Тепло ленинградских квартир

Ночное питерское небо было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами. Снег валил крупными хлопьями, а порывы влажного ветра относили его на много километров, прежде чем опустить на промерзшую землю. Маккой смотрел на все это буйство стихии, идя по «рукаву» из самолета, и уже жалел о том, что согласился на уговоры Чехова приехать в гости. Конечно, он не впервые в жизни видел снег. Пару лет назад он ездил кататься на сноуборде в Альпы, высокие склоны которых были покрыты белоснежным пуховым покрывалом. Но метель там он застал лишь однажды, и то она была не настолько сильной. Однако Петербург — очень суровое место. И доктор не изменил своего мнения, когда вышел на улицу. Ветер насквозь продувал его горнолыжную куртку, и через минуту его волосы уже торчали в разные стороны, покрывшись толстой снежной коркой. Проклиная все на свете, Леонард двинулся в сторону стоянки автомобилей, жмурясь от засыпавшего глаза снега. В темноте ярко светились желтые вывески такси, и доктор уже почти дошел до ближайшего автомобиля, как вдруг услышал чьи-то торопливые шаги за спиной. — Доктор, подождите! Доктор Маккой! — раздался знакомый голос. Мужчина обернулся и увидел Чехова. Тот, загребая ногами нападавший снег, бежал к нему. — Добрый вечер, доктор! — улыбаясь, сказал он, когда между ними оставалось всего несколько метров. Несмотря на ужасную погоду, навигатор выглядел счастливым. Кажется, он чувствовал себя в своей тарелке под натиском бури. — Какой добрый вечер, Чехов?! — раздраженно спросил Маккой, стараясь как можно глубже вжаться головой в ворот куртки. — Такая метель, я себе уже все конечности отморозил! Паша смущенно покачал головой. — Вы слишком легко оделись, доктор, — сказал он. — В Питере зимой очень холодно и влажно, поэтому ваша горнолыжная куртка здесь не поможет. Леонард в ответ лишь фыркнул и с завистью взглянул на теплый пуховик, шапку-ушанку юноши и толстый шарф, из-под которого едва виднелась улыбка Чехова. Очередной порыв ветра еще больше засыпал их снегом, отчего доктор съежился сильнее. — Идемте, я на машине, — сказал Чехов, протягивая руку, чтобы взять чемодан доктора. — Зачем я вообще согласился на твои уговоры… — сказал тот, шмыгая носом. Он раздраженно посмотрел на навигатора, который светился еще больше, и все же передал ему чемодан. — Вам здесь понравится, поверьте! — сказал Паша и, подмигнув ему, пошел куда-то в сторону мерцающей огнями магистрали. Они шли довольно долго по еще не чищеным тротуарам, едва не сталкиваясь со спешившими на рейс пассажирами. Маккой старался рассмотреть хоть что-то, но было слишком темно, и в глаза бросались лишь разноцветные неоновые вывески. Он не мог понять ни слова на них, но эти яркие островки света ему почему-то нравились. Когда они дошли до машины, небольшого, но с массивными колесами джипа, ветер стих, и теперь снег сыпался почти вертикально. — Я думал, таких уже нет в мире, — сказал доктор замерзшими губами, глядя на причудливый автомобиль. Чехов пискнул сигнализацией и, открыв багажник, стал грузить туда багаж. — В России только на таких и можно проехать, — сказал он. — Садитесь, что же вы стоите. — Да, я наслышан о ваших российских дорогах… — протянул Боунз и, оглядевшись, быстро залез в машину. Внутри было еще тепло, только из открытого багажника тянуло морозом. Салон был наполнен терпко-сладким запахом яблок и мужского одеколона. На зеркале заднего вида висела маленькая модель Энтерпрайза, и Маккой невольно улыбнулся, глядя на нее. На заднем сидении лежал зонт темного цвета. Крышка багажника захлопнулась. Послышался скрип снега снаружи, и через секунду Чехов быстро сел в машину. — В городе у нас хорошие дороги, — сказал он, включая зажигание, — вот только в такой снегопад их не всегда успевают чистить. Мотор зарычал, и автомобиль, пробуксовывая, тронулся. Они какое-то время петляли по территории аэропорта, но потом вышли на трассу и поехали в сторону города. Чехов вел очень осторожно и плавно, поэтому Маккой даже стал засыпать, глядя на мелькающие за окном фонари. — Не жарко? — вдруг спросил навигатор, и Боунз, поморгав, взглянул на него. — Шутишь? Я еще даже не до конца согрелся, — ответил он. Чехов усмехнулся и, делая кондиционер на пару градусов теплее, стянул шапку. Его кудрявые волосы забавно взъерошились и были влажные от пота. — Тебе жарко? — удивленно спросил Маккой, глядя на разрумянившегося юношу. — Немного, — ответил он. Паша на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на него. Доктор сидел, все еще засунув руки в карманы и стиснув челюсти, и глядел на дорогу, удивленно изогнув бровь. — Вы южный человек, доктор, так что ваша реакция на нашу зиму вполне предсказуема, — сказал Чехов. — Ты говоришь, как Спок, — усмехнулся Боунз. — И давай ты будешь обращаться ко мне на «ты» и называть меня просто «Маккой»? В конце концов, я летел в эту морозилку ради дружеской встречи, а не деловой конференции. Юноша расплылся в улыбке. — Хорошо, Маккой, — сказал он. Оставшийся путь они провели в тишине. Леонард задумчиво смотрел на подсвеченные гирляндами здания, занесенные снегом. Они были из стекла и бетона, как и большинство небоскребов сейчас, но все же в них было что-то прекрасное. Вдруг эти современные, пронизанные техникой строения