Пять шуток Воланаро

1. — Вот сейчас снова… Хихиканье. — И правда. Приглушенное. — Усами не щекочись! Вообще — спрячься! Розоватые клубы дыма пахнут луком. Когда дым рассеивается, проступают очертания скампа — это не просто «чахлый», а самый недоразвитый скамп на свете, больше всего он напоминает гнилой овощ. Может быть, луковицу. Скамп грустно подрагивает перепончатыми ушами. Слезящиеся глаза, словно у больного щенка, едва ли различают призвавшую его женщину. Джеанн Фрасорик вздыхает. Поджимает тонкие губы, изгоняет несчастного выкидыша-скампа обратно в Обливион упрямым жестом: все равно получится. Решимость на блеклом лице подобна флагу Империи. — Смотри-смотри, опять… Воланаро затыкает себе рот рукавом. Дж’Скар норовит высунуться из-за гардины, и усы у него нещадно колючие. — Сюрприз, — Воланаро подается вперед. Кончики ногтей поблескивают; он наблюдает за Джеанн, а та, как назло, долго и скучно копается в пыльной книге, бормочет «усилить вектор приложения, цитируется Призматический Текстрат… ага, посмотрим». Дж’Скар мягко и мехово наваливается. Воланаро отпихивает его локтем: ты все испортишь, глупый кот. Джеанн по слогам читает заклинание. Дж’Скар задерживает дыхание. Воланаро вытягивается на цыпочках. Из разрыва реальности выступает лорд дремора в полном облачении. Даэдрический доспех залит свежей кровью, такой темной, что ее можно принять за чернила, если бы не смрад скотобойни. Провал забрала вспыхивает багрянцем. Джеанн визжит. Джеанн пятится, смахнув полами юбки резную вазу хай-рокской работы; осколки хрустят под каблуками. Она беспомощно трясет руками — словно курица пытается улететь от голодной лисы. Дремора медленно ворочает окованной железом башкой. С шипов булавы плюхаются на чистый пол куски мяса, похожие на красных гусениц. Он замахивается. Джеанн, всхлипнув, сползает вдоль стены, у нее обморочно-лиловые губы и закатились глаза. Дремора исчезает, а из-за гардины высовывается Дж’Скар, нервно метет полосатым хвостом. Воланаро мнется, чешет затылок. Стыдные несколько мгновений спустя, все-таки подсаживается к Джеанн. Та беззвучно рыдает. — Простите, — шепчет Воланаро. — Это… это я призвал. Я его контролировал, давно умею, он бы ничего плохого вам не сделал. Дж’Скар притаскивает откуда-то воду в грязноватом стакане. У него вздыблена шерсть на затылке. Щеки Воланаро горят, будто хлестнули крапивой. — Простите. Неудачная шутка. 2. Лягушек сотни. Нет, тысячи. Они беспорядочно мечутся по комнате, наталкиваются на товарок по несчастью. Они вываливаются из шкафа, стоит приоткрыть дверцу, с надтреснутым кваканьем колотятся о стены, спрыгивают с потолка. Самые умные плюхают к двери, но путь их короток, а участь — печальна, нижние слои задыхаются под верхними. Лягушек слишком много. Они валятся с потолка и стен. Селена Ораниа облеплена ими от теплых кожаных туфель до пояса, на плечах — целый выводок, словно буро-зеленые пятна на синем платье. Она вытряхивает лягушек из ложбинки корсета и выпутывает из волос. Крохотные тушки ударяются о живой настил с короткими «чвяк-чвяк-чвяк». Комната пахнет тиной и ряской. Очередная лягушка барахтается в воздухе, приземляется прямо на лоб Селены. — Прекратить! Селена сжимает кулаки. По костяшкам пальцев расплываются лягушачьи внутренности. Кажется, ее это не беспокоит. Алхимики небрезгливы. — Прекратить. Воланаро! Дж’Скар! Лягушки послушно растворяются в небытии, забрав с собой болотные запахи. Воланаро моргает, выбравшись из стенного шкафа — иллюзия прятала его, но, похоже, неважно. — Дж’Скар ни при чем… Селена все-таки вытирает ладони о штопаный передник. Инстинктивный жест. Пускай алхимики небрезгливы, а лягушки-то получились убедительные, удовлетворенно думает Воланаро. — Меня не обманешь, — цедит Селена. — Извините, — раскаяния в голосе Воланаро немного. Он улыбается. — Просто шутка, верно? Селена буравит его взглядом, словно надеется отыскать эбонит. Потом отмахивается. — Убирайся. Неудачная шутка. 