Говори

Оранжевая кухня, минимализм, потухший в максимальной яркости. В таком помещении хорошо думается и отвратительно сидится в компании. С каждым днем все меньше хочется оставаться здесь. Если бы дом оказался способным на чувства, он бы изводил эту пару своей обидой и одиночеством. Часто, когда Грейнджер оставалась ночевать здесь одна, её преследовало ощущение, что стены становятся живыми, поглощая мольбы: по утраченному времени, утраченным шансам, утраченной жизни. – Слышал, Малфой стал калекой. Рон пил кофе, громко хлюпая, хотя прекрасно знал, как её это раздражает. Два пакетика сахара, три ложки растворимой арабики, Грейнджер коробило от такой полной осведомленности привычек своего партнера. Синий костюм сидел на нем нелепо, раньше ей это даже нравилось. Они покупали его около года назад, тогда им ещё не составляло труда прибывать в обществе друг друга больше чем пару вымученных часов. – Да? Она сжала белую кружку, стараясь сделать голос менее угнетенным, смотрела мимо, не видя ничего. Выбранная тактика поголовного умалчивания о встрече с Малфоем, еще не взяла власть над её мыслями, готовыми в любой момент возвращаться к малознакомому молодому мужчине. – Слух прошел по министерству, кажется, он отказался от пособия и не явился подписать документы лично. Отправил мать. Очень по Малфоевски, если честно. Не находишь? – Что именно? Отказался. Она знала, что рано или поздно он это сделает. – Решать проблемы с помощью мамаши, разумеется. Не выспавшиеся карие глаза, безотрывно вглядывались в дно кружки, где чаинки складывались в затейливый рисунок. Она никогда не понимала глупую науку предсказаний и все, что оставалось после выпитого чая, выглядело для неё примерно одинаково: будто кого-то стошнило остатками чайного пакетика. – Рон, а если бы это произошло с тобой? – слова слетели с губ быстрее, чем удалось сообразить сказанное. – Если? Он сделал последний глоток, Грейнджер закрыла глаза, стараясь абстрагироваться. Когда он успел начать раздражать ее? Где пересечена та черта, от дружеского влечения, до глухого отрицания. – Что бы ты сделал? – Я бы предпочел, остаться не спасенным, – Рон провел рукой по рыжеватым волосам, поцелованным солнцем, и безучастно взглянул на настенные часы, возможно, вообще не посчитав приемлемым рассуждать на подобные темы. Солнце тронуло не только рыжие волосы, горбинка веснушчатого носа имела приятное покраснение, а так же скулы и слегка лоб. Грейнджер не могла вспомнить, когда последний раз им удавалось выбираться на прогулку, вместе они почти никуда не ходят. Её не покидало чувство предательства, от того, что он находился с кем-то другим или другой, пока ей приходилось оставаться дома. В свой единственный выходной. – А как же твои близкие? – Мои родители смерились бы с этим, а брат и сестра должны жить своей жизнью. Грейнджер задело, что он уже не включил её в разряд близких людей. Вцепившись в него взглядом, девушка заметила, как Рон извинился одними глазами, но больше ничего. – Не думаю, что твоя мать обрадовалась бы еще одному мертвому сыну, Рон. Малфой точно думал о матери и об отце. – Отец его и подставил. Вот опять. Стоит им заговорить о выборе фильма или о том, в какую сторону свернуть в переулке, они начинают цепляться, изнемогая от непробиваемой ослиности другого. – Малфой младший не заслужил всеобщей ненависти. Он обычный человек. – Не заслужил? – Рон прыснул со смеху. – Ты серьезно? Разве не он испортил все годы нашей школьной жизни? Не он отказался танцевать с тобой, когда Макгонагалл обучала нас перед очередным скучнейшим балом выпускников? – Оставь прошлое в прошлом, Рон. Ты не справедлив. Я уверена, почти уверена, что он.. Приятный. Проникновенный. Лучше тебя. – Он на весь зал сказал, что сможет прикоснуться к твоей руке, если только ты лично признаешься ему в своей несостоятельности, как девушка, с которой никто не захотел составить пару. Лицо Грейнджер потемнело, раньше Рон никогда не позволял себе вспоминать унизительные моменты ее жизни, это непозволительно халатно с его стороны, поскольку рана, нанесенная тупым ножом, очень болезненна. Если только это упоминание не было сделано преднамеренно. – Тебе не пора на работу? Её сухой тон и полная незаинтересованность, Уизли привык к этому. Вначале было сложно, вообще достаточно отвратительно считать свою девушку высшей наградой, чем-то недосягаемым, случайно доставшимся по неведомой ошибке. Если он друг, то всегда на втором плане, если у него красивая почти что жена, то он не во что себя не ставит, ведь она снизошла до него. Ему всё осточертело. Больше не хотелось с ней спать, не хотелось с ней встречаться чаще, чем это было допустимо. Его постоянно мучили догадки, что было бы, будь он более высокого уровня, из успешной семьи, с вагоном смелых поступков и без своего постоянного внутреннего голоса, твердящего: ты не достоин, ты слабый, ты обязан ей всем. В такие моменты ему становилось очень стыдно перед матерью. – Выгоняешь меня? – он подошел к ней, быстро клюнув губами в щеку, – не любовника же тебе приводить. То, каким тоном он это сказал, она почувствовала себя ущербно никчемной. Действительно, какой любовник. Разве она способна? – Нам нужно будет поговорить, Рон, когда вернемся с работы. Я больше не могу этого терпеть. Сойтись было ошибкой, я ухожу от тебя. Собрание из слов, вертелось в гортани. Она старательно сглотнула каждое, запив их остатками чая, глотая добрую долю чаинок. Рон остановился на мгновение, будто все уже сказано. Его преследовало чувство, что разрушилось нечто важное, то с чем он никогда не сможет смириться, но это уже неизбежно. Всё произошло на кухне, которую они проектировали вдвоем, а может быть и не в ней, а прилично давно, просто они не успели заметить, когда именно. Он вышел, побоявшись посмотреть ей в глаза. *** Малфой читал книгу в красной обложке, такой яркой, что резало глаз. Грейнджер вглядывалась в гравировку на корешке, но в золотистых стёртых буквах было невозможно догадаться кто автор. Комната, в которой он находился, выглядела просторной и пустой, по левую руку стоял книжный стеллаж, около инвалидного кресла приставлен небольшой деревянный табурет, хранивший на себе ещё несколько тонких книг или тетрадей. Шторы на окнах отсутствовали. Освещением служило неумолимое солнце. Было очень чисто и очень пусто. – Фантастика, – он подвигал пальцами по обложке, будто они затекли, но так и не убрал книгу, продолжая скрывать лицо. – Рассчитываю на галлюцинацию. Грейнджер нахмурилась, она не понимала к кому он точно обращается, возможно, разговаривает с книгой или с кем-то, кто, по его мнению, находится