводил взгляда, пока она не поворачивалась к нему. Он стоит рядом с ней, когда они следуют по новым координатам, всегда и всегда она ощущает его присутствие за своей спиной, теплое и верное, даже когда они цапаются и когда Спок наносит ей поражение логикой, а она парирует железной волей. Она вспоминает, как смотрела на него по другую сторону стекла, просто смотрела, зная, что умирает, и только хотела, чтобы он понял, что у нее никогда прежде не было такого друга как он; зная, что не заслуживала такого друга как он, такого непохожего на Боунса, не лучшего, а просто другого и столь незаменимого для нее. Она вспоминает чувство счастья, хотя была при этом и ужасно напугана, а потом она просыпается, и он оказывается там, возле нее, неподвижный и безмолвный, незыблемый страж до самого конца. И она вспоминает Ухуру, прекрасную и потрясенную, рассказывающую ей о том, как у Спока напрочь сорвало его вулканскую башню и как он избил сверхчеловека до полусмерти… и убил бы его, если б она не подоспела к ним. - Спок… – и, возможно, пришло время, время открыть все то, о чем она никогда не хотела вновь вспоминать, но вспоминает каждый раз, когда засыпает. Она втягивает носом воздух. – Я была на Тарсусе IV. Спок оборачивает свои пальцы вокруг джимовых, мягко, но не потому что она девушка, а потому она это она. Разница ошеломительная, и она понятия не имеет, откуда ей известно это различие, но отчего-то все именно так. Она могла сказать больше, и ей, наверное, стоит сказать больше, но эти слова уже были больше любого ее признания, на которое она была способна. Эта мысль на вкус как оправдание. - Я скорблю с тобой, – просто произносит он. И она для него не жертва, он все еще смотрит на нее так, будто она приводит его в полное замешательство, но он никогда не перестанет пытаться разобраться в той загадке, которую она из себя представляет. И она знает, что может показать ему Тарсус, и корвет, и Фрэнка, и его сексуальные домогательства, и она знает, она знает, что его мнение о ней после этого не изменится. Она не чертова жертва, и Спок не увидит ее в ней, потому что не думает о ней так. Он поднимает ее руку и прижимает губы к костяшкам пальцев. - Джим, – говорит он, и на сей раз она слышит в этом именно то, что за этим стоит. Он обнимает ее, и держит ее, и позволяет уткнуться лицом в его шею. Она знает, что он сейчас улавливает от нее, потому что она – как он неоднократно ей повторял, оба его воплощения, – эмоциональное человеческое существо и не может перестать думать. Она сомневается, что ему когда-либо понадобится объединять их разумы, чтобы выяснить, что творится у нее в голове. И отчего-то она не возражает, ни капельки.* * *
- Спок считает, что тебе следует записаться, – сказала Гейла, когда Джим лежала на ее кровати, почти заснув, потому что ее квартирка – это просто свалка. Даже флотская кровать лучше ее собственной. Джим лениво приоткрывает веки. - Кто? - Спок. Мой профессор-вулканец. Джим знала, о ком шла речь, разумеется, она знала. - Ага, ну и почему же его вообще колышет, запишусь я или нет? Ему вообще известно, кто я такая? Гейла фыркает, качая головой. - Конечно же, он знает. - Он ведь этого не говорил, да? - Ну, может, не таким количеством слов, но он точно хочет, чтобы ты «влилась в струю», клянусь тебе. Джим закатила глаза. - Что ты ему наплела? Гейла даже не заморочилась тем, чтобы прикинуться виноватой, вместо этого выглядела она лукаво и самодовольно. - Помнишь то последнее эссе, которое я написала и которое ты отредактировала так, что оно перестало быть моим? Я сдала его под твоим именем, и он был очень впечатлен, оно того стоило, и он даже позволил мне сдать и мое. Ты хоть в курсе, как трудно впечатлить вулканца? Нет? Вот тебе подсказочка: это офигенно сложно. Первое желание: охрененно разозлиться. Джим провела больше половины своей жизни – возможно, даже две ее трети – бесясь на всех и вся и на мир в целом, росла и продолжала беситься, пожалуй, еще до того, как осознала это, и она взращивала это чувство, и питала, и защищала его, и прибегала к нему, когда хотела, пользовалась этим праведным гневом, как ей вздумалось, и она больше привыкла к тому, что люди разочаровывались в ней из-за того, что она ничего не делала со своим существованием, а просто шагала изо дня в день. То, что она к этому привыкла, все же никак не уменьшает раздражения – то, что все считали, что были вправе осуждать ее и то, как она жила, что все пытались все за нее решить, не спрашивая ее. В какой-то момент она готова была