"Все флаги в гости будут к нам..."

      Было раннее утро — та его пора, когда честные горожане только-только начинают просыпаться и улицы ещё пустынны. Тем не менее, по узким улочкам Амстердама шли двое, то ли поднявшихся ни свет ни заря, то ли наоборот, сильно припозднившихся. На город опустился густой туман, скрывая от путников очертания домов. Знали они дорогу или нет, но один из них шёл вперед решительно и скоро, почти не глядя по сторонам, другой, словно бы сомневаясь в правильности выбранного пути, всё оглядывался, прежде чем, наконец, решился обратиться к своему спутнику:       — А верно ли идём, мин Херц? Должны бы и притти, как будто?       И вправду, среди узких улочек, утонувших в тумане, заплутать было немудрено, тем более чужеземцам — а эти двое действительно прибыли издалека. Торговый, портовый Амстердам не удивить было иностранной речью, но язык, на котором беседовали эти двое, едва ли когда звучал на этих улицах, поэтому, казалось, самые дома, много чего повидавшие на своём веку, прислушивались и приглядывались к ним с удивлением. Голландским торговым гостям Московия была не в диковинку, но гости из Московии в Амстердаме, да не просто так, а целое Великое посольство — такого ещё не было! Город изучал путешественников, а они изучали город — и было на что посмотреть! Юный царь Пётр интересовался решительно всем, что имело отношение к технике — от ветряных мельниц и ткацких станков до часовых механизмов, от изготовления бумаги до анатомического театра. Хотя наибольший интерес вызывали у него, конечно же, корабли и «архитектура корабельная.»       А уж какой интерес вызвали сами московиты у местных жителей! Как не старался Пётр сохранить инкогнито, а всё же был опознан, и это помешало его пребыванию в славном своими верфями городке Заандаме. Оттуда он почти что бежал на парусной лодке по реке Заан, обнаружив, что излишнее внимание любопытной публики может быть чересчур уж обременительно… В большом и шумном Амстердаме было всё же попроще, отчасти и благодаря стараниям тамошнего бургомистра Витзена. Сей деятель бывал в России и знаком был ещё с батюшкой нынешнего государя, царём Алексеем Михайловичем.       Ради дорогих гостей заложен был на верфи Ост-Индской компании новый фрегат, именем «Пётр и Павел» и царь увлеченно трудился на строительстве, заставляя и свиту свою учиться плотницкому ремеслу. А потому опаздывать к работе и подавать пример нерадения было совсем ни к чему. Тем более, что и отсутствовал он с вечера, никому не сказавшись — загуляли они с Алексашкой, загуляли… Что ж, дело молодое, с кем не случалось? Меншиков-то и обнаружил кабак с непотребными девицами. Нюх на такие дела у него был прямо собачий. То-то же всполошатся свитские — царь потерялся... Тем более надо поторопиться. И Пётр досадовал сейчас и на Меншикова, и на туман, не только сбивший его с дороги, но и мешавший разглядеть всё как следует. А Меншиков явно маялся головной болью.       — Вот же напасть, словно леший кругами водит… Хотя, какой здесь, к чертям, леший? Эх, опохмелиться бы…       — Кто ж тебе мешает? Смотри, должен и трактир где-то быть.       — Так поиздержались, мин Херц. Вчера-то.       — Ой ли? — да, вчера они изрядно повеселились у этой, как её — Гретхен? Лизхен? Лисбет! — и Алексашка не скупился на звонкую монету, но зная лукавство дружка, Пётр не поверил в его безденежье, и грозно насупившись, повторил: — Ой ли?       Меншиков, пятясь спиной вперёд, попытался изобразить на своей физиономии абсолютную невинность и со всего маху зацепил макушкой за низко висевшую вывеску медных дел мастера. Потеряв от неожиданности равновесие, он зашатался и замахал руками, а вывеска, качнувшись на цепях, снова огрела его по башке. Из недр его нарядного кафтана со звоном высыпалось несколько гульденов.       — Бог шельму метит! Подбери, чай не мусор, — зло буркнул Пётр, решив, однако, что добавлять ещё к Алексашкиным похмельным мукам сейчас не время, тем более, что дверь под вывеской вдруг отворилась. На улицу выплыла, подобно фрегату под парусами — иначе и не скажешь — почтенная матрона, загородившая собою едва ли не половину улочки, а за ней шумная толпа ребятишек мал мала меньше. Откуда-то издалека доносился звон колокола — кирха уже собирала прихожан к утренней службе. Мамаша, боясь растерять ребятишек в тумане, засуетилась, пытаясь собрать их вместе, и бесцеремонно оттеснила Петра к противоположной стене — поскольку одет он был как и любой работяга с верфей, то она и не заподозрила в нём важную персону. Меншикову, искавшему на мостовой монеты, избежать внимания не удалось. Столкнувшийся с ним нос к носу мальчишка отскочил чуть в сторону и заорал, показывая на него пальцем:       — Мама! Папа! Смотрите, это царь Питер! Я уже видел, я знаю!       — Питер, Питер! — неожиданно согласился Меншиков. По-голландски он уразумел всего ничего, но сказанное ребёнком понял и протянул мальчишке один из злосчастных гульденов. — Держи, малый!       Мальчишка, осторожно, словно воробей, сцапал с его ладони монетку и поспешил спрятаться за материнскими юбками. Мамаша заохала, затараторила что-то непонятное:       — Ах, добрый господин, спасибо, мы помолимся за вас! Корнелиус, ну кто так себя ведёт! — говорила она, при этом кланяясь и пятясь задом — Немедленно возьми сестру за руку! Аннеке, держи его! Отец рассердится на вас! Ах, сколько хлопот с детьми!       Щуплый мастер-медник, отец семейства, был на фоне супруги почти незаметен. Алексашка, встав во весь рост, раскланялся с ней, словно с герцогиней, и семейство, наконец, исчезло в тумане.       — Может, сюда двинем? — спросил Меншиков, одной рукой потирая ушибленное место, другой показывая почти скрытый туманом узкий проход между домами, который обнаружил, подбирая монеты. Пётр решительно свернул туда и через пару минут проулок вывел их на другую улицу, пошире. Дома здесь были явно богаче, чем там, откуда они только что вышли. Вдоль них даже тянулись узенькие, но ухоженные палисаднички. У крыльца одного из домов, согнувшись чуть ли не пополам, мыла мостовую долговязая служанка в деревянных башмаках на босу ногу. Подол её задрался почти по колена, открыв бледные икры. Алексашка даже приостановился, уставившись на неё.       — Пошевеливайся! — Пётр подогнал его тяжелым тычком в спину. — Нечего таращиться, Венерке да Бахусу послужили мы изрядно, теперь время службы Нептуновой.       Впрочем, на сей раз он не угадал ход Алексашкиных мыслей. Меньшикова удивили вовсе не сомнительные прелести девицы, а её странное занятие.       — Чудно всё же здесь живут. Метут улицы — ладно, то и у нас не худо было бы делать. Так ещё и моют! Можно ли представить, чтобы у нас на Москве улицы водой мыли?       — Москва! Ладно хоть не к ночи помянул! Что должна быть столица? — принялся рассуждать Петр. — Лицо государства, которое гостям можно показать с приятностью. А что Москва? Одно непотребство, как вспомнишь, так и плюнул бы, да чисто здесь. А ведь по ней и всю Россию судят. Не такая столица нам нужна…       — Так ты, мин Херц, что же, перестроить её вздумал? — удивился Меншиков. — Да на это жизни не хватит!       — Перестроить? Ну ты хватил! Нет! Другое, совсем другое нужно. Новый город ставить будем, каменный! У моря, чтобы всех стран флаги в гости к нам были!       Алексашка только глазищами заморгал, дивясь грандиозности этих планов. И ведь не шутит государь, он и вправду может такое затеять!       Засим они не заметили, что улица привела их прямо к каналу, почти не видимому в тумане. Ещё пара шагов, и можно было бы свалиться в воду. Пётр, чертыхаясь, отступил назад, и завертел головой, осматриваясь.       Над туманом поднималось солнце, лучи его, словно сквозь кисею, обрисовывали островерхие крыши домов, стоявших на другом берегу канала и флюгера на них, придавая им вид то ли кораблей, то ли сказочных дворцов и замков, словно плывущих над землёй.       