в комнате. На неё он так и не взглянул. Она стояла здесь уже полторы минуты, а если быть точнее: минуту и сорок пять секунд. За это время, ей удалось успеть дважды себя уговорить сбежать и трижды остаться. – Приходить в чужой дом и молча пялиться на людей, это так у магглов принято? – он резко захлопнул книгу, открыв взгляду своей незаконно проникающей в дом гостьи, впавшие от усталости глаза с припухшими веками, недельную щетину и ничуть не загорелое лицо, несмотря на только что закончившееся лето. Судя по тому, с каким горячим пренебрежением он на неё смотрел, книга должна оказаться руководством по сатанизму. – Как вы меня нашли? Сколько же он здесь, пробыл – подумала она. Вместо того чтобы заговорить, из ее рта вылетело невнятное блеяние. Возведя глаза к потолку, ей удалось обругать себя, молча, не привлекая лишнего внимания. Переносицу прожигал непреклонный взгляд, его обладатель хмурил брови, так и не дождавшись ответа. – Я не так выразился, какого черта вы сюда вообще пришли? – Мы должны были встретиться. Вы, сделали все, чтобы у нас ничего не вышло. Август давно ушёл, а в воздухе стояла жуткая удушливость, ворот рубашки прилипал к шее, создавая эффект удавки. Окна в комнате были плотно закрыты. Малфой же сидящий в джинсах, клетчатой рубашке и майке, виднеющейся из-под ворота, не испытывал никакого дискомфорта. Должно быть ему всегда холодно – подумалось ей, и она отбросила прядь волос с влажного лба, стараясь выглядеть более уверенным человеком, чем есть на самом деле. Принимая от мужчины в свой адрес твёрдый взгляд, она стояла ровно, слегка расслаблено, подавляя желание вывалить перед мало знакомым человеком в инвалидном кресле все свои мысли и потоптаться по ним босыми ногами. Почему босыми? Лодочки прилично натерли обе пятки, создавая неотвратимое чувство, будто кровь намертво приклеит кожу к колодке, и она уже никогда не сможет снять с себя эту дьявольскую обувь. – Обещали прийти? – он повторял за ней, не потрудившись скрыть, что передразнивает дрогнувший голос. – Прошло всего-то полгода с того времени, как мы виделись в последний раз, вам не кажется, что вы слишком «поторопились»? Пальцы его блестели золотой крошкой, оставшейся от некогда красивых букв с обложки. Золотой мальчик, таким его считали в школе, что же с ним теперь стало. Её захватило нестерпимое желание, собрать позолоту отпечатков на свою кожу. От возникшей мысли, тело пробило током. Она вспомнила каждый сон, каждую грязную картинку, преследовавшую её долгое время. – За домом, меня ждет такси, – она одернула синюю юбку, рассматривая измятую ткань, в словах её слышался холод. – Я могу уйти, если ты хочешь... Неуверенная поступь и стук каблуков заставили его нервничать. Она подошла очень близко, ему это не нравилось. От неё пахло улицей и травяным шампунем, он начал задыхаться жизнью, исходящей от незваной гостьи. Вот она уже наклонилась, протягивая свою руку, будто они долбаные друзья. Друзья до гроба, до его гроба. – Дорогой мисс Грейнджер стало скучно, и она решила предстать в образе матери Терезы? Кого в следующий раз будешь использовать, когда поймешь, что я не способен воспринимать тебя всерьез? Она смотрела на него, глаза её расширились. – Я тебя не использую. – Ещё бы, это я тебя использую, наговорив важных слов, чтобы ты пережевывала их все эти полгода. Мне было достаточно комфортно, знать, что я тебя больше никогда не увижу. А сейчас, скорее всего тебе понадобилась новая порция несущественного внимания. – Внимания? Разве можно.. – холодная улыбка приклеилась к лицу, никак не получалось её содрать, – я знакома с тобой уже много лет, я знаю тебя лучше, чем кажется. –При встрече со мной периодически выдают инструкцию? – Это грубо. Я пришла к тебе, потому что… Я… Он встретился с ней взглядом, долгим, цепким, будто всё понял, уже заранее знал, что она не собирается уходить, что она согласна остаться здесь с полоумным убитым своим одиночеством неудачником, потому что она в какой-то степени тоже считала себя такой. Ошибочка. Он единственный в своём роде. Губы его беззвучно открывались, она наклонилась, в надежде расслышать. Его рука метнулась к нежному лицу, на какое-то мгновение, было ощущение, что сможет ударить или оттолкнуть, а он лишь схватил за загривок, и буквально заставил согнуться пополам. Девушке пришлось опуститься на низкий стул, стоявший у его ног. Книги упали на пол. Все это выглядело, как детское чаепитие, со стулом для гномов, если бы не тяжелая рука на затылке. – Не смей, – он говорил с трудом, сглатывая каждую букву, – даже не думай так смотреть на меня, Грейнджер. Его ноги укрыты колючим пледом, острые колени, оказались на уровни её глаз, позволяя почувствовать себя рабом этого измождённого жизнью человека. Пальцы были тёплыми и жесткими, за время пока он сжимал её шею, она ощутила, как в позвоночнике что-то хрустнуло. Чувствуя острые исхудавшие колени, упирающиеся в щеку, девушка предположила, что Малфой страдал от своего положения ещё до того, как они первый раз встретились, возможно, он больше никогда не сможет даже мечтать о том, чтобы перестать испытывать стенания по поводу своей "новой" жизни. Ей было невозможно поверить, что Малфой не способен справиться с неизбежным. Грейнджер, чувствовала его взгляд, находясь в невыгодном положении, гораздо ниже него. Она не знала, когда успела привыкнуть, что Малфой смотрит на нее снизу вверх, но видимо ему это нравилось, раз он решил втоптать её практически в пол. Она схватила его руку, как можно быстрее освободившись, вывернула крепкую кисть, настолько сильно, насколько мог позволить её внутренний барьер, допускавший издевательство над инвалидом. – И даже не ударишь? – он хмыкнул. В его глазах мелькнуло нечто живое, будто ему известно то, что ей недоступно. От неё не смогло укрыться довольное выражение, на белом лице, стоило ей подняться на ноги. – Опять сплошные минусы калеки. Ты мне отлично врезала однажды, было весело. – Не сейчас. Под её взглядом, он расправил плечи и освободил руку от теплых пальцев: – Я думал, захочешь повторить. – Замолчи. Грейнджер оказалось гораздо сложнее распознать его эмоции. При первой встрече, он был уязвленным и напуганным, сейчас же он находился в привычной для него обстановке и вел себя раздражительно, одновременно не скрывая своего интереса по отношению к ней. – Как ты нашла меня? Тебя мать послала? В этой ситуации и с подобным вопросом, он ощутил себя параноиком в бреду. Уверенность в этом, крепла в его голове все больше, не поспоришь. *** Двумя днями ранее – Мне нужна миссис Малфой. Ее голос звучал тихо, большое пространство поглощало любые