3. — Зелень, — авторитетно заявляет Воланаро. — Зеленей щавеля. Спорим, поведется и притащит книжку? Пространство искажается и пофыркивает. — Да ну тебя. Отличный розыгрыш. Между прочим, ты сам его предложил… хорошо, новичок не входил в планы. Но вписался отлично. Воланаро высовывается из комнаты, потирает ладони. Возвращается, садится на кровать. Пространство разражается недовольным мявом. — Ой… Ты чуть все не испортил, между прочим. Молчи пока. Пространство обиженно молчит. Воланаро так и мерещатся прижатые уши. Он собирается предложить поспорить, скажем, на десять септимов, но скрипучие гильдейские доски доносят: «зелень» возвращается. Этот парень действительно мечтает поступить в Гильдию Магов. Даже если придется подставить главу местного отделения. Ирония аж кислит, будто брумская дичка. После того, как книга Джеанн спрятана у Воланаро за пазухой, пространство становится Дж’Скаром. Новичок мудро щурится, заставляя сомневаться: не догадался ли с самого начала. — Хочешь присоединиться к розыгрышам? — Дж’Скар научит тебя, — вторит тот, забыв про обиду и топорща усы. Новичок отказывается, зато покупает у Воланаро фирменное заклинание призыва дреморы. — Не такая уж зелень, а? — заключает снова видимый Дж’Скар после и сворачивается на кровати Воланаро шерстяным клубком, зевает во весь розовый рот с острыми клыками. Прогонять его бессмысленно. Проще устроиться рядом. Просыпается Воланаро от ощущения петли на шее. Доигрался, кричит кто-то из толпы — и швыряет ужасно мокрым и вонючим тухлым яйцом. Воланаро оправдывается — я только шутил, я не желал никому и никогда зла, но власяная удавка вдавливает кадык внутрь трахеи. Просыпается полностью. Селена держит его за шиворот — очень злая Селена. Дж’Скар, конечно же, спрятался. Вот ведь скользкий… хотя нет, кхаджиты скользкими не бывают, думает Воланаро. — Верни книгу Джеанн, — так мог бы говорить дремора. Правда, Воланаро не пытался общаться с призванными обливионскими сущностями. — Я… я ничего не… — Верни, или завтра же обо всем узнает архимаг Травен, — она отпускает воротник, чтобы влепить сочную пощечину. — Джеанн бродит по всей Бруме, отыскивая ее. — Если она неспособна колдовать без руководства… — Не твое дело, эльф. Воланаро хочется прижать уши, но у него — острые и торчащие, не такие подвижные, как у Дж’Скара. Книгу отдает. — Еще одна выходка с Джеанн, и ты очутишься на улице без права заниматься чародейством. Воланаро ежится. Он альтмер и маг: больше ничего не умеет, в том числе унижаться до подметания улиц, например. Изгнание из Гильдии означало бы для него голодную смерть. Ему чудится запах тухлых яиц и уколы пеньки на горле. — Ладно, — Воланаро вздыхает, когда Селена уходит, а Дж’Скар снова проявляется из ниоткуда. — Признаю, опять неудачная шутка! 4. Царапины глубоки — можно попытаться заглянуть внутрь и рассмотреть переплетения волокон мышц. Вокруг каждой ранки расплывается воспаленно-розовая кайма. — Дж’Скар принесет зелья. Как назло, ни он, ни сам Воланаро далеко не специалисты в Школе Восстановления. Остановить кровь получилось, но раны на желтоватой коже по-прежнему напоминают уродливые рты каких-то монстров. — Больно, между прочим, — Воланаро слегка мутит от вида собственных влажных царапин. — Просто даэдра знают, как больно! — Ты счастливчик, — кхаджит шипит, точно собираясь снова наброситься; у него получается «шшшаслившшик». — Если бы не Дж’Скар открыл твою коробку… — Ну да, я планировал подшутить над тем парнем. Дж’Гаста, что ли, его зовут, — Воланаро хмыкает. Царапины дергает, болят они немилосердно, но куда обиднее сорванный розыгрыш. Дж’Скар скалится, выпускает красноватые от крови когти, прячет их, выпускает и прячет. — Ты чего злишься? — Дурак, — бросает тот. — Посмотри, что