(Не)криминальное чтиво

Чунмён сидит у барной стойки, тянет коктейль через трубочку и думает, что выбраться в клуб не так уж плохо. Через три дня начнется новый учебный год — сплошная серая канитель. Чунмён даже начинает испытывать чувство благодарности к Минсоку, который уговорил его выйти из дома, а сейчас так глупо потерялся среди шума и толпы. За Минсока, конечно, переживать не стоит: он шел в клуб с определенной целью, которую четко обозначил Чунмёну. Но все равно неуютно, потому что цепкие взгляды то и дело скользят по сидящим у стойки, и Чунмёну тоже достается. Он старается не смотреть на проходящих мимо парней, на парней, обжигающих взглядами из темноты зала, на таких сильных и красивых парней. Потому что Чунмён — не железный, в конце концов. У него давно никого не было, и сколько еще не будет — неизвестно. Он отставляет пустой стакан, аккуратно вынимает свое запястье из рук подсевшего к нему парня и идет на танцпол. Танцевать не хочется, но слышать навязчивые «детка» от пьяных незнакомцев, терпеть их липкие прикосновения не хочется еще больше. Как хорошо оказывается просто прикрыть глаза и отдаться музыке. Чунмён двигается плавно, медленно и как-то по-особенному тягуче. Он слышит в звучащей музыке больше, чем сплошную электронную долбежку. Чужие руки обхватывают его со спины, скользят по животу, легко сжимают бедра. Чунмён чувствует, как к нему кто-то прижимается, подстраивается под его движения, толкается своим возбуждением чуть ниже поясницы. Чунмён не открывает глаза и позволяет сильным рукам вести, направлять в ясном только им одним танце. Он откидывает голову незнакомцу на плечо, тянет воздух и расслабляется, когда не чувствует запаха алкоголя: только терпкий парфюм едва перекрывающий запах пота. Для Чунмёна так пахнет вожделение, и в голове проносится шальное «чем я хуже Минсока?». Незнакомец целует его в шею. Мягко, но настойчиво. Одной рукой оглаживает бедро Чунмёна, другой — слегка сжимает член через ткань узких брюк. Чунмён слышит тихий и довольный смешок над ухом, когда незнакомец чувствует его возбуждение. Чужие широкие ладони продолжают исследовать тело: проникают под свободную футболку, невесомо ведут вдоль выступающих ребер. Теплые пальцы с неожиданной силой трут соски, и Чунмён не может сдержать стона. Незнакомец дразнит, ласкает ореолы, а потом нажимает и вдоль позвоночника словно пробегает разряд. Чунмён распахивает глаза и смотрит по сторонам. Ему хорошо и стыдно, что другие увидят. Но никому нет до них дела: вокруг беснуется толпа, вытягивая руки к потолку. Музыка перекрывает любые стоны и крики. Она везде. Незнакомец снова сжимает член Чунмёна, и тот ведет бедрами, чтобы тоже почувствовать чужое возбуждение. Обернуться страшно, хочется продлить негу, тягучий танец, чувство сильных рук на теле и сексуальный запах. За спиной может быть кто угодно, выглядеть как угодно, и Чунмён не хочет разочароваться. — Я хочу тебя, — жарко шепчет прямо в ухо незнакомец. Чунмён медлит. Снимает с себя чужие руки и только потом все-таки разворачивается. И давится воздухом, потому что никакого разочарования — чистый восторг. Незнакомец оказывается красивым: с чувственным губами, уверенной линией скул и высоким лбом. Глаза его хищно прищурены и продернуты пеленой желания. По вискам стекает пот. — О боже да, — шепчет Чунмён. Незнакомец смотрит на его губы, угадывая слово, а потом берет за руку и ведет в мужской туалет. В первую же свободную кабинку. Чунмёну плевать. На самом деле плевать, он собирается попробовать: секс в клубе, секс на одну ночь, секс без какого-либо продолжения. То, что нужно. Единственное яркое событие лета. С этим можно будет поделиться с Минсоком, и, может, тогда друг перестанет подшучивать над его затянувшимся «воздержанием» и недобрым словом вспоминать одного китайского мудака. — Как тебя зовут? — спрашивает Чунмён хриплым голосом. — Кай. Чунмён не дурак, чтобы думать, что имя — настоящее. Он и сам придумал забавное прозвище, которым можно представиться, но Кай не спрашивает. Он толкает Чунмёна лицом к двери и жадно дышит в шею, вжимаясь пахом в ягодицы. Скользит ладонями под футболку, снова долго и медленно играет с сосками, не переставая влажно вылизывать ухо. Чунмён беспомощно упирается лбом в лакированное дерево и тихо стонет, пытаясь расстегнуть брюки. Кай отрывается от него, давая возможность справиться с молнией, и раздевается сам. Чунмён оборачивается и гулко сглатывает, когда видит, как у Кая стоит. Тянется и касается рукой чужого члена, обнажает головку и слегка давит на нее большим пальцем. Кай рычит и толкает его обратно к стене. — Резинка, — напоминает Чунмён. Его голос ясно дает понять, что без презерватива секса не будет. Желание еще не настолько снесло ему голову, чтобы последние мозги растерять. Кай не спорит, наклоняется и достаёт из заднего кармана спущенных джинсов блестящий пакетик. Натягивает и раскатывает по члену резинку, а потом наваливается на Чунмёна, вжимая того в дверь. Чунмён открывает рот и хочет сказать что-нибудь вроде «нежнее» или «полегче», но губы сминают длинные сильные пальцы, которые проникают в рот, проводят вдоль ряда верхних зубов, а потом проникают глубже. Чунмён почти задыхается, когда Кай начинает пальцами трахать его рот. Иначе эту безумную ласку не назвать. Слюна стекает по подбородку, и собирается на Каеву ладонь. Чунмён чувствует, как густая влага умело растирается между его ягодиц. Кай оставляет его рот и начинает проталкивать пальцы в узкое отверстие зада. Сразу два, и Чунмён шипит и дергается, но сильная рука давит ему на плечо, удерживая. Кай растягивает его грубовато, но старательно. Крутит кистью, слегка сгибает пальцы и проталкивает третий. Чунмёну некомфортно и приятно одновременно. Он снова дергается, но теперь — нетерпеливо, с тихим стоном сквозь сомкнутые зубы. Кай понимает, вынимает пальцы и приставляет ко входу головку. Делает несколько дразнящих толчков между разведенных в стороны ягодиц, а потом входит сразу и на всю длину. Чунмён сдавленно вскрикивает. У него внутри горячо и узко, и сам он — горячий. Кай двигается медленно, постепенно наращивая темп, заставляет стонать и беспомощно хвататься руками за скользкую дверь. — Громче, — просит Кай. И Чунмён стонет так громко, как умеет, потому что невозможно отказать, ощущая в себе твердый член, содрогаясь от резких толчков, выгибаясь всем телом, чувствуя, как полные губы бездумно скользят по шее. Кай обхватывает ладонью его член и дрочит. Чунмён больше не может терпеть и кончает, пачкая спермой живот и чужую руку. Кай сразу выходит из него, опускает крышку унитаза и садится, притягивая Чунмёна к себе на колени. Коротко целует в губы. Его стоящий член, подтянутый к животу, касается чужого влажного бедра. — Отдышался? — спрашивает Кай. — Теперь давай продолжим. Он заставляет Чунмёна встать, а сам садится удобнее, несколько раз оглаживает член и усмехается. — Иди ко мне. И Чунмён идет. Опускается, направляя