сторонние звуки, она не могла быть до конца уверенной, что ее вообще расслышали. Незнакомый мужчина открывший дверь особняка Малфоев снизошёл до того, чтобы взглянуть на неё, намеренно медленно опустив свой взгляд до уровня ее макушки. Из-за высокого роста, пожилой дворецкий не испытывал никаких неудобств, чтобы вообще не обратить на гостью никакого внимания. Девушка в чёрном пиджаке и белом лёгком платье вызывала у него такой же интерес, как кроссворд, расположенный на последней странице газеты, который он никогда не замечал и не читал. – Как вас представить? Гермиона взглянула на свой потрескавшийся маникюр. – Гермиона Грейнджер. Мужчина по-прежнему не впускал её дальше, чем располагался входной коврик. Он ждал какого-то объяснения, но больше ничего не последовало. – Хорошо, – дворецкий заметил, что девушка хочет сделать шаг и прикрыть за собой дверь. Как же его раздражали эти наглые малолетние особы, возомнившие себя, чёрт знает кем. Развернувшись, он не обронив больше ни слова, последовал к арке, находившейся под лестницей, и скрылся. Особняк напоминал собой гостевой дом, в нем находилось все, но уют завести забыли. На стенах отсутствовали портреты, фотографии или любой другой признак обычной семьи. У входа покоились три инвалидных кресла, сложенных и закинутых одно на другое и ещё четвёртое, стоявшее ближе всех, оно парило в воздухе, ожидая своего хозяина, колеса не касались пола. Дотронувшись до поручня, она прокатила его вперед назад, представляя, как в нем сидел мужчина, о котором она не могла думать, как о Драко Малфое, это был его новый вариант. – Не стоит это трогать, – раздался холодный женский голос за спиной. Обернувшись, Грейнджер увидела Нарциссу. Женщину высокую, статную, смотревшую на неё с нескрываемым изумлением и не без доли интереса. – Простите, я знакомая Драко и ... – Предполагаете, что я не узнаю вас? На Нарциссе была надета черная юбка в пол и белая блузка, застегнутая на все пуговицы. Эти вещи придавали женщине ещё большую величественность, чем вся обстановка дома. Гермиона почувствовала себя Гердой, вторгнувшейся в царство к Снежной Королеве, только Кай все никак не возвращался и не желал с ней знаться, он сидел в инвалидном кресле, прячась, чёрт знает где. – Вы точно не его знакомая, не его друг, тем более не человек с которым он общался. Сейчас я знаю весь круг его общения, – она договорила это с лёгкой горечью. – Должно быть, он вам не рассказывал... – Что вам нужно? – Мы встретились с ним на «экспресс свиданиях». В клубе миссис Забини. Он мог забыть, но я обещала, что навещу его и… – Когда это было? – в её глазах вспыхнула надежда, она подошла к Грейнджер, шурша подолом, и девушке даже показалась, что была готова пригласить её пройти дальше порога. – В Рождество, мы тогда... Миссис Малфой отвернулась от неё, будто получив пощёчину, воспламенившийся огонь заинтересованности потух так же быстро, как появился. – Вы издеваетесь надо мной? Пришли, чтобы сделать ещё больнее? – О чем вы, я просто хотела, я хотела… – от волнения она начала бессвязно лепетать, еле слышным голоском, – его больше не было в этом клубе и я не знаю, как ещё с ним связаться. Поэтому я пришла в его дом, пришла к вам. – Вы пришли поиздеваться надо мной. Если бы вы знали, что может чувствовать женщина, когда родной сын угасает. Насколько нестерпимо больно знать, что твоему ребенку до такой степени опостылело все, что он не хочет видеть даже собственную мать! И вы приходите сюда, под предлогом навестить его? Пытаясь напомнить мне о моей… проблеме? – она обращает к ней своё разъярённое лицо и смотрит в глаза, на мгновение, превращаясь в своего сына такого же озлобленного и готового уничтожить всех. – Мой сын никогда не позволит себе иметь с вами ничего общего! – Ваш сын, находил во мне достойного собеседника! Гермиона не привыкла выступать на месте обвиняемой, в ней вспыхнула ответная реакция защиты и после, вспоминая их встречу, она долго размышляла, имела ли право нападать на женщину, у которой ничего больше не осталось, кроме крохотной веры в лучшее и желания спрятаться подальше в дом, не показываясь никому на глаза. --------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------- – Вы плохо знаете МОЕГО сына, – «моего» она выделила ледяным голосом, не предполагающим противоречий. – Если он вам дорог, почему он не с вами, когда ему нужна помощь? Нарцисса вперила в Грейнджер взгляд, помутненный пеленой отчуждения и неприкрытого желание вышвырнуть ее вон из дома. – Драко умеет поставить свои чувства так, что даже Волдеморт решит, будто он скорбит о его кончине. Этому обучены молодые пожиратели смерти, пусть и бывшие. На самом же деле, я старше, а значит мудрее, даю вам совет не обольщаться его словам. Он всех обманывает, никому не доверят, – Нарцисса уже готова была убежать, её тяготил откровенный разговор, – даже мне. – Как он это делает? Женщина была загнана в тупик, как человек, который долго не встречал людей, оказывается жаден до общения. Чувство выговорится, боролось со здравым смыслом. Нарцисса сдалась, безоговорочно проиграв. – Он будто бы уходит, а я уже не в силах его догнать. Вам не понять, – тонкие руки взметнулись вверх и аккуратно прошлись по ткани юбки, Грейнджер невольно засмотрелась на изящные запястья, некую грацию, таившуюся в Нарциссе. Сама она никогда ничем подобным не обладала. Это не в ее крови. Разумно, что Малфой не может испытывать потребность в общении с ней, имея перед собой пример другой, более совершенной женщины. Нарцисса запрокинула вверх голову, скрывая эмоции и на последнем вдохе, еле слышно добавила, – Вы думаете, человек может сбегать от других, только, когда физически способен пересечь океан? – А что если он устал притворяться, что если он устал «убегать». Тишина обволакивала двух женщин, защищавших друг от друга одного мужчину. Нарцисса сжала подол черной юбки и Грейнджер увидела, как женщина стоит совсем босая, под длинным плотным подолом, ее выглядывающие ступни казались неестественно синими. – Он может быть в загородном доме, доставшемся ему по наследству. Я не уверена. Я боюсь найти его, я боюсь не узнать в этом человеке, своего сына. *** Он не мог решить, что в ней, его больше всего бесит: тупоголовое желание добиться ненужного или то, что она реально не понимает, в какой дом ей лучше не соваться никогда в жизни. И почему он тогда не уехал из этого дурацкого кафе, не отвернулся от нее, не испарился нахрен прочь. Ему отчаянно хотелось, чтобы она никогда не видела его в этом ужасном кресле, в подобном состоянии тела и духа. Он жалел, что не умер от ранения, что не лежит сейчас