Ему всего...

      Когда на ступенях вампирского логова Рафаэль Сантьяго и его верный помощник и с недавних пор навечно молодой любовник Саймон Льюис находят новорожденного малыша, аккуратно укутанного и уложенного в переноску, подкидышу всего несколько месяцев. Ему все те же несколько месяцев, когда, обследуя его вместе с Катариной Лосс, Магнус Бейн неутешительно вздыхает — переохлаждение и светобоязнь, вероятнее всего, на фоне мигреней, потому что следов других возможных причин они не нашли. Малышу на несколько минут больше чем просто несколько месяцев, когда Рафаэль слышит судорожный выдох Льюиса, что таскает на руках спящего Макса, и понимает, насколько вляпался. Его птенчик… слегка повернут на идее семьи, потому что знает, что она ему недоступна. Не в том виде, какой ее представляют смертные. Нет, Саймон любит и уважает клан, клан отвечает ему взаимностью, но слишком мало времени прошло. Головой и небьющимся сердцем Саймон — примитивный. Такое бывает. Такое проходит. Но сейчас это явно усугубляется.       Сантьяго собирается с мыслями и резко разворачивается к нему, намереваясь сказать свое веское и окончательное «нет», ведь для отказа есть тысячи причин, да и вообще, как Саймон это себе представляет? Но слова застревают в горле, противно царапая гортань, потому что глаза птенчика — это океан боли, несчастья и надежды. Это океан слез, которые никогда не будут выплаканы. Льюис смотрит то на малыша, то на Рафаэля, прижимая к себе малютку-мага, и глава клана понимает, что проиграл без боя. Магнус наблюдает за этим безмолвным диалогом, а потом расписывает чуть ли не целый свиток рекомендациями того, как ухаживать за младенцем, под отчаянный вздох старого друга.       Малышу несколько месяцев и пара часов, когда клан гудит и стоит на ушах, не представляя, как подле них, созданий ночи, будет жить маленькое беззащитное теплокровное существо. Рафаэль тоже не представляет, но, наблюдая за тем, как Саймон вместе с Лили воркует над младенцем, сияя при этом как медный чайник, коих Сантьяго не видел со времен своей примитивности, он понимает, что разорвет глотку любому, кто хотя бы помыслит полакомиться кровью маленького примитивного. А пока таких отчаянных не наблюдается, Рафаэль переписывается с адвокатом клана, улаживая дела насущные. К утру кроха получает имя: Доминик Сантьяго-Льюис, а вместе с ним документы и счет в швейцарском банке, куда капают проценты от прибыли клана.       Доминику всего пять, — ладно, ему уже пять, — когда его старший приемный отец решает все же узаконить отношения со своим птенчиком. Так по-примитивному: опустившись на колено и преподнося кольцо в комплекте с рукой и сердцем. Все происходит в Дюморт, на глазах клана и зашедших на огонек Магнуса и Алека, которые привычно привели с собой сыновей. Все болтают и смеются, но почтенно замолкают, и даже дети, торпедами носящиеся по огромной гостиной, притихают возле небольшого диванчика, где расположились охотник и его маг, когда глава клана опускается перед Саймоном на колено. Тот смотрит на любовника так, будто вот-вот рухнет в обморок, но соглашается, сначала неуверенно и тихо, а затем почти вскрикивая свое: «Да-да-да! Конечно, милый, Dios, да! Слышишь, я…» Дальше Сантьяго просто не слушает, прерывая поток слов поцелуем, под всеобщие овации. А когда почти через силу отрывается от любимых губ, то видит, как Доминик, сложив ручки на груди, с важным видом поворачивается к восторженному маленькому магу и уверенно заявляет, что, когда они вырастут, он, Доминик, тоже женится… на Максе. И Рафаэль смеется уже вместе со всеми, подхватив на руки своего полного тезку, приходящегося ему крестником.       Доминику десять, когда клан прошибает новостью — Камилла в городе. И Рафаэль буквально видит, как шевелятся волосы на затылке супруга. Саймон подхватывает сына на руки и прижимает его к себе, несмотря на все протесты оного, ведь Доминик «уже взрослый, чтобы его таскали на руках». Но мальчик быстро затихает, как всегда чутко ощущая настроение обоих отцов.       