в себя член, и двигается медленно, обхватывая руками чужую шею. Кай придерживает его за спину, позволяя задавать темп, но вскоре не выдерживает, и сам начинает толкаться, подаваясь бедрами вперед и вверх. Они трахаются, уже не разбирая — кто кого. Чунмёну не так приятно, но чувствовать, что заводишь кого-то, — чистое нефизическое удовольствие. Кай кончает, притягивая лицо Чунмёна к своему и жадно целуя, переплетаясь языками и сталкиваясь зубами. Чунмён встает с тяжело дышащего Кая, слегка морщась, когда член выскальзывает из разработанного отверстия. Они молча приводят себя в порядок и выходят из кабинки. Чунмён облегченно выдыхает, когда видит, что никого в туалете нет. Ему не хотелось бы столкнуться лицом к лицу с кем-то, кто слышал его громкие стоны в последние двадцать минут. Это способно смутить его больше, чем сам факт того, что он впервые занялся сексом с абсолютно незнакомым человеком. Чунмён умывается холодной водой, промокает лицо бумажным полотенцем и вздрагивает, когда к спине прижимается мерно вздымающаяся грудь. Кай ловит его взгляд в отраженье, улыбается насмешливо и спрашивает: — Дашь свой телефон? — Нет, — твердо отвечает Чунмён. Секс был отличный, Кай — красивый и сильный, но продолжения не будет. Слишком легко увязнуть в этом, стать номером в записной книжке с сотней других номеров, подписанных как-нибудь вроде «брюнет суббота», «мальчик из Нино» или «потрясный минет». Чунмён знает таких Каев. Минсок каждый раз рыдает у него на плече после очередного похода в клуб. Минсок — мечтатель. Он ходит в клуб, чтобы уехать из него с каким-нибудь «идеальным» парнем, с которым у них, конечно, будет любовь до гроба. Но милый, тонкий Минсок всегда получает только подпись своего номера как «горячая попка», а позже — черный список и «аппарат вне зоны действия сети». Однажды Чунмён вырубит кабельное, выбросит все Минсоковы диски со сказками про красивую любовь и выскажет этому придурку все, что накипело. — Почему? — Кай щурит глаза. Чунмён просто качает головой, легко отталкивает его и выходит из туалета. * * * Минсок варит кофе. Терпкий аромат расползается по квартире, и Чунмён идет на него, сонно протирая глаза. У Минсока талант по части варки. Если он берется приготовить что-то, где необходимо много горячей воды, у него это обязательно получается. Иногда Чунмён думает, что только ради утреннего кофе, который каждый раз оказывается потрясающим, он не съехал от Минсока. Минсок ставит на стол две чашки и весело подпевает телевизионной заставке прогноза погоды. Чунмён знает, что такая радость означает только одно: Минсоку позвонил парень из клуба. На самом деле Минсоку часто звонят, но цель звонков всегда одна («горячая попка») и ничего не имеет общего с любовью до гроба, свадьбой и хомячком вместо ребенка. — Поверить не могу, что сегодня первый день моего последнего курса! — возбужденно говорит Минсок, рассеянно заглядывая в чашку. — Поверить не могу, что ты встретишься с тем парнем еще раз. Он ведь даже не в твоем вкусе. — Чонде хороший, — Минсок довольно щурится своими невозможными глазами. — Подумаешь, не такой уж высокий. Не всем же быть такими каланчами, как Один Китайский Мудак. — Не начинай, — просит Чунмён, закатывая глаза. — Тогда и ты не начинай. Они смотрят друг на друга и смеются. Девушка из телевизора обещает, что будет солнечно и тепло. Сидя за стойкой в библиотеке, Чунмён зло расстегивает воротник рубашки. Солнечно, да. Тепло? Увольте. Температура подбирается к тридцати градусам, а в библиотеке сломан кондиционер. Распахнутые настежь окна не спасают, потому что нет ни малейшего дуновения ветра, ни слабого сквозняка. Мертвая жара. Тяжелый воздух, и липнущая к мокрой спине ткань. Чунмён открывает маленькую бутылку минералки, торопливо отпивает и вздыхает. Он почти проклинает тот день, когда согласился подрабатывать в университетской библиотеке. Конечно, график он выбрал самый щадящий: понедельник, среда и четверг, с трех часов до шести. В шесть — проверить, чтобы в зале никого не осталось, расставить по местам книги и можно быть свободным, сдав ключ уборщице. Но иногда чертовски хочется плюнуть на все и больше не приходить в библиотеку. Только тот факт, что несколько лишних тысяч вон на дороге не валяются, останавливает Чунмёна. Сегодня выдался трудный день, и До Кёнсу, смена которого длится с двенадцати до трех, едва держался на ногах. Он выдохнул с облегчением, когда Чунмён пришел его сменить, пробурчал что-то про «ненормальных первокурсников» и буквально убежал, сунув Чунмёну в руки ворох карточек. Первая неделя нового учебного года всегда самая тяжелая: опытные старшекурсники приходят в библиотеку во второй половине месяца, потому что раньше среди студентов первых курсов не протолкнуться. Молодые и дурные штурмуют библиотеку часами, создают очереди и едва не дерутся за последние экземпляры каких-нибудь «Социологии семьи» или «Основ квантовой механики». Чунмён вымотался. Выжат, словно лимон. Поток студентов схлынул к половине шестого, и Чунмён ждет не дождется, когда можно будет прийти домой и лечь пластом под сплит-систему. Возможно, удастся заставить Минсока сварить что-нибудь на ужин. Если тот, конечно, не уедет к своему Чонде. Остается двадцать шесть минут. Чунмён скрещивает руки на стойке и опускает на них голову. Прикрывает глаза и старается не сосредотачиваться на противном ощущении ползущей вдоль виска капли пота. Чунмён прикидывает, есть ли шансы найти другую подработку, которая будет так же легко совмещаться с учебой. От ленивых размышлений его отвлекает деликатное покашливание. Чунмён садится прямо и смотрит на читательский билет, который ему протягивают. — Ким Чонин, первый курс, — читает он, поднимает глаза и… Это катастрофа. На него смотрит Кай. Тот самый Кай из клуба, с которым три дня назад Чунмён трахнулся в кабинке туалета. Краска стыда заливает лицо. Одно дело — тусклая лампа под потолком, приглушенная стенами музыка, горячие ладони на коже, пара коктейлей в крови и член незнакомца в заднице. Другое дело — когда этот незнакомец уже не незнакомец, стоит напротив при ярком свете, в белой рубашке и противно улыбается, хитро щурясь. Каков был шанс встретить его снова в городе с десятимиллионным населением? Почти нулевой. И все-таки. — Ким Чунмён, — читает Чонин с таблички на груди. — Чунмён, значит… Он помахивает своим билетом. Чунмён поджимает губы и выхватывает его из длинных пальцев. Откидывает влажные волосы со лба и спрашивает, стараясь, чтобы голос не дрожал: — Что-то хотели? — Да. — И что же? Фамилии авторов, названия… — Я забыл, — говорит Чонин, наваливаясь на стойку так, чтобы оказаться с Чунмёном нос к носу. — Теперь я хочу кое-что другое. — Например? — Чунмён отстраняется, соскальзывает со стула и делает пару шагов вперед, натыкаясь спиной на книжный стеллаж. Мягкий удар отрезвляет. Чунмён расправляет плечи и берет себя в руки. — Например, твой номер телефона, — говорит Чонин, ухмыляясь. — Обойдешься. Секс