под каким-нибудь невзрачным камнем, беспокоясь лишь о том, какие цветы ему принесут на этот раз и польют ли траву над его землей. Где бы ни была его смерть, война закончилась, а она так и не навестила его. Смерти нет, есть пропасть, и он застрял в полете. Если бы получилось взлететь, вышвырнуть себя прочь, но у него ничего не выходит. Змея, живущая в нем, метит укусом в мать, в друзей, в чокнутую стоящую напротив, во все хорошее, что с ним осталось. Он не находил себе места, но не мог ничего изменить. – Я ей о тебе не говорил. Положив недочитанную книгу на подоконник, он увидел в стекле свое отражение и вздрогнул. Кто это? Неужели уставший мужчина, с резкими чертами, впалыми глазами и есть Драко. Отрицая действительность, он посмотрел на Грейнджер, ожидая хоть чего-то. – Я уже поняла. – И ведь не должен был? Холодный взгляд смягчился, его способность менять эмоциональную волну, раз за разом, оказалось приобретенной с возрастом. Во всем его естестве маячил отпечаток нового человека. – Она бы все равно не поверила, что ты способен проговорить со мной больше трех секунд. – Вы беспощадно неинтересный собеседник? – он ухмыльнулся, откинувшись на спинку кресла, – знаешь, чем, такие как ты, берут людей? – Можешь ответить, если посчитаешь, что твои слова не будут мне неприятны. – У меня огромная нехватка общения, которое мне собственно и не нужно. Но не помню, ни одного случая, чтобы я позволял себе оскорбить тебя. Вмиг она изменилась, будто её выкрали из комнаты в некое прошлое, где сам Малфой облил ее грязью. Гермиона выглядела открытой и уязвимой, ему захотелось отвернуться… не смог. – В школе, в магазине, в любой точке волшебного мира, вы с удовольствием делали это. – Прости, – положив руки на колени, он долго смотрел на бледные пальцы, – пора прекратить заставлять людей чувствовать себя должными, обязанными. Я не оскорбляю каждого, кто попадается мне на глаза, если визит вызван этим, боюсь, придется вернуться на несколько лет назад. – Может мне нужен сегодняшний Малфой? Послышался хлопок входной двери, Драко долго смотрел на дверь комнаты, гипнотизируя дерево, но ничего не произошло. Вернувшись взглядом к лицу Грейнджер, он насчитал семь веснушек на правой щеке и столкнулся с ее глазами. – За это время, я нашел себе девушку, мы неплохо живем в этом доме. В её глазах вспыхнуло удивление, лицо потемнело. Его взгляд, проникал в неё подобно рентгеновскому лучу. Любимым занятием для него стало шокировать людей, играть их нервами или поголовно игнорировать. Хвастаться нечем, но у него больше не оставалось никаких сил к другим вещам. – А еще мои три ручных лепрекона, принесут нам пиво и сделают ирландский массаж, – легкая улыбка бродила по его губам. – В лепреконов я еще готова поверить, но точно не в девушку, – она не ответила на его улыбку, желая уколоть, но он по-прежнему издевательски улыбался, безусловно стараясь зацепить её. –Ты права. Скорее у тебя появится новый парень, чем кто-то на меня купится. – Я… Драко нахмурился, переносицу пронзили мелкие морщинки. Он ненавидел Грейнджер за то, что она здесь, а еще его смутило непонимание, зачем к нему приходит девушка, имеющая отношения с другим мужчиной. – Как там мой лучший старый знакомый, Уизли? – Мы с ним собираемся расстаться. – Я сейчас будто в прошлое вернулся. На полгода назад. Там вы уже должны были расстаться. – А как ты поступаешь, когда человек перестает быть для тебя важным? – она ощущала на себе его взгляд, поэтому не решалась перестать пересчитывать зазубрины на подоконнике, должно быть об него раньше открывали пивные бутылки, – когда ты не испытываешь больше необходимости в ком-то, как ты с ним поступаешь? – С трупом что ли? В его голосе слышится смех, ей всё равно. – Рон жив, – она улыбнулась, – пока. Они долго молчали, обмениваясь какой-то немой шуткой, пока молчание не показалось обоим слишком доверительно интимным. – У нас слишком сложные взаимоотношения, их трудно понять. – Естественно. Ведь никто и никогда, – он рассмеялся, глухо и горько, - не один мужчина, не любил женщину так, как тебя любит Рон Уизли. – Рон меня никогда не любил. – Правда? – он не поленился, скрыть свою насмешку. Грейнджер не понимала или не желала понимать его, хотя по своему знала, насколько этот сердитый и остывший к жизни человек, может быть правым. Непробиваемое желание Малфоя подавить в ней любую симпатию к нему, давало свои плоды. Разве достоин человек симпатии, сам подобного никогда к другим не испытывавший. – Издеваешься? – Уизли не любил девушку, которую вожделел со школьной скамьи? – произнёс он, не отрывая взгляда от её лица. Малфой из прошлого никогда бы не собрался с силами, чтобы взглянуть в её сторону дольше, чем на две секунды, сейчас же он выработал в себе незнакомую привычку, пристально на неё смотреть, в любой момент разговора, причем так неожиданно, что она лишалась способности воспринимать его голос. Глаза существовали отдельно и уволакивали в другой мир, в который ей никогда не получить билет. – Откуда тебе знать. – Когда парню нравится девушка, поверь, это почти всегда заметно. Я в этом немного разбираюсь, хоть ты меня уже и успела списать в бракованный товар. – Откуда тебе было знать о наших отношениях? – Уизли способен скрыть, только иголку в своем кармане и то, его обязательно выдаст туповатый взгляд. Мы видим то, что хотим видеть, – улыбнулся он мрачно. Грейнджер приложила столько усилий, чтобы понять его, но на нем оказалась непробиваемая маска, носил он каждую свою эмоции безупречно, утаивая любое лишнее колебание нервов. – Вы посмотрите, Малфой вернулся! – она хлопнула в ладоши, благодарствуя за бесплатное представление. Он вздрогнул. – Я привык изучать своих конкурентов и врагов. А мы не были по одну сторону, я знал вас достаточно хорошо, чтобы надавить и… Ей хватило того, с каким наслаждением он начал описывать методы пожирателей смерти, пришлось попросить его прекратить. Черные круги, залегшие под его глазами стали значительно больше, он будто перенесся в прошлое в те дни, когда война ещё что-то значила, в тот день, когда последний раз чувствовал, какого это ступать по земле. – Если в прошлом, ты бы смог оказаться частично таким, как сейчас, мы могли… Ему не понравилось то, что он мог услышать, никаких «мы» и «могли», ему не нужны новые друзья. – Я всегда был таким, люди не меняются. – После нашей встречи, я очень много думала, я жила с одной лишь только мыслью, о своем обещании прийти. Почему я струсила? Я начала чувствовать, что нам необходимо встретиться, казалось, что мне столько еще нужно тебе сказать. Мне нужно было просто увидеть