признать, что делала все наперекосяк, просто потому что могла, и когда ей попадался шанс вывести людей из себя, она им пользовалась, и чем больше людей, тем лучше. Она действовала в противовес всем и всему. Второе желание – отмахнуться и забыть. - Кому какое дело? - Джим, мне есть дело, – заявила Гейла и плюхнулась рядом с ней. – Думаю, он влюблен в твои мозги. - В них влюблены все; это так, для справки, – отозвалась Джим, даже на нее не посмотрев. - В основном, – осторожно согласилась Гейла. – По-моему, ему любопытно, сможешь ли ты всегда придерживать эту планку или же тебе просто повезло. Джим знала, что Гейла прекрасно понимала, о чем она говорила – и о чем она очень аккуратно не говорила, а еще Джим знала, что лучше ей не реагировать на вызов. Но это был не вызов, не совсем, потому что Спок не назвал это вызовом. Единственным его действием было аккуратно сформулированное сомнение, а Джим очень нравилось доказывать людям, что они ошибались, нравилось быть полной противоположностью той, за кого ее принимали. Если в ее силах было продемонстрировать, что «пошли вы нафиг, мистер, мои мозги и впрямь такие зашибенные», то она справится. …Вот сукин сын. (Но, вот вам честное слово, ее дружба с Гейлой – одна из лучших вещей в ее жизни. Она у нее в должницах.)* * *
Спок контролирует процесс передачи заключенных. И Джим тоже. Она стоит, и прямо и открыто смотрит на Кодоса и его дочь, и не чувствует ничего, кроме легкого неудобства, потому что этот человек не определяет ее. Она куда больше, чем то, до чего он пытался ее опустить, и хотя она и не хочет быть там, у нее есть Спок, обернувший покровительственный кокон вокруг ее мыслей. Он замер рядом с ней, меньше чем в полушаге за ее плечом, ровное уверенное присутствие, и она не смущена, она сейчас должна быть сильной, отказывается не быть такой. Да и Боунс лучше любого сторожевого пса, которого она могла бы пожелать (или угрюмее; в любом случае хмурость Боунса поистине впечатляющая, а еще она по сути практически постоянна), и он находится по другую сторону от нее, молчит и всем своим видом бросает Кодосу вызов хотя бы выдохнуть не так в направлении Джим. Ей не нужна защита, но она учится, что нет ничего дурного в том, чтобы принять ее, когда ее ей предлагают. Направляясь обратно на мостик, она легонько толкает Спока плечом и улыбается, когда тот хмурится. Иногда это слишком легко. Она могла бы взять его под локоть, и он бы позволил ей – этого знания достаточно. - Куда теперь, мистер Спок? Он все еще хмурится, возможно, потому что какая логика в том, чтобы пихнуть его плечом? Она невероятно любит его. - Думаю, куда бы вы ни захотели отправиться, капитан. Она смотрит, и это просто он и никто другой, никаких ширм и масок. - Как тебе Новый Вулкан? Он не напрягается, хотя она и ждала от него этого; она всегда считала, что ему не нравилось, когда она говорила о его старшем воплощении, потому что.. ну, она не уверена, почему именно, но теперь-то она знает, что он не против. И в ту минуту это он тянется к ней и коротко дотрагивается кончиками своих пальцев до ее. - Мы в нескольких неделях пути от Нового Вулкана, – говорит он, и это не отказ. – Если вы воздержитесь от вовлечения лейтенанта Сулу в спарринги в течение этого времени, я не предвижу никаких осложнений в достижении цели. - Несколько недель? – она не выдерживает и усмехается. – Это очень неточно по твоим стандартам. И знаешь, если ты согласишься побороться со мной, мне не придется пользоваться услугами других. В турболифте она все-таки опускает ладонь на его руку, и да, она была совершенно права, он ей это позволяет. - Мой личный опыт указывает на то, что вам не нравятся предельно точные ответы, – ровно произносит он, – поскольку вы с наибольшей долей вероятности зададите мне этот вопрос еще несколько раз на протяжении нашего путешествия. - Ты полегче там, у тебя дерзость проглядывает, – хмыкает она, но она не против, вообще-то она в восторге. – Значит, Новый Вулкан. Нам надо поблагодарить одного старого друга. Спок очень осторожно прикасается к ее щеке, будто не может устоять, и она поневоле прикрывает глаза. Джим выдыхает, как раз когда открывается дверь, и боже, она обожает этот корабль. - Капитан на мостике! Хорошо быть дома. [1] В оригинале МакКой в этом месте говорит «F***ing sawbones». Sawbones это и костоправ, и хирург. Я так поняла, он иронизирует на тему, что он своей поддержкой в тот день вправил ей кости метафорически… Наверное. Эм… По-моему, подтекст такой. Если у вас есть предположения, пишите.