Пётр замер в удивлении. Его мечта, задуманный им город, вдруг чудесно явился перед ним. Огромный, просторный, он не прятался за крепостными стенами. Широки и прямы были его улицы, дворцы стояли по берегам многочисленных каналов, отражаясь в них — этот город был открыт всем ветрам и всему миру. А по каналам мимо домов величественно шли корабли — со всех концов света, под всеми возможными флагами, и сновали меж них лодки, и полнился город весёлым разноязыким народом…       — Парадиз…       — Вот тебе и канал, мин Херц. Какого мы кругаля дали — вон где ещё повернуть надо было! В той стороне верфь. — Меншиков ничего чудесного не заметил, и его слова безжалостно выдернули Петра из его грёзы. Время!       — Быстрее! Успеть нужно! — И, резко повернувшись, государь широко зашагал вдоль берега, увлекая за собой Алексашку.       Ему так нечеловечески много надо было успеть… * * *       Нева-река в то утро тоже укрылась туманом. К болотистому берегу одной из её проток из лесной трущобы выбрался лось. Раздвигая широченной грудью заросли ивы, зверь спустился к самой кромке воды, принюхался, прислушался и полез в воду. Протока была неглубока, надо было выйти почти на середину, чтобы погрузиться по холку. Здесь лось блаженно вздохнул. Хорошо в воде, прохладно, мошкара не кусает и травы водяные вкусны. Всем удобно местечко, поэтому из года в год он возвращался сюда на лето, а если б ещё конкурентов не было...       Прошлым летом объявился тут неприятный сосед.       Поначалу лось, не встречавшийся до того с людьми, не воспринял всерьёз это существо, показавшееся ему слабым и неопасным. Словно барсук, существо выкопало себе нору — землянку. Оно валило деревья, словно бобр. Из крыши его жилища пошёл дым — человек соорудил внутри очаг. Лось не боялся барсуков и бобров, с его ростом и силой он мог бы отбиться и от медведя, поэтому, наблюдая за действиями незнакомца, неосторожно позволил увидеть себя. За любопытство он и поплатился. Пришелец не пытался наброситься на лося или хотя бы приблизиться. Он издали пребольно ранил его стрелою. Человек был столь беден, что даже плохонького ружьеца у него не было, а самодельный лук, на счастье лося, бил не слишком сильно.       Научившийся уму-разуму сохатый стал лучше прятаться. Главное — не попадаться на глаза. Нюх, как понял лось, у человека никудышный, да и слух так себе.       Вот и сейчас он прислушивался. Враг не только мог причинять боль на расстоянии, он мог передвигаться по воде в плавучем бревне. Через эту, столь приглянувшуюся лосю протоку, он ходил к большой и быстрой воде — ставил сеть и ловил рыбу. Впрочем, лосю не важно было — зачем, важно — чтобы не увидел. Так и есть, плывёт, вражина, хлюпают по воде вёсла. Стараясь двигаться бесшумно, зверь вышел на берег, постарался влезть поглубже в кусты и там недвижно замер. Плыви, плыви, я подожду. А потом можно снова вернуться к трапезе.       Выдолбленная из толстого ствола лодочка могла плыть и быстрее, но человек осторожничал в тумане — не хватало ещё напороться на что-нибудь. Не от хорошей жизни забрался он сюда, в комариные болота, почти что на край земли — вот оно, море, рядом. Бежал он, прятался, среди диких зверей — сам как зверь. А среди людей лучше ли? От лютости барина спасался, в чём был, только с топором да ножом удрал. Куда с такой справой податься? К разбойникам страшно, да и грех, ибо сказано — «не убий, не укради.» В монастырь — ещё страшнее, попрана истинная вера проклятыми никонианами. Не иначе правду говорят знающие люди — последние времена настают и грядет скоро второе пришествие… Страшно жить. Только и осталось, что искать уединения в пустыни, на краю света.       Над лесом поднималось солнце, лучи его, пробиваясь сквозь ветви деревьев и клубы тумана, нарисовали перед отшельником чудесную картину — причудливые белокаменные палаты, резные терема, ладьи большие под парусами. Да так ярко, что испугался человек, истово двоеперстно перекрестился, заметалась его смятенная душа, плеснули брошенные вёсла, закачалась на неподвижной воде лодочка. С треском ломая кусты, бросился прочь испугавшийся резкого движения лось.       На этот пустынный край опустилась тень будущего…