тебя. – Остановись. Просто, прекрати это, – он заговорил тише, голос его зазвучал с мольбой, – перестань. Он смотрел долго, пристально, впитывая ее облик, каждый раз предполагая, что через минуту она исчезнет, испариться. И ему останется только воображать рядом с собой худую девушку, смотрящую на него блестящими, карими глазами. – Общение с тобой, подобно бегству из страны унылого одиночества, но рано или поздно, придётся возвращаться домой. Мне проще никогда не покидать своего места. Нет смысла потом думать, о не случившемся. – Я ничего от тебя не требую… – она жевала нижнюю губу, дальше слова не шли, а он все смотрел и смотрел, целую вечность сверлил ее своим пристальным взглядом, захотелось умолять его остановиться. На его лице застыло выражение бесконечной сдержанности, уголок губ дернулся в сторону, будто сейчас происходящему пришел конец, он встанет с кресла и надаёт ей по заднице, как непослушному ребенку. – Ты все усложняешь своей.., как выгоднее заменить слово «тупостью» на менее обидное? – сердито и не скрывая яда, бросил Малфой. – У тебя вряд ли получится. – Я тоже так думаю, – он растягивал слова и пытался дать ей спасительный совет, на свой собственный манер. Ей казалось, у него появился акцент, если бы бесстрастный голос был языком особой расы, ранее ей не знакомой. – Но ты ведь не думаешь, что я мог бы встречаться с тобой, как с женщиной? Он не смог продолжать смотреть на нее, голова его начала раскалываться. Будь у него дар, проникать в чужие мыли, он бы давно приказал ей убраться в другую страну или навсегда захлопнуться и стоять возле его кровати, вместо ночника, тогда ему не придётся встречать каждый закат солнца в непревзойденном задроченном одиночестве. – Видя, до чего ты довела Рона, от меня тебе избавиться гораздо проще. Ему хотелось пошутить, почти даже рассмеяться, намекая на то, вокруг чего постоянно вертится его речь, о чем упоминает его паршивый язык, о своей инвалидности, с которой пора бы уже смириться и он смирился, когда был один, но когда напротив, стоит девушка, не самой отвратительной наружности.. Всё усложняется. Он заметил, как его слова ранили. Впервые ему стало от себя противнее, чем обычно. Лицо Грейнджер чуть дрогнуло, еле уловимо, в глазах пробежала такая тоска, такая боль, что ему сдавило грудь. – Я не хотел сказать то, что сказал. Более нелепого объяснения и придумать невозможно. Даже Рон отмазался бы лучше. Ему куда проще, сделать тупой отсутствующий вид и заговорить о еде или о… еде, а о чем он там еще говорил? К сожалению Малфой тщательно стер всех сокурсников со всех факультетов из своей головы. Он оправдался сухо, в горле словно образовалась пустыня, ему вдруг захотелось задохнуться и самоуничтожиться. Если она не прекратит испытывать боль, он обещает себе больше никогда не открывать рта и стать ещё и немым. – Немой, не способный ходить, – шептал он, нервно поглядывая по сторонам и отбивая быстрый ритм сухими пальцами, - морально пустой. – Что? – Грейнджер будто очнулась от неприятного сна. – Что случится, если ты скажешь Уизли, будто уходишь к другому мужчине? Медленно моргнув, она словно пыталась прослушать его предложение снова и снова. – Нет, он начнёт расспрашиваться, а я не смогу долго придумывать несуществующего героя моей лжи, потому что я не умею врать, – она заметила улыбку в его глазах, – не так долго... – Не нужно придумывать, – он поднял на неё глаза. – Скажи, что это инвалид, к которому ты тайно сбегаешь по вечерам. Её сердце рухнуло в желудок и подпрыгнуло к горлу. – Да, ты права, он не поверит, что я способен кого-то привлечь. Если только у тебя нет извращенных наклонностей. – Никогда не думала, что скажу это, но, к сожалению, нет. – Ты обо мне или извращениях? – И то и другое. Я скажу ему правду, что он и я… огромная ошибка. – Вы обязаны были сойтись с Уизли, это как дважды два. Рон, махровый неудачник, зависимый от чужого мнения и ты. – Говоришь о нем так, чтобы утешить меня или оскорбить? Кроме него никто не попытался вызвать у меня желания задуматься о другом выборе. Ты никогда не смотрел в мою сторону. У меня был выбор, идти дальше одной или с кем-то близким, к кому я привыкла. Она сама не понимала, зачем сказала об этом. Ставить себя в нелепое положение стало её задачей номер один в ближайший вечер. – Причем здесь я? Уверен, у нас была взаимная непереносимость. Шла бы ты на хрен, со своими упрёками, Грейнджер. – Да кто угодно… – она заламывала указательный палец, – не в тебе дело. Ты делал то, что говорил тебе твой отец. Ненависть ко мне была создана в твоей голове задолго до нашей встречи. Приди я к тебе в комнату, единственное, что ты бы смог сделать, это вышвырнуть меня в окно или обсмеять. Не будь ты… Успев замолкнуть, на слове «покалеченным» она изменилась в лице, сглатывая колючие буквы. – Будто ты часто захаживала в комнаты к мужчинам. Внезапно, не отрывая от нее взгляда, он схватил книгу с подоконника и направил кресло к невысокому книжному шкафу. Она наблюдала, как аккуратно он убрал книгу на среднюю полку и поехал обратно к окну, повернувшись к гостье спиной. За окном начало темнеть, белый мотылек бился в стекло, пытаясь вылететь, Грейнджер наблюдала за отражением Малфоя, как он изучал с отчужденным видом глупое насекомое. Сейчас она четко осознала, что чувствовала Нарцисса, когда рассказывала про постоянно ускользающего Малфоя. Ей захотелось врезать ему по лицу, от железного желания закололо кончики пальцев, пришлось сжать их в кулак. – Прийти и изгадить мне настроение, широкий жест с твоей стороны, но обычно я, справляюсь сам, – он переплел пальцы в замок и уронил руки на плед. – Решил сбежать? – Может ты хотела сказать, – он приподнял вверх левую бровь, – уползти или укатиться. Сбежать, звучит как-то слишком по… супергеройски. – Малфой, – она подошла к нему со спины и ухватившись за спинку кресла, встав позади. Он позволил. Иногда ему очень хотелось позволить женщине сделать с собой нечто, на что он уже давно забил. Открыть в нем клапан чувств или проковырять гнойную рану из упреков и ненависти, главное эмоции. – Решила похитить меня? Могу признаться, это не самое интересное занятие, – он смотрел перед собой, – я весьма обременителен и нетранспортабелен. – Мне кажется, – она сглотнула, – нет, я уверена, мы можем помочь друг другу. – Мисс Грейнджер, вы намекаете на свадебное предложение? От солнца, его волосы выглядели гораздо светлее, он почти был похожим на свою молодую школьную копию. Грейнджер сморгнула его прошлый образ, удивительно, но он нравился ей именно таким, каким стал сейчас. – Ты прекрасно понимаешь, о чем я. – Странно, что после школы