на одну ночь — это секс на одну ночь. Все, что случается в кабинке туалета, остается в кабинке туалета. В самом деле, не Чунмёну объяснять Чонину-Каю эти простые истины. Нет — значит нет. — С моими пальцами в заднице ты так не ломался, — зло бросает Чонин, обходит стойку и прижимает Чунмёна к стеллажу. Наклоняется, ведет носом по щеке, и почти сразу охает от резкого удара в живот. — Мне повторить? — Чунмён скрещивает руки на груди. — Я не дам тебе свой номер телефона. Мы забудем ту ночь. Мы сделаем вид, что не знаем друг друга. Понял? Чонин распрямляется и улыбается. И улыбка выходит такой открытой и привлекательной, что температура вокруг подскакивает сразу на несколько градусов. Чунмён сглатывает ставшую вязкой слюну. — Я понял, — медленно говорит Чонин. — Мы не с того начали. Он подмигивает и уходит, оставляя Чунмёна сжимать в руках свой читательский билет. * * * Минсок падает на диван рядом с Чунмёном, устраивает на животе миску с попкорном и запускает фильм. Чунмён отрывает глаза от телефона, смотрит на экран и по первым же кадрам узнает «Красотку». — Серьезно, Минсок? Снова? «Красотку» они смотрят тогда, когда Минсок в очередной раз влюбляется «раз и навсегда». Джулия Робертс застегивает высокие сапоги, а Чунмён вздыхает и отправляет в рот горсть кукурузы. Ему не хочется прямо сейчас читать нотации или осуждать друга. Все его мысли занимает только Ким чертов Чонин. Который так и не забрал свой читательский билет (Чунмён специально заходил проверить). Завтра среда, и с вероятностью в 99,99% Чонин притащится в библиотеку между тремя и шестью часами вечера. Что ему сказать? Как отшить так, чтобы катился куда подальше? Не то, чтобы Чунмён боялся чужого внимания или бегал от симпатичных парней, но связываться с клубным мальчиком, трахающим всех подряд в туалетной кабинке, он не будет никогда и ни за что. Чунмён не тешит себя мыслью, что выпадает из длинной череды «всех подряд». — Какая она счастливая, — вздыхает Минсок, когда на Робертс меняются наряды под жизнерадостную песню. — Еще бы, — хмыкает Чунмён. — Из проститутки в принцессу. Красивая сказка. — Как будто в жизни так не бывает, — бурчит Минсок, слизывая с пальцев масло. Чунмён ничего не говорит, потому что все что мог, он уже давно мягко высказал Минсоку. Бесполезно. У друга сердце, словно Росомаха из «Людей Икс»: оно разбивается раз за разом, умирает, а потом — снова целое, снова готовое любить и разрываться от несбывшихся надежд. Чунмён так не умеет и учиться не хочет. Ему хватило одного раза, когда он поверил в чужую ложь. — Как там твой Чонде? — осторожно спрашивает Чунмён, когда Ричард тянет к Джулии руки, стоя на пожарной лестнице. — О-о-о, — мечтательно вздыхает Минсок. — Мы ходили в кино, а потом — в ресторан. Настоящий ресторан, с красивым меню, вежливыми официантами и огромными счетами. Это было чудесно. Ну а потом… Он не настаивал, правда. Я сам предложил. Чунмён закатывает глаза. — Ты проверял его телефон? — Нет, — Минсок отводит глаза. Вот так всегда. Чунмён пытается научить друга быть хитрее и благоразумнее. Можно ведь улучить момент и проверить, как ты записан в телефоне. И если обнаруживаются два слова, которые не «Ким Минсок», надо бежать. Минсок никогда не слушается, никогда так не поступает. Он предпочитает тешить себя иллюзиями и обжигаться. Чунмён начинает считать, что его друг — мазохист. — Знаешь, — неожиданно говорит Минсок, — лучше засыпать с кем-то, кто тебе нравится, чем сидеть вечерами дома и ворчать. Очень непрозрачный намек. — Мне кажется, или у тебя стоит? — спрашивает Чунмён, выразительно глядя на штаны Минсока, чей свободный покрой не скрывает крепкой эрекции. — Молодой Ричард Гир меня всегда заводит. Поможешь по старой дружбе? — Вот еще, — хмыкает Чунмён. Минсок отставляет в сторону миску и ловко седлает коленки друга, упираясь членом в чужой живот. Шепчет на ухо: — Помнишь, как мы шалили, когда еще учились в школе? Ты тогда был такой стеснительный и постоянно краснел, как девчонка. Я клал твою руку себе на член, а ты отводил глаза и бубнил что-то вроде «не надо, не надо». Боже, как было весело. Почему у нас с тобой ничего не получилось? Минсок отстраняется и заглядывает Чунмёну в глаза. — Потому что ты разлюбил меня, а я в тебя никогда не влюблялся. — Жестокий, — смеется Минсок. — Смеешь говорить мне такие слова! Ты был моей не первой, но трепетной любовью. — Не будь доверчивым дураком, — неожиданно шепчет Чунмён и обхватывает член Минсока прямо через ткань штанов. — Не связывайся с теми, кто заранее тебя недостоин. Не разменивайся по клубам и чужим кроватям. Минсок подается вперед, коротко стонет, когда Чунмён начинает двигать рукой, и шепчет между тяжелыми выдохами: — Кажется я вспоминаю, почему разлюбил тебя. Даже в такие моменты ты умудряешься портить все своим ворчанием. Чунмён смеется и целует Минсока в подбородок. * * * Чонин приходит за четверть часа до закрытия библиотеки. В ней уже никого нет, кроме Чунмёна, задумчиво расставляющего читательские карточки по алфавиту. В зале жарко, свет приглушен, а за окнами небо окрашивается в алый. Еще месяц, и в шесть часов будет уже темно. Чонин опирается на стойку, и Чунмён смотрит на него, но сразу отворачивается. Разгибает уголок на картонной книжечке, с силой проводя ногтем. Всем своим видом он показывает незаинтересованность и тотальное игнорирование. Чонин берет свой читательский билет, лежащий посередине стола. Это, без сомнения, намек: забирай и проваливай. Чонин прячет билет в карман, но уходить не собирается. Он тихо барабанит пальцами по дереву, улыбается и сверлит Чунмёна взглядом. Тот не выдерживает и откладывает карточки, поднимает голову и спрашивает ровным голосом: — Чего тебе? — Дашь свой номер телефона? — Нет. — Пойдешь со мной на свидание? — Слушай, — говорит Чунмён. — Ты симпатичный парень, и все такое, но мне ничего от тебя не нужно. — Эй, — Чонин смеется, — ты ужасный зануда. В клубе ты показался мне таким раскрепощенным… — Ты забудешь уже про чертов клуб или нет?! — вспыхивает Чунмён, подлетая к Чонину и хватая его за воротник. — Нет, — честное признание. Губы касаются губ, и в ту же секунду щеку Чонина обжигает пощечина. — Это уже слишком, — шипит он, обходит стойку и толкает Чунмёна к стене между шкафом и стеллажом. Чунмён испуганно замирает, потому что трезво рассчитывает свои силы. Он ждет, что его пару раз приложат затылком о крашеный кирпич, или вернут удар в живот, или просто грубо потрясут, но происходит другое: Чонин целует его. Это уже не просто легкое касание, а полноценный поцелуй с обменом слюной и посасыванием языка. И Чунмёну почти до слез обидно, что это его так заводит. Чонин крепко обнимает его, и в сильных руках так приятно расслабиться, позволить удерживать себя, пока подкосившиеся коленки не окрепнут. Чувствовать, как твердое колено разводит ноги, и к паху прижимается чужое бедро. — Что тебя так задевает? — спрашивает-рычит Чонин. — Ты чего-то