***
— Ты туда не пойдешь! Он поймал ее у камина, схватил за руку выше локтя — не грубо, но сильно. Тонкс фыркнула, дернулась, освободилась. — Пойду! — Дора, там будет Сивый! Там будут оборотни! — Вот именно! Нимфадора задорно блеснула зелеными глазами. Люпин внезапно понял и остановился на месте, как громом пораженный. Она что — хочет… мстить за него? Через столько лет… — Дора… Жена ловко увернулась, прыгнула в камин и бросила в него Летучий Порох прежде, чем ошарашенный Ремус смог ей помешать.***
Ее не было долго. Люпин весь извелся, метаясь по дому, как зверь в клетке, периодически разбивая тарелки о стену и проклиная себя за беспомощность. Он, как ни крути, не аврор. Он не может сражаться рядом с ней спиной к спине. Не может прикрыть собой от клыков или зеленой вспышки. Он может только ждать. И ненавидит себя за это. — Ремус, — звук аппарации, мужской голос. Артур Уизли. Прячет глаза. Сердце пропустило удар. — Дора… — пересохшими губами шепчет Ремус, но Артур продолжает за него: — Жива. В Мунго. Артур, всегда такой оптимистичный Артур, который неизменно настраивал друзей на лучшее, мрачнее тучи. Но он сказал главное — Дора жива.***
На больничной постели она кажется такой маленькой. Ремус подходит к кровати, опускается рядом на колени, берет ее руку в свои, целует пальцы. Ресницы Тонкс трепещут, и она открывает глаза. — Ремус, — почему-то в ее голосе столько боли, как никогда раньше. Взгляд потерянный и виноватый, будто Нимфадора сделала что-то плохое. — Ты ранена? — глупейший из вопросов, конечно, она ранена, раз находится здесь, но ранения бывают разные. — Нет. Да. Ремус… Тонкс демонстрирует повязку на предплечье; через бинты проступает кровь. Не след заклинания — и Люпин понимает, что ему срочно нужен глоток свежего воздуха, потому что этого просто не может быть. Ему снится страшный сон. Сейчас он проснется рядом с Дорой, поцелует ее в розовую макушку и отправится заваривать им обоим кофе… — Ты был прав, там был Сивый, — говорит Тонкс. Никогда раньше Люпин не плакал. Когда погибли Поттеры, когда «героически умер» Питер, когда Сириус с улыбкой на губах упал в Арку Смерти… А сейчас на его глазах проступают слезы. Дора, милая Дора, зачем ты связалась с этим? Зачем ты меня не послушалась? Зачем ты такая отчаянная? Что мы теперь будем делать? Видя слезы в глазах мужа, Нимфадора пугается, вскакивает с постели. Люпин ловит ее за талию и так и стоит перед ней на коленях, лицом утыкаясь куда-то девушке в живот. Он чует запах крови Тонкс. — Прости, — говорит Нимфадора. Она извиняется перед ним?! Перед тем, кто сломал ей жизнь? Пусть в укусе оборотня нет вины Ремуса, он все равно чувствует себя виноватым: не удержал, не защитил, не объяснил всю опасность ситуации… — Я теперь обращаться буду, да? Да — хочется сказать Люпину. Да, каждое полнолуние. И ему страшно представить, что его жена будет чувствовать то, что чувствует он сам: эту боль в трансформирующихся костях, это звериное желание крови, эту потерю человечности… Что лучше — ликантропия или смерть? Раньше бы Ремус с уверенностью заявил, что второе. Ему просто не повезло обратиться ребенком, когда он не мог умереть сам. Но Дора, Дора — как может умереть она? Потерять Дору — как потерять жизнь, жизнь, которую эта девушка вдохнула в него, когда Ремус окончательно отчаялся. Ее рука перебирает пряди его волос. Они молчат — Люпин все так же коленопреклоненный, а Тонкс просто стоит и гладит его по голове, будто утешая. Она утешает его! — Ну и ладно, — вдруг бесшабашно говорит Дора, — будем обращаться вместе. Ты волк, я волк… Она еще не понимает, что теперь не сможет работать в Аврорате. Не сможет работать нигде. Не понимает, что им придется прятаться, терпеть презрение других — здоровых — людей, выслушивать речи про чудовищ… То, что Люпин глотнул сполна, теперь придется ощутить и Доре. Чудовище. Когда он впервые назвал себя так в ее присутствии, Тонкс его ударила. Не больно, но ощутимо, и тем самым невольно привела в чувство. Чудовище или нет, а он прожил на этом свете почти сорок лет и умирать не собирался. И ей не даст умереть. Ни за что. Ремус встает с колен, прижимает к себе свою маленькую жену, целует ее темные волосы. Я же тебе говорил, — молчит он. Я же тебя предупреждал. — Это очень больно? — вдруг спрашивает Дора, и пораженный Люпин видит, что она тоже плачет. Тонкс плакала редко, в последний раз, кажется, когда погиб Аластор. Оборотню хочется соврать ей, но он не может — Тонкс читала много книг по ликантропии. Она и так все знает, просто хочет услышать что-то ободряющее. — Я буду держать тебя за руку, пока мы превращаемся, — он несет откровенный бред, просто чтобы утешить, — Северус будет варить нам зелье, мы будем вместе бежать лесами… Знаешь, когда ты волк, но в своем уме, там очень красиво. Я покажу тебе места, которые люблю… Рана Тонкс кровоточит сильнее. Входит целитель. Люпины неохотно расстаются и Ремусу приходится уйти.***
— А весело было! — говорит Дора, когда они натягивают на себя одежду в коридоре, вернувшись домой из леса. В своей наготе и лучах утреннего солнца она так прекрасна, что Ремус не может оторвать глаз. — Весело? — с сомнением переспрашивает он, застегивая брюки, — гоняться за белками? — Я почти догнала! — с гордостью заявляет Тонкс, поправляя лифчик, — а ты — зануда. — Зануда, конечно, — легко соглашается Ремус. Притягивает к себе жену и целует ее в обнаженное плечо. Дора смеется. — Ну не здесь же! — Тогда пошли на кухню, — говорит Люпин, — я кофе заварю. Но кофе так и остается стыть в турке, а они все утро проводят в постели. Тонкс прижимается к Ремусу, водит пальчиком по его обнаженной груди, устраивает голову у него на плече. И Люпин понимает то, что она чувствовала, когда признавалась ему в любви, когда бегала за ним, доказывая, что ей больше никто не нужен, и плевать, что он оборотень… Люпин чувствует то же самое: будь Дора хоть василиском, она остается его Дорой, его маленькой женой, его упрямой храброй девочкой. Тонкс спит, а Ремус целует ее волосы и смыкает глаза. «Ты волк, я волк» — звучит в его голове голос Тонкс, а потом приходит сон — спокойный сон без кошмаров.