ты продолжала оставаться успешной, а теперь вламываешься в дома к забытым богом людям и хранишь около себя двух людей, которые тебя ни во что не ставят и трут об тебя обгаженную обувь. – И кто же это? – Уизли, возомнивший, что ты больше не можешь вызвать в нем желание и, – он попытался сказать это мягче, но тактичность никогда не имела с ним ничего общего, – ты сама. Тишина. Все что она могла ответить, скрылось в молчании и беззвучном дыхании. Она ощущала себя маленькой девочкой, забежавшей в чужую взрослую жизнь. – Ты же не думаешь, что навсегда останешься одинока, только потому, что не живешь с родителями? – он откинул голову назад, ожидая увидеть ее лицо, но она отстранилась от инвалидного кресла. Всегда. Постоянно. Каждую секунду своей жизни! Хотела ли она сказать об этом Малфою? Она не знала. Она пыталась поделиться этим с Джинни, мечтая разделить свои переживания с кем угодно – она бы предложила ей остаться на время у них с Гарри в квартире, а туда бы наведывался Рон и из жалости каждодневно уговаривал бы её вернуться, она такого не хотела. – А ты? Что значит их встреча? Проведение или насмешка судьбы. Не стоит предавать этому лишнее значение. Он не может привыкать к ней, не может думать, будто способен вызывать интерес в людях. Его терпение заканчивалось. – Мне никто не нужен и это со всем миром взаимно. Она отняла руки от спинки кресла и коснулась его слишком отросших волос на макушке, загорелые руки отпрянули, сжав воздух пальцами, будто она делает нечто незаконное. Его плечи напряглись, когда она решилась пропустить пальцы в его волосы. – Не спросишь, зачем я это делаю? Я тоже не боюсь быть одна, – она попыталась сглотнуть, слюна стала густой, горькой. – Я уже привыкла. Ее пальцы более уверенно начали массировать светлые волосы, доставляя Малфою непоправимое удовольствие. К нему давно никто не прикасался просто так, без какой либо просьбы или помощи. – Я задаю себе этот вопрос с момента твоего появления, – его голос стал приглушеннее, – пытаюсь понять, что я сделал не так при прошлой встрече. – На улице достаточно стемнело и такси уже давно уехало, я выйду из дома, пойду по совершенно пустой тропе, и меня убьет первый попавшийся извращенец. Малфой многозначительно посмотрел на ее отражение, встретившись с ней взглядом, удивленно вскинул брови. – Я уверена, маньяков здесь полно. И ты пожалеешь, вы все пожалеете, – буркнула она. – Больше всех пожалею я, представь, как мне будет трудно нести твой труп в дом, бороздя по лесной дороге в инвалидном кресле. Ему больше не хотелось, чтобы она уходила. Придется очень постараться. Придется шутить и делать вид, будто он прежний. Забытый и мёртвый Малфой, способный расположить к себе любую. Он нутром чувствовал её улыбку, воздух вокруг него словно вибрировал, стоило только начать поддразнивать эту уставшую от его вечного отвратительного настроения девушку. Ему было приятно и тепло. А еще ему очень сильно захотелось поднять руки и прикоснуться к ее пальцам, перебирающим волосы на затылке. В этом не было никого сексуального подтекста, до тех пор, пока он не представил, что может притронуться не только к пальцам. – Нам не обязательно говорить, если ты это не хочешь, – её руки спустились ему на шею, ощущая тепло кожи, под своими пальцами, чувствуя приятный озноб. Она видела в отражении стекла, как Драко прикрыл глаза и плотно сжал губы. Создалось чувство, что между ними происходит нечто большее, чем прикосновения. – Я пришла убедиться, что ты в порядке, вот и все. Хватит. Отпусти ее. Все будет только хуже. Не усугубляй. – Я в порядке, – он сбросил её руки и повысил голос, испытывая вновь вернувшееся раздражение. А еще, он почувствовал острый приступ вины, за то, что сделает сейчас. – Я в полном порядке! Насколько возможно в этом ублюдочном состоянии! Он злился, он смотрел в прозрачное стекло с жаркой ненавистью. Грейнджер провела пальцами вверх по его волосам, от затылка и чуть выше, ей хотелось, чтобы он поднялся и смог заглянуть в ее глаза, возможно тогда, у них получилось бы понять друг друга. – Хочешь, чтобы я ушла? Он отдал своё внимание мотыльку, страдающему взаперти, дымчатый мученик спустился на подоконник, прикасаясь крыльями к стеклу, Малфой аккуратно накрыл его ладонью, заточив в воображаемую ловушку. Под пальцами ощущалось, как трепыхается чужая жизнь. Забытое, неповторимое ощущение. Разжав пальцы, Драко удивился, что мотылек все еще жив. Он сделал это просто так, чтобы совершить любое возможное действие, способное отвлечь от созерцания неприглядности пришедшей к нему. Играть с мотыльком - единственное, что можно было сделать, не попав под суд за убийство Грейнджер. Если признаться, она была не так уж и неприглядна, но врезать ей от этого меньше не захотелось. А подобное поведение опять сводится к суду и разбирательствам. – Да, хочу, чтобы ты ушла, – ответил он с приличной задержкой и ее руки опустились, как бы ему не хотелось обратного, он привык, что к нему никто не должен прикасаться, с целью доставить приятное ощущение. Ему хотелось подняться и вывести её за руку, вон. Чтобы больше никто не смел, глумиться над ним, никто не пытался выдавить из себя это понимание и принятие. Они все лгут ему, на самом деле всем насрать и ему срать на всех. – Хорошо, я побуду откровенно честной. Меня преследовало чувство вины, за неисполненное обещание, до встречи с тобой все было в моей жизни нормально. Лучше бы мы и правда никогда не встречались, я реально оцениваю шанс нашего общения, твоя мать все мне рассказала. Не отталкивай людей, которые этого не заслуживают. Я – не заслуживаю. – Не заслуживают? А разве ты не хочешь сейчас получить от меня преданное благоговение, за то, что соизволила подарить свое внимание? Оторвать часть своей сраной католической, христианской или еще какой-то проданной души, – он говорил спокойно, но она слышала в его тоне откровенный подтекст бешенства.