боишься? — Я не хочу стать зависимым, — честно отвечает Чунмён, пытаясь не застонать, когда Чонин с силой трется о него бедром. — От чего? От моего члена? От меня? Ну же, не будь таким… Не стану скрывать, что хочу тебя до чертиков, но я не трону, пока ты не захочешь сам. Одно свидание, хорошо? — Отпусти. Чонин медлит, но отстраняется. Обходит стойку и замирает с другой стороны. Внимательно следит, как Чунмён поправляет рубашку, стараясь восстановить сбившееся дыхание. Часы на шкафу тихо пиликают: уже шесть вечера. — Ну так что насчет свидания? — спрашивает Чонин. — Если угадаешь мой любимый фильм из мирового кинематографа, — говорит Чунмён, возвращаясь к карточкам. Чонин долго смотрит на него. Тонкий профиль, мягкие черты лица, небрежно закатанные рукава рубашки и удивительно мелодичный голос. Тут должно быть что-то такое же светлое, молодое и музыкальное. И, наверное, очень гейское (с красивыми картонными парнями). — «Классный мюзикл»? — предполагает Чонин. — Ну-у-у, — тянет Чунмён. — Почти. — Я могу расценивать это, как согласие? — Ты можешь расценивать это, как: завтра в восемь вечера у тебя. Никакого секса. Я принесу свой любимый фильм, и мы будем смотреть его три раза подряд. Поэтому нам понадобится много закусок. Учти, что рыбные чипсы я не ем. И, ах да, если я увижу, что у тебя под диваном валяются носки, то сразу уйду. Еще не передумал? — Не дождешься, — довольно ухмыляется Чонин. — Дай свой номер, я скину адрес. И Чунмён диктует цифры, понимая, что, скорее всего, совершает безрассудную глупость, но ничего не может с этим поделать. Чонин очень обаятелен и совсем не тянет на мудака: что-то ближе к «трудному подростку». Еще Чунмён думает о Минсоке и решает попробовать один раз: согласиться на повторную встречу с парнем из клуба. Он не тешит себя мыслью, что у них с Чонином что-нибудь получится. А если ты всерьез не надеешься, то и разочарование не будет острым. Ведь правда? * * * Минсок смеется над ним непозволительно громко. И в этом смехе мерещится ехидное "попался". Чунмён кидает в него диванной подушкой и перебирает диски в коробке. Находит нужный и засовывает его в рюкзак. Подумав, отправляет туда же еще пару дисков. Он вовсе не шутил, когда говорил про «три раза подряд», но вдруг Чонина хватит на большее? Сам Чунмён регулярно устраивает с Минсоком ночи, когда плеер гоняет диски нон-стоп до рассвета. Они редко сходятся в выборе фильма, но каждый раз жарко обсуждают героев и их поступки. Когда они были в средней школе, такие споры обычно заканчивались быстрым подростковым сексом, бездумным и беспощадно сладким. Сейчас же они рассуждают о значении происходящего на экране с видами знатоков, потягивают вино из бокалов и да, иногда Чунмён все еще дрочит Минсоку, но это случается слишком редко, чтобы заострять внимание на столь незначительном факте их совместного проживания. — Почему ты не позвал этого парня к нам? — спрашивает Минсок. — Я все равно сегодня еду к Чонде и собираюсь провести у него остаток недели. — Не хочу пускать его на свою территорию, — говорит Чунмён. — Не хочу, чтобы он думал, что сможет легко войти в мою жизнь. Этого не будет. — Ты все еще переживаешь из-за него, да? — Из-за Чонина? — Из-за Одного Китайского Мудака! — Дело не в нем, а в… — начинает Чунмён, но Минсок не позволяет ему договорить. Сползает с дивана на ковер, пристраивает подбородок Чунмёну на плечо и мягко говорит: — Конечно, дело не в самом Мудаке, а в том, что он пообещал тебе быть рядом и обманул. Ты слишком зациклен на этом. Послушай, тебе разбили сердце, но это не значит, что его обязательно разобьют еще раз. Дай Чонину шанс. — Как я могу снова кому-то верить, когда перед моими глазами живой пример вечно обманутого придурка? Сколько раз ты ревел в моих объятиях, когда тебя бросали твои «великие любови»? — Я, по крайней мере, не закрываюсь и не пытаюсь заставить всех вокруг поверить в то, что мне не нужна любовь, не нужны отношения… Ты действительно очень жестокий. Минсок отворачивается, и Чунмён закатывает глаза, вздыхая. Если когда-то давным-давно их ссоры разрешались отличным сексом, то теперь приходится действовать хитрее. Чунмён тыкается носом другу в щеку. Один раз, другой. Минсок обожает эту игру. — Ты не можешь на меня обижаться, — говорит Чунмён. Он валит Минсока на ковер и беспорядочно и жарко дышит через нос прямо в маленькую ушную раковину. Минсок запускает пальцы ему в волосы и смеется. Чунмён понимает, что прощен, скатывается с друга и застегивает рюкзак. — Убери коробку на место, — кричит он из прихожей. Обувает кроссовки и выскальзывает за дверь. * * * Чунмён вытирает внезапно ставшие влажными ладони о джинсы и жмет кнопку звонка. Чонин открывает спустя долгих тридцать секунд, за которые Чунмён почти решает сбежать. Он не то, чтобы боится, но неприятно сосет под ложечкой. — Проходи. Чонин скрывается в глубине квартиры, а Чунмён поспешно стягивает кроссовки, нещадно сминая задники. Он никогда так не делал и сам не знает, что на него нашло. Если бы он верил в гороскопы, то посчитал бы, что это знак: ничего не выйдет правильно, иди-ка домой. К счастью, Чунмён не верит в гороскопы (что не мешает усиливаться противному чувству тошноты). Он идет по коридору на громкое «до конца и направо» и попадает в маленькую кухню. В два раза меньше, чем у них с Минсоком. В груди ворочается совершенно неуместное злорадство. Позже становится ясно, что вся квартира Чонина — длинный коридор и малюсенькие комнаты по обе его стороны. Чунмён идет в ванную, чтобы помыть руки (вторая дверь слева) и, не удержавшись, заглядывает в приоткрытую дверь спальни. Кровать у Чонина огромная — почти как две их полуторных с Минсоком. Зависть кладет холодную руку на шею. И даже то, что кровать занимает почти все пространство комнаты, не примиряет Чунмёна с тем фактом, что он себе такую позволить не может. Наверняка еще и ортопедический матрас, думает Чунмён, но зайти и проверить не решается. Когда он возвращается на кухню, Чонин ставит на круглый столик у окна бокалы, наполняя их вином. Рядом стоит тарелка с виноградом и шоколадом. — Романтический ужин для бедных, — резюмирует Чунмён, надеясь, что это заденет Чонина. Но тот только пожимает плечами, ухмыляясь, и делает глоток из своего бокала. Чунмён едва омывает губы красной, терпко пахнущей жидкостью и отправляет в рот крупную зеленую виноградину. Она оказывается сладкой и сочной. Чунмён отправляет следом сразу несколько ягод. Чонин наблюдает за ним, опираясь на подоконник. — Надеюсь, закуски к фильму я найду где-то в гостиной? — спрашивает Чунмён. — Ты совершенно прав, — кивает Чонин. — Я вовсе не собираюсь напоить тебя и затащить в свою огромную кровать. Фильм под закуски — значит фильм под закуски. Чунмён поспешно делает глоток, опуская глаза. Чонин смеется. Гостиная оказывается едва ли не меньше кухни: диван у дальней стены и большой телевизор на низкой подставке напротив. И больше ничего, не считая пушистого ковра на