Дверь в завтра.

      Эльке замерзла.       Она лежит на холодном полу, тут и там измазанном пеплом, осыпавшимся с ее же сигарет.       Она лежит на холодном полу, раскинув руки, наблюдает за тонкой струйкой дыма, тянущей свои тонкие руки к мигающим люминесцентным лампам. Он рассказывал ей о звездах, и она, прикрыв глаза, представляла угольно-черное ночное небо, усыпанное крошечными огоньками, будто шоколадное печенье сахарной пудрой, вместо опостылевшего потолка, с которого постепенно облетала побелка.       Эльке кажется, что лампы устали светить. И она тоже устала. Рано или поздно, когда лампы уснут вечным сном, оборвутся и затихнут их заунывные песни, с потолка до ушей добирающиеся отвратительным треском, ей придется искать Лукаса на ощупь. Шарить руками по стенам, кое-где покрытым пузырящимися обоями, которые он же и ободрал. Он что-то под ними искал, но так и не сказал, что.       - Что можно найти в комнате без окон и дверей? – она хмурит брови и выдыхает очередную струйку сизого дыма, которая так же будет тянуться к холодному свету, как и те, что были до нее, заставляя сердце в груди сжаться под натиском неуместной и странной печали.       - Увидишь. – бросает он, не отворачивая головы и не отнимая рук от несчастных обоев, но она уверена – Лукас морщит нос. Ему не нравится, когда она курит. Она предпочитает об этом не говорить. Ругаться Эльке не любит.       Она тяжело вздыхает, и переворачивается на бок. Ищет его глазами, и как только находит сгорбленную фигуру у одной из четырех стен, принимается сверлить взглядом затылок парнишки. В карих глазах постепенно гаснут озорные искорки. Она устала от хрупкой тишины, прерываемой истошными воплями бумаги, которую он отдирает от стены.       - Лукас? Расскажи мне, пожалуйста, сказку. – тонкие губы вздрагивают, когда теплая улыбка приподнимает кончики этих самых губ. Ей нравились его сказки.       - Не сейчас. – голос парнишки дрожит. Она не понимает, от напряжения или от радости, но хочется думать, что он наконец нашел то, что искал.       Эльке закрывает глаза и рассказывает сказку сама. Память услужливо воспроизводит в голове картинки, нарисованные когда-то его тихим, вкрадчивым голосом.       Он говорил, что завтра будет лучше. И каким-то мистическим образом «завтра» стало чем-то особенно важным. Он говорил, что завтра они непременно увидят это чертово небо, похожее на гигантское печенье. Что дым и пепел от ее сигарет развеет по ветру. Что больше не будет комнаты без окон и дверей с ее холодным полом и треском люминесцентных ламп.       Она забывается коротким, тревожным сном. Пропадает под натиском ощущений и образов на какое-то время, чтобы проснуться от неожиданно радостного и громкого крика, сорвавшегося с его губ.       В комнате без окон и дверей его торопливые шаги отдаются от стен эхом. Эльке не открывает глаза, пока звук шагов не обрывается у самого ее уха. Лежит себе, разглядывает темноту под опущенными веками, да улыбается, когда он осторожно пихает ее в бок. - Нашел? – открывает глаза, и разглядывает его лицо. Он будто карандашный набросок себя. Скованный напускной серьезностью, бьющейся с сиюминутной радостью, от которой губы растягиваются в ломанной, печальной улыбке. - Нашел.       Она поднимается на ноги, и перед тем, как повернуться спиной к привычному ей стерильному и какому-то по-докторски белому, берет его за руку.       Эльке не помнит, как они здесь оказались, но знает, что все это время Лукас был рядом.       Этого ей всегда хватало.       Даже сейчас, когда тяжелая дубовая дверь предстала перед взором по-детски любопытных карих глаз. Даже сейчас, когда сладкий привкус обещанного завтра на губах затирается, и от страха перед неизведанным желудок сворачивается в тугой узел. Когда стук сердца отдается в ушах тревожным набатом. И крепко сжимая его руку в своей, она открывает дверь.       Дверь в завтра.