Весь Нью-Йорк буквально замирает в ожидании зрелища. И получает его, вот только начинается оно не в Дюморт, как предполагают все, а в лофте верховного мага Бруклина. Как вампирша там оказывается, не знает никто, да и Бейн упорно молчит о причинах, но Алеку не нужны причины. И Рафаэль понимает его. Понимает, когда вынужден забирать вампиршу из обители мага, становясь свидетелем того, как Лайтвуд-пока-еще-Бейн остервенело зашвыривает свои вещи в спортивную сумку, а Бейн-пока-еще-Лайтвуд наблюдает за этим в совершенной прострации и просит друга поскорее забрать всеобщую головную боль и покинуть его квартиру. Рафаэль подчиняется. И, вернувшись в отель, напарывается на взбешенный и ненавидящий взгляд супруга, который разворачивается и уходит, чтобы лечь сегодня в комнате сына. Сантьяго понимает и его. Конечно, понимает, но он не может просто убить или прогнать Камиллу. Она — часть клана, и нынешний его глава несет за нее ответственность. Точно такую же, как несет и за сына! Саймон буквально кричит ему об этом в лицо, хотя старший вампир услышал бы и его едва слышный шепот на другом конце города. Рафаэлю нечего ответить, просто потому, что его не станут слушать. Он бы и сам себя не слушал, если бы не чувствовал весь клан так чутко. Но Доминик тоже его часть, поэтому Рафаэля буквально обжигает чувство опасности однажды утром, когда клан спит. Сантьяго буквально выпрыгивает из постели, чтобы примчаться в комнату перепуганного насмерть сына и едва успеть оттащить взбешенного Льюиса от шокированной Камиллы, которой тот едва не разорвал глотку клыками, когда она зашла в комнату Доминика, привлеченная любопытством и стуком детского сердца. Саймон выставляет их обоих и старается утешить перепуганного сына.       К вечеру все сглаживается и при том все становится еще хуже. В Дюморт приходят Лайтвуды вместе с детьми. И этому есть причины. Институту что-то нужно от нее, а дети, не видевшиеся несколько недель, просто соскучились друг по другу, да и Доминику нужна моральная поддержка. Дети уединяются в детской, пока взрослые пытаются решить свои взрослые вопросы. Вопросы не решаются от слова «совсем», потому что от работы они переходят на личное и срываются на крики. Слишком много претензий у всех четверых, и в пылу ссоры они не замечают, как Камилла пропадает из вида. Обнаружив пропажу, Сантьяго бесится и идет по энергетическому следу, ведущему в детскую. Но вместо вампирши он обнаруживает там троих довольных детей и белого взбешенного хорька. Доминику и Максу по десять, а Рафаэлю двенадцать, когда они нарываются на наказание и гневную отповедь из уст Магнуса Бейна. Тот еще грозит отобрать у младшего сына все его книги о Гарри Поттере. Впрочем, он, конечно же, этого не делает. Хорька обратно в королеву, впрочем, тоже не обращает.       Доминику исполняется пятнадцать, когда Саймон замечает, что сын изменился. Стал тише, задумчивее, все меньше общается с друзьями, все больше уходит в книги. Возможно, он просто вырос, возможно, это простая подростковая хандра, возможно, что-то еще, Льюис не знает и не знает, как подступиться, после сложного разговора о будущем, бессмертии и обращении. Доминик хочет стать вампиром, по крайней мере, пока, он высказался достаточно четко и ясно по этому поводу, но и Рафаэль, и Саймон против. Конфликт сгладился, но не забылся. Поэтому Льюис кружит вокруг да около возле библиотеки, не зная, как извиниться, но, увидев, как вспыхивает портал и оттуда вышагивает Макс, приветствуя друга лукавой улыбкой, а Доминик расцветает, мгновенно забывая обо всех горестях и печалях, отступает, осознавая, что и желание стать бессмертным, и хандра вследствие отказа имеют корни несколько иного рода.       Доминику едва-едва исполняется семнадцать, когда на мототреке у его спортбайка отказывают тормоза. Он даже не успевает ничего не то что что-нибудь предпринять — осознать толком. Поэтому до наблюдающего за ним Рафаэля доходит лишь отголосок его ужаса, когда его накрывает волной ужаса собственного. Потому что Доминик не вписывается в поворот и на полной скорости влетает в ограждение, вылетая из седла через голову, получая несколько страшных ударов и падая на асфальт изломанной куклой. Сантьяго оказывается подле сына уже через мгновение, слыша угасающее родное сердце. На решение есть всего несколько секунд, и Рафаэль принимает его, не задумываясь: рвет на нем форму, чтобы впиться клыками в плечо собственного сына. И кровь впервые с обращения горькая на вкус.       Доминику всего… Доминику навечно семнадцать, когда следующей ночью в Дюморт заявляются младшие Лайтвуды-Бейны, и Макса трясет. Он почти кричит о том, что его друг — идиот, что он должен был убедиться в собственной безопасности, что… Дальше договорить он не успевает, потому что Сантьяго-Льюис шагает к нему и, обхватив ладонями чужое лицо, накрывает губы в поцелуе. Рафаэль в это мгновение вспоминает те совсем детские слова о свадьбе и думает, что его сын всегда добивается того, чего хочет.