полу. Чунмён зарывается в длинный ворс босыми ногами, развалившись на диване. Позволяет Чонину взять свой рюкзак и достать диски. — Какой из? — спрашивает Чонин, раскладывая коробочки рядом с плеером. — «Криминальное чтиво», — говорит Чунмён. — Мой любимый фильм. Видел его? — Нет. — Серьезно? Включай. Чунмён открывает пачку с соленым попкорном и забирается на диван с ногами, подтягивая коленки к подбородку. Чонин послушно запускает диск, гасит свет и садится рядом, благоразумно выдерживая расстояние между ними (в три Чунмёновых ладони). Чонин начинает зевать уже на многообещающем «…завалю на месте, блять, урою нахрен», а когда из носа Умы Турман начинают бежать струйки крови, он уже беззастенчиво дрыхнет. Чунмён косится на него, поджимает губы, но только раскрывает новую пачку попкорна, а потом поддается дурацкому порыву и осторожно кладет голову Чонину на плечо. Чунмён просыпается, когда чувствует, как чужие пальцы осторожно гладят его лицо. Он задерживает дыхание и боится пошевелиться. Неужели он уснул? Похоже, что да: где-то между мозгами, забрызгавшими салон, и «утихомирь свою сучку». Чунмён открывает глаза и смотрит на Чонина. В тусклом свете экрана, на котором Брюс Уиллис всаживает пули в Траволту уже третий раз, у Чонина совершенно растерянное и даже немного испуганное выражение лица. Как будто он увидел что-то странное, что потрясло его до глубины души. — Ты чего? — шепотом спрашивает Чунмён, поднимает голову с его плеча и неловко отстраняется. Чонин ничего не говорит, отнимает пальцы от лица, а потом тянется вперед и целует Чунмёна. Нависает над ним, укладывая на диван, закидывает его ноги себе на талию и засовывает руки под футболку. И все это, не разрывая поцелуя, который становится настойчивее и требовательнее. Чунмён хватает его за плечи и старается оттолкнуть, шепчет в невозможные губы: не надо, не надо, не надо. И совершенно упускает момент, когда «не надо» превращается в глухое «д» и почти сразу — в сбитое «да» на выдохе. И снова: — Да, да, да, — повторяет Чунмён, когда чувствует, как ловко чужие пальцы избавляют его от давления джинсов на возбужденный член. Потом все смазано, словно кадры фильма на перемотке: Чонин вбивает его размеренными толчками в диван, капает потом на грудь и заставляет издавать громкие, почти животные стоны. Счет времени теряется, ни о чем больше не думается. Ничего не хочется, кроме как кончить в чужую ладонь. И Чунмён кончает, выгибаясь и хрипло шепча Чонину в шею то ли «как хорошо», то ли «пошел к черту». Когда он просыпается утром один на диване, с затекшей от жесткого валика шеей и болью в пояснице, то четко говорит в потолок: - Придурок. Поднимается, собирая с пола одежду, и морщится, увидев под диваном рядом со своими трусами грязные носки Чонина. Кого Чунмён называет придурком, он и сам точно не может сказать: доверчивого себя, который думал, что Чонина остановит категоричное «секса не будет», или же этого самого козла, воспользовавшегося его внезапной слабостью. Козел обнаруживается в спальне, вытянувшимся поперек кровати под тонкой простыней. Чунмён пинает его задницу ногой, и Чонин смешно подскакивает, переворачиваясь и пытаясь сфокусировать сонные глаза на лице наглеца, вторгшегося в уютный мирок его сновидений. - Ты беспринципный и тупой, - говорит Чунмён. – Обманул меня! Воспользовался! Бросил спать на дурацком диване! Я отлежал себе все, что мог. У нас ничего не получится. С этими словами он драматично сдергивает с Чонина простынь и краснеет, потому что Чонин – абсолютно голый, бесстыдный и с непозволительно хорошей фигурой. Чунмён поспешно отходит к маленькому окну, больно стукаясь коленкой о спинку кровати. Он корит себя за реакцию девочки-подростка, впервые увидевшей член, но, кажется, пора бы привыкнуть, что Чонин смущает его уже одним фактом своего существования. - Иди ко мне, - зовет Чонин. – Я уже натянул трусы. Чунмён нехотя разворачивается и рассматривает его, надеясь, что предательский румянец уже схлынул. Замечает припухшие после сна глаза, рельефный живот и мышцы рук под гладкой кожей. Чонина надо запретить. Однозначно. Вычеркнуть из жизни пока не поздно. Но тело не слушается, послушно идет в протянутые руки. Чонин сгребает его в объятия, валит на кровать и целует в шею. Совсем легко, едва касаясь губами. Чунмён отворачивает лицо, утыкая его в матрас, и притворяется мертвым. - Лежи так и не поворачивайся, - тихо просит Чонин, - я сейчас тебе кое-что скажу. Он немного молчит, бездумно водя рукой вдоль бедра Чунмёна, а потом продолжает: - Не думай обо мне плохо. Я не стремлюсь затащить в свою постель любого симпатичного парня… И насчет клуба… Я совершеннолетним-то стал совсем недавно. Не скрою, что пару раз я ездил к каким-то мальчикам, веселился с ними ночь напролет, но ты – другое дело. Я смотрел, как ты танцуешь, и ты казался мне таким чистым, хрупким. И ждать казалось невозможным. Я не надеялся, что ты согласишься на туалетную кабинку, но… Чунмён недовольно хмыкает и легко ударяет Чонина по руке. - Не надо. Подожди. До конца послушай. Я думал, что трахну тебя, и все исчезнет. Ни черта. Ты стоял потом у раковины такой же чистый, такой же светлый, что мне всерьез захотелось узнать тебя ближе. Разгадать что ли… Может, дело в сексе, подумал я. От тебя просто крышу сносит. Но вчера… Блин, это очень смущающе, поэтому ни в коем-случае не поворачивайся. Так вот… Вчера я вдруг подумал, что целовать тебя, трогать твои ягодицы, твой член – это очень круто. Но когда я просто смотрю на тебя, касаюсь только кончиками пальцев, в груди так тепло, что кажется, что остальное и не важно уже… Я влюбился, да? - Это не влюбленность. Это гормоны, - глухо говорит в матрас Чунмён, но совершенно идиотская улыбка растягивает его губы, а краска снова заливает лицо. И он рад, что Чонин не может этого увидеть. - И больше ты ничего не скажешь мне? – грубовато спрашивает Чонин. - Попробуем еще раз. Чонин довольно ухмыляется и пытается залезть Чунмёну в джинсы, но получает тычок под ребра. - Это за то, что бросил меня спать на диване. - Я не хотел тебя беспокоить. Ты так забавно сопел. - Я никогда не соплю! - Откуда тебе знать? Чонин получает еще один тычок, и откатывается от Чунмёна с тихим «иди к черту, недотрога». - Ах вот как мы заговорили? Чунмён наваливается на него и утыкается носом в щеку, ведет вдоль виска, шумно втягивая воздух, а потом резко лижет в лоб. Дразнит языком плотно сжатые пухлые губы, целует подбородок, задевая его зубами. - Что за безудержное веселье? – спрашивает Чонин и выглядит немного растерянным, но до нелепого счастливым. - Наша с Минсоком игра. - Ну-ка, расскажи. В какие это вы игры играете? - Ревнуешь? – насмешливо спрашивает Чунмён, удобнее устраиваясь в крепких объятиях. - Может быть. - Не ревнуй. Минсок просто друг. Мы с ним знаем друг друга, сколько помним себя. Соседи, ходили в одну школу и поступили в один университет: сначала он, а потом, спустя год, - я. Минсок очень любил