Дж’Скар с тобой сделал. — Ты просто слишком много вдохнул моего Злопорошка. Или я не проверил дозу, — Воланаро трет подбородок, из витиеватой, как айлейдская вязь, раны на предплечье снова выползает кровь. — Дурак и счастливчик. Дж’Скар сумел сдержаться. «Шшшдершшаться». Теперь это так называется. — А про Дж’Гасту говорят — убийца. Он добавляет нечто такое, что само бы сошло за розыгрыш, если бы друг не говорил убийственно-серьезно: — Обещай: больше никаких шуток. «Неужели все неудачные?» — Воланаро хлопает глазами, а Дж’Скар уходит. За зельями исцеления, как и обещал. 5. Мертвецы вывернуты наизнанку, мокрыми и оплавленными органами наружу. Спаянная груда в углу неузнаваема — просто красно-черная обгорелая опухоль. Хуже всего, что опухоль эта пытается шевелиться, откуда-то из глубин рваной плоти катится нераздавленный глаз. Селена лежит на ступеньках, задрав ноги. Вместо живота у нее дыра — L-образный разрез от паха до подреберья с завернутыми краями. Селена не кровоточит, зато поблескивает изнутри кристаллами-искрами огненной соли, и пахнет сладковато, как свежее жаркое. Джеанн висит на той самой гардине, за которой когда-то прятались Воланаро и Дж’Скар. Тоже обнаженная — полностью обнаженная: кожа свисает неровными лоскутами. Один из ремешков и стал ей удавкой, трудно сказать, когда и отчего она умерла. «Или не совсем умерла». Воланаро стоит на ступеньках. Дж’Скар прижимается к пюпитру для хранения образцов камней душ и редких книг. Он весь обсыпан битым стеклом. Воланаро не двигается. Чтобы сделать шаг, надо переступить через труп Селены. Дж’Скар так далеко: над ним уже склоняется женщина в черном балахоне, и он до стружки опилок царапает пол. Женщина усмехается. С ее пальцев стекает кровь. — Кот — последний, Владыка, — обращается она к стоящему позади мужчине. Воланаро разглядывает и его и не верит — даже в болтающуюся на собственной коже Джеанн с голыми желтыми нервами и обрывками мимических мышц вместо лица проще поверить. «Это же…» Старик с выбеленной временем кожей и волосами, он напоминает скверно загримированный под живого труп, он мертвее даже той кучи горелой плоти в углу. Кажется, если ткнуть его иглой — потечет болотная гниль, самый ядовитый трупный яд на свете. Под восковой гладкостью — гнезда опарышей. Белесоватые глаза словно подернуты плесенью. «…Маннимарко, Король Червей». Он совсем не страшный — древний и какой-то потерянный, словно заблудился в столетиях и Эпохах, в чужой и собственной смерти. Воланаро по-детски разочарован. Чудовище должно выглядеть как чудовище, верно? Маннимарко склоняется над Дж’Скаром. — Эй ты! — Воланаро перепрыгивает (прости меня!) через Селену и, захлебываясь, цитирует по памяти балладу: — «Король Червей, сдавайся! Как и положено тебе — в могилу возвращайся!» Женщина коротко смеется — будто лает гиена. — Еще один, и сумасшедший, Владыка… Маннимарко отталкивает ее. Он двигается ужасающе быстро для тысячелетней развалины. Мгновение спустя, держит Воланаро за подбородок, и в его невидящих заплесневелых глазах — узнавание: — Тректус, — выговаривает имя Галериона Мистика, которое помнят разве ученые-историки, а затем целует Воланаро. Губы Маннимарко — липкие и холодные, гадко-мягкие, словно раскисший в воде утопленник; когда он погружает язык в рот, Воланаро чудится, будто запустили огромного слизняка. Запах мокрой почвы и перегноя стекает по нёбу. И все-таки это поцелуй. «Вот так шутка», — думает Воланаро. Маннимарко гладит его по щеке, и Воланаро уверен: жест тоски и долгой разлуки. Он прижимается так тесно, что можно замерзнуть от холода тела, ощутить молчание небьющегося сердца. — Я заберу твою душу, Тректус. Чтобы ты всегда был со мной, — говорит Маннимарко, а Воланаро замечает: Дж’Скар исчез, сбежал или стал невидимым, и успевает порадоваться: «Я провел самого Короля Червей. Наконец-то удачная шутка».