– Ждешь моего одобрение, необходимое оправдание перед самой собой? Я не тот, кто даст тебе это. Я не тот человек, Грейнджер. Я не ждал тебя, я забыл о тебе в тот же день, как ты ушла в противоположную сторону улицы. Единственное чему я научился от своего положения – ничего не ждать от людей. Он не мог повернуться к ней, не мог оценить ее реакцию, не мог выйти из комнаты, оставив ее со своими мыслями наедине. Он готов отдать свое имя, деньги, место в обществе, зрение, слух, что угодно, лишь бы научиться ходить. В забытье, он тянется пальцами к глазам, в желание вырвать их, но они никому не нужны. – Ты хорошо себя чувствуешь? – её голос волнительно дрогнул. Драко возненавидел ее за это. – Хорошо. – рявкнул он, – для безвылазно сидящего в этой коробке под названием - скорлупа инвалида, даже слишком хорошо. Охерительно! Его начало трясти. – Никто не заслуживает так страдать, но ты никогда не вырастешь, вот в чем твоя проблема! Даже обстоятельства, произошедшие с тобой не способны изменить твою суть. Ты навсегда останешься самим собой и знаешь, мне это не нравится. Но не нужно делать вид, будто ты приобрел мудрость или того хуже, возомнил себя оценщиком чужих жизней. – Обстоятельства? Да ты двинутая оптимистка. Чокнутая, твою мать, оптимистка.. Он жевал свой язык, нервно оглядывая комнату. Между ним прошлым и ним настоящим, огромная воронка и в нее всасывает всё живое. Ему не хочется забирать еще кого-то. Чокнутая ничего не понимает, он никогда не будет прежним. – Может хватить сбегать от меня, в свой чертов мир всеобщей ненависти и изображать из себя козла! Хоть и изображать уже нечего, ты и так всегда был… – Уходить? – его голос звучал откуда-то издалека, словно уже давно не в этой комнате, - очень остроумно. Все что я делаю за день, это обнимаю своё однообразное существование, Грейнджер. Спроси у Уизли, он родился заведомо ненужным. – Ты много на что способен, ты сбегаешь от всех постоянно. Твоя мать тебя уже упустила. Меньше всего ему хотелось согласиться, он видел ее обеспокоенное лицо в отражении стекла, оно было поверх его собственного. То, что она не отреагировала на его злословие об Уизли, чуточку его расстроило. Если бы он мог встать, если бы мог. Боль пронзила ноги, он почти готов был вскрикнуть. Дурацкая несуществующая боль, фантомно живущая в голове. За окном стемнело, вместо своих глаз, он видел черный дыры, будто зрачки выклевали птицы, оставив громоздкую пустоту, обнажив ностальгические мысли. Все, что было раньше, будет всегда превосходнее того, что происходит сейчас. Он ищет в себе силы не думать, не вспоминать, не чувствовать. – Моя мать, - он еле заставил себя заговорить, – почему она не выставила тебя за дверь? – Поверь, она очень хотела это сделать, но обстоятельства были сильнее. – Можешь осуждать моё поведение, но я рад, что у меня есть мать и с ней не произошло ничего подобного, как с матерью нашего общего знакомого. – Ты о Гарри? Он даже не удостоил ее взгляда, посчитав подобный вопрос утопически тупым. Развернув коляску боком к окну, он уже смог смотреть не на отражение Грейнджер, а на нее саму, стоявшую очень-очень близко. – Мне повезло с ней, я даже люблю свою мать, не смотря на её решение. Неужели из всего многообразия мужчин в этом мире, женщина априори не может выбрать себе нормального спутника? – Это не так. Их глаза встретись, его взгляд говорил: ты в касте с Нарциссой, что ты можешь понимать. Ее взгляд повержено опустился вниз. – Одинокими становятся благодаря своему выбору. – Ты обо мне? Выходит, я одиночка? – тихо сказал он, лицо его менялось на глазах, представляя собой беспокойный овал, израненный непонятной для нее эмоцией. В его глазах застыло какое-то воспоминание, она точно чувствовала, что взгляд проходит сквозь нее, и он посвящен другому человеку или даже другой женщине. – Быть одиноким, нормально, – у Грейнджер перехватило дыхание, стоило ей понять, что он смотрит ей в глаза. – Ты сильнее меня, тебя не беспокоит это чувство. – Моя мать, изменилась после моего, моей… - он тщательно подбирал слова, но так и не смог скрыть своего желания орать непристойности во всю глотку, вместо этого он сглотнул и медленно моргнул. – После того, чем я стал. Она твердила одно, что я не должно замыкаться, не должен оставаться один. Должен, должен, должен. Он смотрел ей в лицо, она не могла замечать чего-то другого, для нее существовали только серые глаза, копающие глубоко, делая ее добровольно пленной. Она даже не сразу почувствовала, как он взял ее левую руку в свои ладони. Смотря на него неотрывно, пока он перебирал ее пальцы, растирая суставы, каждую косточку. Его вены на руках, были зелеными, слишком заметными, даже отпугивающими, но он не делал ей ничего плохого, она терпеливо ждала, что он скажет дальше. Почти против воли, она перевернула свою руку ладонью вверх и провела большим и указательным пальцем по его ладони, начиная от запястья и заканчивая фалангами пальцев. Малфой вздрогнул, будто его облили кипятком. – Моя мать права, как бы мне не хотелось думать иначе, но я никогда не смогу слушать ее советов. Я люблю её, настолько, насколько могу себе это позволить. Но не достаточно, чтобы внимать каждому её слову. – Ему было трудно понять, по какой причине возникло желание оправдываться, раньше подобным бредом он не страдал, пришлось списать свою откровенность, на побочное действие своего хренового положения. – Иногда мне становится невыносимо, мне кажется немыслимым, что я не оправдал ее надежд. Не смог отплатить ей за столько лет жизни с моим отцом, не смог соответствовать ожиданиям. Мне становится жаль ее так сильно и жалость перерастает любовь. Жалость точит и я начинаю раскаиваться в том, что у нее нет замены. Если бы она могла иметь второго ребенка или обменять меня еще в детстве на другого, соответствующего всем требованиям, хорошего сына. Потому что я постоянно всё портил. Как бы ей не хотелось перебить его, она лишь смотрела на то, как вены на его висках проступали сквозь кожу. Голос его оказался жестким, держащим под контролем волнение от неожиданного желание открыться перед почти незнакомым человеком. По идее она верила, что ему должно стать легче, когда он выскажется. Ему же стало только хуже, огромные горький ком встал, как внутренняя опухоль в горле и слюна приобрела сладкий, слегка кисловатый привкус, будто ему сделали напиток из его разочарований, боли и нетерпеливого желания выбежать прочь из комнаты. – Ты не должен так думать. Он выпустил ее руку. Тварь .