Мартина, своего пса. Это был очень умный и классный пес. Вот честное слово, я больше не встречал собаки умнее. В переходном возрасте у Минсока открылась аллергия на собачью шерсть. Он пил таблетки пачками, но от Мартина не отказался. А когда Минсоку было шестнадцать, пес умер. Для него это стало первой горькой потерей в жизни. Он очень переживал, а тут еще и родители заявили, что больше ему не позволят завести собаку. Да Минсок и сам не хотел… - А сейчас? Сейчас у него есть собака? - Нет. Спустя полгода после смерти Мартина, Минсок в полной мере оценил жизнь без вечно слезящихся глаз и сопливого носа. Но сначала ему было очень трудно, ну и я придумал такую игру. Минсока очень успокаивало, когда я ластился к нему, словно пес. - Боже, это как-то… странно, - Чонин хихикает. – Но мило. - Заткнись. - Минсок гей? Ты с ним трахался? - Что за смена темы? Все-таки ревнуешь? - Я не буду отвечать на этот вопрос. Чонин переворачивает Чунмёна, плотно прижимая к матрасу (чудесный ортопедический матрас!) и все-таки залезает к нему в джинсы. Дальше все повторяется, как минувшей ночью, с тем отличием, что, кончая, Чунмён орет благим матом, потому что понимает, что совершенно забил на универ. - Тебе надо завязывать с фильмами Тарантино, - говорит Чонин, вылизывая Чунмёну шею. – Тебе не идут эти грязные слова. Так в каких мы теперь отношениях? - Испытательный срок, - говорит Чунмён, смиряясь и расслабляясь. Прогуливать так прогуливать. – У тебя еще две попытки устроить такое свидание, на котором в мою голову не будет прокрадываться мысль о том, что ничего у нас не получится. - Испытательный значит? Хочешь испытать кое-что интересное? – Чонин спускается ниже, оглаживая влажные от пота Чунмёновы бедра. Чунмёну, кажется, пора привыкать к тому, что кровь к его щекам будет приливать часто: у Чонина совершенно завораживающий взгляд, когда его мягкие губы скользят вдоль члена. Под пальцами мнется простынь, а в голове звучит неуместная, но такая романтичная музыка из «Титаника». Кое-кто сходит с ума, и кое-кому это чертовски нравится. * * * Проходит две недели, и Чунмён начинает видеть перспективу своих отношений с Чонином. Он почти готов признать, что испытательный срок тот выдерживает с блеском. На втором первом свиданье они снова смотрят фильм, но на этот раз в кинотеатре и какую-то голливудскую новинку. Чонин даже не пытается приставать к Чунмёну, когда гаснет свет. Только накрывает его руку своей рукой и невесомо поглаживает большим пальцем тыльную сторону ладони. И Чунмён краснеет от этой обыкновенной ласки и долго не может сосредоточиться на сюжете. После фильма они идут в кафе на последнем этаже торгового центра. Выбирают столик у окна и долго разговаривают, наблюдая за огнями ночного города. Чонин рассказывает интересно, смешно шутит и вообще оставляет впечатление весьма разумного человека для своих девятнадцати лет. Чунмён не думает о трех годах разницы между ними, как о чем-то мешающем или неправильном, но все-таки он хорошо помнит Минсока в таком возрасте (то еще ходячее бедствие было). А сам Минсок часто говорит, что Чунмён уже родился занудным и вечно ворчащим старичком (ну просто корейский Бенджамин Баттон). Чонин даже не зовет Чунмёна к себе после свидания. И это приятно удивляет Чунмёна и совсем немного расстраивает. Он, конечно, не согласился бы, но и на предложение не обиделся бы. Он начинает думать, что, может, заставляет Чонина слишком сильно стараться. За две недели они успевают сходить на футбол, дважды погулять по парку, съездить на озеро и провести две бессонные ночи у уличного кофейного автомата. Чунмён действительно все отчетливее видит перспективу. Он даже думает, что, если все пойдет так и дальше, то к Новому году они съедутся (чудесный ортопедический матрас не играет в этих планах никакой роли, правда-правда), Чунмён получит привилегию таскать футболки Чонина, а взамен будет делать вид, что не замечает носков под диваном. Их совместная жизнь будет напоминать еще одну новеллу из «Реальной любви» (ближе к той, что про порно-актеров, а не к той, где даже разница в статусах не мешает премьер-министру влюбиться). Чунмён становится увереннее, спокойнее и вообще чувствует, как жизнь входит в привычную колею, куда Чонин так органично вписывается. Страх отступает. Все будет хорошо. А потом наступает катастрофа (и, к сожалению, это не несущийся к земле астероид, и Брюс Уиллис здесь нихрена не поможет). Пятничным вечером Чунмён возвращается из университета, напевает услышанную в метро песенку и снимает кроссовки, аккуратно их расшнуровывая. Он понимает, что случилось непоправимое, когда слышит из гостиной: — Конечно, ты носишь дурацкие мамины одежки, и это уже традиция. Ты заносчив и постоянно говоришь не то что нужно, и еще я подумала, что уже пора укоротить твои баки. Но ты мне нравишься, и.... очень. Если решишь как-нибудь заехать, я буду рада. — Ясно. Нет, думает Чунмён. Нет. Нет. «Бриджит Джонс» — это последний фильм в специальном списке Минсока. Названия там ранжированы согласно степени неудачности его разрыва с очередным парнем. Первый номер — «Завтрак у Тиффани» и степень «неприятно». Последний номер — «Бриджит чертова Джонс» и степень «пиздец». Минсок обнаруживается сидящим на диване с бутылкой виски и ведерком мороженого. Он плачет пьяными слезами и грозит экрану ложкой. — Вы мудак, мистер Дарси, — говорит Минсок, всхлипывая, а потом, замечает Чунмёна и почти кричит: — Я у-у-убил его! — Кого? — Чунмён деловито забирает у друга бутылку и ставит фильм на паузу. — Чо-чо-чонде. — Ага, круто. — Я правда его убил! Он сказал мне убираться… Он был очень груб, и я… Толкнул его. Не хотел! Но он упал и… Кровь. Не дышал… Меня по-посадят? Чунмён смотрит на Минсока, и ему становится страшно. Губы у Минсока мелко дрожат, а глаза, промытые слезами, красивые и печальные. И в них тоже страх. — Расскажи подробнее, — просит Чунмён. — Не реви. — Я уже рас-рассказал. — Кому? — Ты будешь ругаться… — Кому, Минсок?! — Китайскому му-мудаку. — Ты звонил Ифаню? — Чунмён опускается на пол и трет виски. — Зачем? — Потому что он из Триады и знает, что делать с тру… трупами. — Минсок! — в голосе Чунмёна отчаянье. — Триада — это способ Ифаня порисоваться. Он просто хотел произвести впечатление, когда намекал, что его семья входит в клан. — Он не лгал. Он правда из Триады, — Минсок утирает влагу под носом и больше не плачет. Только всхлипывает время от времени. — Просто когда отец отозвал его из Кореи, Ифань не захотел брать тебя с собой. Не захотел втягивать во все… Ну, во все их дела. Он тебя не бросал, Чунмён. Никогда. Он сказал мне присматривать за тобой, дал свой номер. Разрешил звонить, если будут проблемы. Ты вообще-то ничего не должен был узнать… Минсок прикладывает руку к побледневшему лицу и трезвеет на глазах. — Теперь я тоже труп, — он нервно трет щеки. — Ифань обещал отдать меня в бордель, если я проговорюсь. Боже, Мённи, не говори ему! Он несколько часов назад вылетел из Китая и скоро будет здесь… Минсок сползает с дивана и робко обнимает друга. Чунмён молчит. Чувствует, как внутри все каменеет. Он два года жил с мыслью, что Ифань его предал. Бросил, ничего не объясняя. Погнался за каким-то другим парнем. Почему Чунмён упустил момент, после которого его жизнь внезапно превратилась в низкобюджетный фильм, где режиссер — алкоголик с трясущимися руками, сценарист — озабоченный шизофреник, а актеры — куски картона? Когда в дверь звонят, Чунмён не вздрагивает. Он спокойно поднимается и поднимает Минсока. Сажает того на диван и идет в прихожую. Открывает дверь и смотрит на Ифаня. За Ифанем еще двое: один высокий, а другой заметно ниже, но почти такой же широкий в плечах. Чунмён отступает в сторону, давая гостям войти. Ифань проходит в гостиную и садится в кресло. Те, что пришли с ним, становятся позади. Чунмён опускается на диван рядом с Минсоком. Все молчат. — Ты не убил его, — говорит, наконец, Ифань Минсоку, но смотрит на Чунмёна. — Когда мы приехали, он был уже на ногах. Ты оставил ему только царапину вдоль виска и головную боль. Мои парни потрясли его немного, чтобы он не вздумал на тебя заявлять. Так что все нормально. К Чонину мы тоже заехали. Чунмён вздрагивает. Чертов Минсок, язык без костей. Минсок и сам понимает, что наговорил много лишнего. Обнимает себя за плечи, снова тихо всхлипывает. — Прости, — шепчет он Чунмёну, а потом добавляет громче: — Можно бордель будет в Корее? Я по-китайски не говорю… — Тао, Лухань, уложите его спать, — мягко говорит Ифань. — Чунмён, уделишь минутку? Чунмён встает и идет в свою комнату. Полотно закрывает за Ифанем дверь, опирается на нее и смотрит в глаза этому китайскому мудаку. — Ты ему что-то сделал? — Ничего, — Ифань улыбается. — Мы просто поговорили. Он еще совсем сопляк, но, могу поспорить, через пару лет будет держать тебя в кулаке. С характером парень. Я чуть было не предложил ему работу. — Почему? — Чунмён прикрывает глаза. — За что ты так со мной, Ифань? Два года… — Прости. Ифань кладет руки ему на плечи, наклоняется, утыкаясь в шею, стоит и глубоко вдыхает, вспоминая. Чунмён расслабляется, обнимает в ответ, пряча лицо на чужой груди. — Ничего уже не осталось, да? — тихо спрашивает Ифань. — Только острое желание убить тебя, — смеется Чунмён. — Правда, если бы я не встретил Чонина, мне сейчас было бы в сто раз больнее. — Ты его любишь? — Еще нет, но собираюсь. — В этом весь ты, — Ифань касается губами темной макушки. — У тебя теперь что-то с тем высоким мальчиком, с Тао? — Так заметно? — Ага, — Чунмён поднимает голову, заглядывая Ифаню в глаза. — Он смотрел на меня так, словно хотел всадить мне пулю в лоб. — Он бы не посмел. — Не знаю, что там принято у вас в мафии… Они смотрят друг на друга. Чунмён сдается первым, тянется вперед, привставая на цыпочки, и целует Ифаня. Ифань отвечает жадно, подхватывает его под бедра, отрывая от пола, кружит по комнате и опускает на кровать. Они занимаются сексом. Торопливо, без должной подготовки, но Чунмёну хорошо до безумия. Потому что это Ифань. Ифань, который знает, где коснуться, куда поцеловать и под каким углом вставить так, чтобы пальцы на ногах поджимались от удовольствия. — Хорошо, — говорит Ифань, когда они лежат на кровати, пытаясь отдышаться. — Мне с тобой всегда чертовски хорошо. — Взаимно, — Чунмён поднимается, застегивая джинсы. — Мы были очень громкими. Тао, наверное, сердится на тебя. — Я найду способ достойно извиниться, — смеется Ифань. — Приедешь как-нибудь в Китай? Покажу тебе достопримечательности. — Только если с Чонином. — Разумеется. Чунмён садится на письменный стол и легкомысленно болтает ногами. — И все-таки ты слишком легко отказался от меня ради своей дурацкой Триады. — Я буду жалеть об этом до конца своей жизни, — улыбается Ифань. Но Чунмён отчего-то знает, что он говорит всерьез. Ифань подходит к нему, легко касается пальцами щеки. — У меня самолет через два часа. Проводишь? Чунмён качает головой. — Отвези меня к Чонину. Это по пути до аэропорта. — Ладно. — Но сначала… — Чунмён опускает глаза. Инфань всегда понимал его с полуслова. В этот раз повторение сцены из «Дневника памяти» стол выдерживает. * * * Впервые Чунмён чувствует себя так легко, входя в квартиру Чонина. Встреча и новое прощание с Ифанем расставили все по своим местам. Оказывается, иногда поступки имеют вовсе не ту подоплёку, которую ты им придумываешь. Иногда стоит посмотреть расширенную режиссерскую версию, чтобы изменить свой взгляд на фильм. Чунмён прощает Ифаня и позволяет себе окончательно поверить, что у них с Чонином все получится. Любовь готова расцвести в сердце розой, свернуться теплым котенком в груди (и еще тысяча и одно нелепое сравнение с опорой на учебник по природоведению за второй класс начальной школы). Чонин хмуро смотрит на него, и Чунмён неловко переступает босыми ногами по ковру. — У меня был Ифань. — Знаю. — Он приезжал к тебе? — К Минсоку. Минсок убил… Ой, не убил, но пытался… Точнее, это была случайность… — Замолчи и иди сюда. Чунмён послушно садится к Чонину на колени и думает о том, что в кулак его возьмут не через два года, а через два месяца максимум. Чонин целует грубо, но обнимает нежно, и от этого так хорошо-хорошо, что Чунмён тает в его руках и готов на все. — Я схожу в душ, и мы продолжим, — хрипло обещает Чонин. Чунмён игриво трется ягодицами о его член и позволяет скинуть себя на диван и шлепнуть по заднице. Чонин уходит в ванную, а Чунмён идет на кухню выпить воды, потому что в горле внезапно пересохло от подступающего желания. И еще от страха, что он окажется слишком растянутым, и станет ясно, что его уже хорошенько отымели сегодня. Забивать Чонину и без того ревнивую голову всякими глупостями не хочется. Чунмён пьет и резко дергается, проливая воду на себя, когда в темноте кухни внезапно загорается дисплей телефона, лежащего на столе, и громкая мелодия нарушает тишину. У Чонина отвратительный музыкальный вкус. Чунмён подходит к телефону, сбрасывает вызов от какого-то Сехуна, и выключает звук. А потом кое-что вспоминает и лезет в записную книжку, воровато оглядываясь на дверь и прислушиваясь к шуму воды из ванной. Он доверяет Чонину, и все-таки хочет убедиться. Как вишенка на торте. Нифига. Свой номер Чунмён знает наизусть, и поэтому сомнений быть не может: одиннадцать до боли знакомых цифр обозначены как «чувствительные соски». Правда, «чувствительные соски». Чунмён смотрит на эти два слова, словно силой мысли они смогут превратиться в «Ким Чунмёна» или хотя бы в «любимого зайку». Конечно, ничего подобного не происходит. Конечно, Чунмён не собирается позорно разрыдаться. Он просто открывает окошко сообщений, пишет в нем «иди в жопу, Кай. ничего не выйдет. НИЧЕГО НЕ ВЫЙДЕТ» и уходит. Даже дверью не хлопает. * * * Чонин звонит ему миллион раз (это почти не преувеличение). Ошивается рядом в университете. Однажды стоит под окном всю ночь (сам Чунмён не смотрит, но заставляет смотреть