Сука. Сволочь. Гадина. Грязнокро.. – Уйди. – Послушай, – её голос звучал хрипло и невнятно, словно принадлежал другому человеку, без спроса вошедшему в дом, к мужчине, к которому входить не следовало, - тебе не обязательно отвергать всех, кому ты небезразличен. – Прошу… вас, уйдите, – он сжал поручни кресла, пальцы задрожали, ему не сразу удалось справиться с этим. – Успокойся. Я поступлю так, как ты хочешь… Обойдя коляску, она открывает окно и выпускает мотылька на свободу, все это время Малфой делает вид, что не замечает ее грустные глаза, не дождавшиеся никакого продолжения диалога. Она поворачивается к нему, наклоняется, длинные волосы касаются его лица, он смотрит сквозь нее. Единственно желание было единожды коснуться губ. Отдать ему все, что творится у нее внутри и сбежать. Сколько женщин целовали его в рот? Сколько из них он теперь потерял, оградившись от всего мира. – Извини… - она прошептала это в его бесстрастное лицо, вдохнув прерывисто с каждой секундой словно уменьшалась в размерах, становясь более крошечной, незначительной частью комнаты. Ее губы касаются губ напротив, на удивление получая ответную реакцию, Малфой кладет руку ей на затылок, но уже не так как прежде, более мягко и уверенно. Он целует ее крепко, медленно, забирая в ответ теплые обнаженные поцелуи. С каждым движением губ приходит ощущение потери напускного контроля, ей хочется открыть глаза и посмотреть на его лицо, прикоснуться к нему руками, но все что она может, это нависнув над креслом, опереться о поручни, сжав пальцы до синих фаланг. Тепло исходящее от окна, пекло ей скулу, пульс на артерии колотился, как бешеный. В дверь постучали, она не поняла, сколько длился этот громкий стук, прежде чем ей удалось прийти в себя и удариться копчиком о подоконник. Дверь распахнулась, и в комнату вошел мужчина чуть старше Малфоя, бритый наголо, в рубашке и джинсах, его голубые глаза были огромными. – Вы не отвечали, и я подумал, что вы… – мужчина запыхался, переводя напряженный взгляд с Малфоя на Грейнджер. Лоб Малфоя был влажным, зрачки расширены, а на лице остался отпечаток карандаша для губ. Он даже не пытался скрыть того, что происходило и выглядел так, будто это самый обычный случай. В душу Грейнджер подселилась черная мыслишка: что если, она не единственная, кто его навещает. Подобная мысль показалась ей непростительно гадской, Малфой ей ничем не обязан. Он смотрел на своего помощника и даже не взглянул на покрасневшую кожу вокруг ее припухших губ, ту, что беспощадно изранил своей щетиной. Ему было абсолютно все равно, что на его знакомую пялятся, с явным изумлением и изучают, как предмет угрозы. – Я думал, вам стало плохо. – Обычно, когда ко мне приходят симпатичные девушки, мне автоматически становится только хуже. У меня на них смертельная аллергия и резкое желание поцеловать их,- его пальцы постукивали по поручням кресла, он не позволил себе даже легкой улыбки. - Думая, я был в опасности, ты меня спас. Грейнджер покраснела до неприличия и отвернулась к окну. Грэг приподнял брови и еле заметно позволил себе улыбнуться. – Вы уверены, что все в порядке? – Если бы я умер, я бы наверное это заметил, Грэг. А ты? Мужчина отвел изучающий взгляд от девушки, скорее всего, он не захотел более смущать её или побоялся, что Малфой сочтет его поведение выходящим за рамки профессиональной этики. Драко не хотел больше оставаться с Грейнджер наедине, момент близости исчерпал себя. Все произошло, как и должно было. Он ещё чувствовал прикосновения ее влажных поцелуев у себя на губах, давясь тем, что после этого она останется для него как прежде не достижимой. – Вполне возможно, – сухо ответил Грэг и всем своим видом показал, что собирается выйти из комнаты. Он попятился назад и прикрыл за собой дверь, его щеки были слегка покрасневшими и он развеял ауру своей неловкости повсюду. Грейнджер буквально захлебывалась в своей скованности. – Не нужно смотреть на меня, так! – мгновенно повернувшись к ней, сказал Малфой. – Он работает у меня. Моя жизнь не такая веселая, как ты распланировала в своей умной голове. Меня уже не существует, я остаточное явление, мираж. И моя жизнь тоже мираж, в ней больше нет ничего. И во мне нет ничего особенного, ничего, что бы тебе могло понравиться. Ты никогда не захочешь целовать мой рот, если поймешь это. – А как я на тебя смотрю? В его серых, измученных бессонницей глазах затаилась безграничное, не имеющее дна и стен разочарование. Рассматривая пол под ногами, он поднял взгляд на Грейнджер, и она ощутила острый укол совести. Малфой вдруг стал казаться ей слишком измученным ею, слишком взрослым, даже постаревшим; в нём не было былой привлекательной силы, будто он сшил себя из лишений, боли и злобы всего человеческого мира. Но это не мешало ему быть для неё новым Драко, дарившим чувство невозмутимого покоя. В какой-то степени, она была готова признать, что при встрече могла пройти мимо такого мужчины. Но она испытывала к нему чувство отчаянной симпатии. Её не смущал тот факт, что у нее нет о нем не одного хорошего воспоминания, она не знала, приятна ли ему, не могла понять, в какой момент он был настоящим. Но его храбрость, его откровенное желание вызвать к себе отвращение, оказывала на нее в точности обратный эффект. – Будто я сейчас отключусь и начну впадать в прострацию, заглатывая язык. Этого не будет, – он хрустнул пальцами на левой руке, на его лице возникла неприятная улыбка, похожая на волчий оскал, – пока. Малфой внимательно рассматривал ее лицо, затем ноги и сверху вниз, сверху вниз. Будто видел впервые, оценивал заново. Взгляд был тяжелым, грустным, к своему сожалению, она ощутила, что он от нее устал. – Сейчас, ты пожмёшь мне руку, как своему несостоявшемуся хорошему знакомому и выйдешь из комнаты, больше никогда сюда не возвращаясь. Она ждала, что он начнет орать, позовет своего помощника и вышвырнет ее вон, но его голос был спокойным, даже мягким, с легкой хрипотцой. Услышь она его в иной обстановке, по телу пробежались бы мурашки. Драко был готов к тому, что чокнутая будет рассыпаться перед ним в извинениях или наорёт на него, ведь поцелуй был явной провокацией с его стороны, но Грейнджер только и могла, что схватить свою сумку, лежавшую у его ног и начала ускоренно в ней рыться, ища нечто ему неизвестное. Должно быть баллончик, чтобы выжечь ему наглые глаза. Он так и не попытался скрыть своё желание упрекнуть ее в чем-то. – У тебя столько проблем, столько нерешенной ерунды запланированной на завтра, а у меня каждый день одно и то же. Ты уйдешь уже через пару минут, а мне останется только слышать, как от меня уходит еще кто-то. Я бы хотел, чтобы ты никогда ко мне не приходила. Никогда не хотел знать тебя, не хотел думать о тебе, не планировал хотеть тебя. Думать о тебе, как о женщине, – в его голове мысли бились и уничтожались своим же хранителем. – Ты же знаешь, что я не обязана тебя слушать… Не успел он возразить, как тонкая рука, была ему протянута, пришлось пожать ее, почувствовав в ладони холодный металл. Грейнджер ничем не поощрила его вопросительный взгляд и он, так и не дождавшись объяснений, стал разглядывать маленькую монетку, прокручивая ее в своих пальцах, на ней был изображен незнакомый герб. – Что это? – Это наудачу. Она вышла из комнаты, не обернувшись, не попрощавшись. Он держал монетку, аккуратно сжав кулак, так нежно и крепко, бережнее, чем мотылька, будто это была часть ушедшей девушки, а не безжизненный кусок металла.