Минсока и отчитываться каждые полчаса. на самом деле Чунмён теперь постоянно заставляет Минсока делать что-нибудь, что окупит его душевную травму из-за китайского мудака и неудавшегося убийства. и пофиг, что никакой травмы уже нет. Минсок ему должен. и точка). Чунмён решает быть непреклонным. «Чувствительные соски» — это очень показательно. Очень в духе всех этих Каев, трахающихся со всеми подряд в туалетных кабинках. Ничего нового. Сплошная «Санта-Барбара». Чунмён предпочел бы «Клон», жаркое Марокко и запретную любовь, но Чонин не такой красивый, как молодой Мурилу Бенисиу, а сам Чунмён ну точно не из тех, на кого можно одеть паранджу (хотя, стыдно признаться, ради любви он и на железные трусы согласится, но кто тут говорит о любви? напоминаем: «чувствительные соски»). Такие дела. * * * Проходит неделя молчаливых гляделок, пропущенных звонков и бессонных ночей Минсока. Все балансирует на грани. Чунмён расставляет книги в дальнем конце библиотечного зала. Сверяется с каталогом. Делает пометки, если требуется заменить экземпляр или отправить его на реставрацию. Когда на талию ложатся сильные руки, а нос щекочет знакомый аромат терпкого парфюма, Чунмён пытается развернуться и послать Чонина куда подальше любимой цитатой из «Криминального чтива», но не может. Чонин всем телом прижимает его стеллажу, не давая вырваться, а ладонью закрывает рот. Шепчет жарко на ухо: — Слушай и не дергайся. Я не могу понять, из-за чего ты так завелся и почему прячешься. Но я терпеть не могу, когда меня бросают. Сейчас мы займемся тем, на чем остановились. А потом я постараюсь рассмотреть все твои претензии. Чонин удерживает Чунмёна, продолжая вжимать в стеллаж, а второй рукой расстегивает его джинсы, приспускает вместе с трусами и грубо сжимает член. Ведет от основания к головке, пока не наступает слабая эрекция. Затем Чонин избавляется от своих брюк, неловко раскрывает одной рукой упаковку презерватива, надрывая ее зубами, и раскатывает его по своему возбужденному члену. Чунмёна он не подготавливает. Просто пытается сразу толкнуться между напряженных ягодиц. Отводит одну в сторону, приставляет головку ко входу и давит на кольцо мышц. Чунмён сжимается, не давая возможности протолкнуть в себя член. Тогда Чонин просто водит им между ягодиц, целует Чунмёна в шею под ухом, прикусывает кожу, зализывает, ласкает его член свободной рукой, а потом уделяет внимание соскам. Трет их прямо через ткань рубашки. Тело подводит Чунмёна: он предательски расслабляется, забывая, что в любой момент кто-нибудь может заглянуть за стеллажи и поймать их на горячем. Чонин убирает ладонь от его лица, слега разворачивает за щеку и целует. Оглаживает руками бедра, ласкает ягодицы, а потом резко входит в отверстие между ними, проникая сразу на половину своего размера. Чунмён испуганно стонет ему в губы, кусая их до крови, пытаясь сдержаться и не выдать обоих. Чонин толкается в него быстро, так и не входя до конца. Две минуты ему хватает, чтобы кончить. Еще две уходит на то, чтобы ртом довести Чунмёна до оргазма. — Так почему ты меня так внезапно бросил? — спрашивает Чонин, когда они приводят себя в порядок. — Забыл, — шепчет Чунмён ему в шею. — Больше не брошу. Они обнимаются, как влюбленные подростки. По крайней мере, Чонин уж точно влюбленный подросток, а Чунмён совсем не против себя таковым считать. — Только удали «чувствительные соски» из своей записной книжки, — добавляет Чунмён. — У меня есть имя. — Прости, — неожиданно смиренно говорит Чонин, крепче прижимая его к себе. — Я, честное слово, написал так, чтобы не забыть, как сделать тебе приятно. И тысячу раз собирался потом переименовать, но мне вдруг показалось это таким трогательным… — Ладно. Оставь, если тебе нравится. Только не свети телефоном перед всеми подряд, — Чунмён улыбается, заглядывая ему в лицо. — Я тебя, кажется, люблю, — выдыхает Чонин ему в губы. — Я тебя, кажется, почти. — Почти не считается. — Считается. — Нет. — Да. — В следующий раз я трахну тебя прямо за чертовой стойкой, — зло обещает Чонин. Чунмён поджимает губы и опускает глаза. — Обиделся? — Чонин подцепляет его за подбородок. — Ты сейчас очень красивый. И снова покраснел… * * * — Ты красивый, — говорит Чунмён. — Я красивый, — повторяет Минсок. — Ты крутой. — Я крутой. — За тобой Триада, твой лучший друг и какой-то сногсшибательный придурок, который по стечению обстоятельств уж три месяца парень твоего лучшего друга. — За мной Триада и… Можно мне все это не повторять? — Можно, — добродушно разрешает Чунмён, потягивая коктейль. — А теперь, набравшись уверенности, иди и охмури вон того высокого парня у помоста ди-джея, который пожирает тебя взглядом третью песню подряд. Минсок неуверенно оглядывается. — Такого рыжего? — Ага. — Ладно. После случая с Чонде и последующими за ним событиями, Минсок лечил свое разбитое сердце дольше обычного. Он стал как будто меньше и растеряннее. Чунмён ему никогда не признается в том, что и сам очень переживал. Даже пару раз ссорился с Чонином, когда выбирал просмотр фильма с другом, а не ночь безудержного секса с парнем (и даже чудесный ортопедический матрас был бессилен). Да, Чунмён готов признать, что пусть Минсок и бесит его своей наивностью, верой в идеальную любовь и тягой к беспорядочным половым связям с клубными мальчиками, но лучше засыпать и просыпаться с тем, кто тебе нравится, чем сидеть дома и ворчать. Музыка заставляет мерно покачиваться в такт, алкоголь туманит голову, а высокий парень все так же сверлит спину Минсока. — Иди-иди, — говорит Чунмён другу, перекрикивая звучные басы. Минсок соскальзывает с высокого стула, одергивает рубашку и легкой походкой направляется в сторону парня. Чунмён довольно наблюдает, как лучший друг увереннее расправляет плечи, а высокий-еще-незнакомец растягивает губы в счастливой улыбке, когда понимает, что красота с лисьими глазами идет именно к нему. — Пусть в этот раз с хэппи эндом, — загадывает Чунмён, отставляет пустой стакан и выходит на танцпол. Поднимает руки и движется под одну ему слышимую музыку. Мягко ведет бедрами и улыбается, когда на них ложатся сильные ладони. — Я хочу тебя, — касаясь губами мочки. — У меня есть парень, — говорит Чунмён. — И я его люблю. — А мы ему не скажем, — руки с бедер перемещаются на живот, к ягодицам прижимается чужое возбуждение. Чунмён выбирается из объятий, разворачивается и смотрит. Полные губы, высокий лоб и уверенная линия скул. — О боже да, — говорит он, вставая на цыпочки, и так, чтобы читалось по губам: — Как мне тебя называть? — Каем. Называй меня Каем. Чунмён позволяет затащить себя в кабинку мужского туалета и прежде, чем потерять возможность связно мыслить на ближайшие пятнадцать минут, он успевает заметить, что Чонин до ужаса неоригинален. Недавно вышел такой крутой фильм, на который они сходили трижды (Чунмён настоял). В самом деле. Чонин мог бы назваться Джеймсом Кирком. И Чунмён выцеловал бы ему свой номер телефона на любом участке тела.