исчезли, и на их месте появились невысокие, по пять-десять этажей, дома. Они были украшены необычайной красоты фресками и лепнинами, а правильная подсветка делала их еще более сказочными. — Ух ты… — невольно восхитился Боунз, глядя на эту красоту. Создавалось ощущение, что они в одно мгновение переместились во времени на несколько столетий назад, и теперь ехали по Петербургу двадцатого — двадцать первого веков. — Это старый город, — сказал Чехов, украдкой посматривая на восхищенного доктора. — Этим домам уже несколько столетий, и только благодаря реставрации они сохранились в таком хорошем состоянии. Помимо обычной подсветки везде висели новогодние гирлянды, светящиеся разноцветные ёлочные шары, и на фасады зданий проецировались рождественские картинки. И все это буйство красок и света делало и без того красивый Петербург просто фантастическим. — У вас уже все украшено к Новому году, но ведь он только через три недели, — сказал Маккой, на минуту оторвавшись от окна и взглянув на Пашу. Тот снова внимательно смотрел на дорогу, немного откинувшись в кресле и положив руку на руль. — У нас города всегда заранее украшают, — ответил он. — Чтобы было так называемое новогоднее настроение. Они несколько раз повернули, и вскоре древняя сказка снова сменилась лабиринтом блестящих стеклянных небоскребов. Через какое-то время у одного из таких Чехов припарковался. — Приехали, — сказал он. Доктор, немного задремавший после тяжелого перелета, открыл глаза и огляделся. — Я думал, ты меня в отель отвезешь, — удивленно пробормотал он. — С чего вдруг? — улыбаясь, приподнял брови юноша. — У нас же дружеская встреча, а не деловая конференция. Маккой фыркнул, но все же еле заметно улыбнулся и вышел из машины. Ветер уже стих, но обжигающий лицо мороз все еще стоял на улице, и снег сыпался с хмурого неба крупными хлопьями. Квартира Чехова была очень похожа на любую другую в небоскребах такого типа. Спальня, гостиная с панорамными окнами, ванная, кухня — все выглядело максимально просто и стильно. Но еще с порога доктор почувствовал, что она эта квартира особенная, хотя не мог пока объяснить, почему ему так показалось. Стоило ему войти, как Паша, шустро раздевшись и оттащив чемодан в комнату, убежал на кухню, попутно крикнув ему: — Раздевайтесь и проходите, доктор! — Если мне не изменяет память, мы договаривались насчет обращения, — буркнул Боунз, нехотя стягивая с себя куртку. Тот в ответ крикнул что-то невнятное. Вскоре послышался какой-то шум и звон чашек. Сняв ботинки и чувствуя, как неприятные мурашки пробегают по всему телу, Маккой заглянул на кухню и врезался в Чехова, который, поставив чайник греться, торопливо возвращался назад. Он поднял глаза на Леонарда и мысленно усмехнулся: тот выглядел как несчастный замерзший пингвин. Нос и щеки у него были красные, а губы побелели и обветрились. Угольно-черные волосы неопрятно смялись и слиплись от стаявшего снега. Футболка была помята. Стоп-стоп, футболка? Чехов нахмурился, не веря своим глазам. — Что? — спросил Маккой, до этого так же молча разглядывавший русского. — Ты прилетел в футболке? — ответил тот, беря пальцами тонкий материал на его плече, чтобы точно убедиться в том, что это не он отморозил себе мозги. Доктор фыркнул и скрестил руки на груди. — Я уже осознал свою ошибку, поверь, — сказал он. Да, его ошибка была поистине грандиозной. Он смотрел на Пашу в теплом свитере с воротом, джинсах и теплых носках и все больше понимал, что в ближайшие дни ему просто необходимо пройтись по магазинам и обзавестись таким же арсеналом теплой одежды. — Отлично, но если ты действительно собираешься гулять по городу, то тебе лучше купить что-нибудь потеплее, — сказал Чехов, словно прочитав его мысли. Он отпустил футболку, при этом невольно коснувшись пальцами обжигающе-холодной кожи доктора и тут же смущенно отдернув руку. Маккой предпочел сделать вид, что он не заметил этого неловкого движения, и лишь глубоко вздохнул, глядя на еще больше порозовевшего русского. В этот момент послышался щелчок чайника, и Паша поспешил приготовить что-нибудь согревающее. — Чай, кофе? — спросил он, открывая кухонный шкафчик. — Потанцуем? — выпалил Боунз и осознал, что понятия не имеет, откуда эта странная фраза в его голове. Навигатор тоже не ожидал такого поворота событий и от неожиданности выронил какую-то баночку. Та с грохотом упала на пол. — Хорошая шутка, док… Маккой, но я предпочитаю чай, — сказал он Леонарду, который, подобрав банку, вручил её Чехову. — Я тоже, — ответил тот и, глядя на напряженную фигуру товарища, рассмеялся. — Прости, неловко вышло. Чехов улыбнулся. — Все в порядке, просто я не ожидал, что ты знаешь такую древнюю и, между прочим, чисто русскую фразочку, — сказал он. Маккой засмеялся еще больше, чем поверг друга в ступор. — Что? — спросил тот, засыпая сухие листики в заварочный чайник. — Ничего, просто я никак не привыкну к тому, что все в этом мире изобрели именно в России, — ответил доктор. — Вообще-то, так оно и есть, — сказал Паша, ткнув банкой с чаем в грудь еще хихикающему Леонарду. Тот предпочел промолчать. Бесполезно спорить с ним. Хотя убежденность Чехова в том, что все великие изобретения просто своровали у русских, казалась даже милой. Да и сам юноша почему-то казался ему сейчас каким-то другим. Не было уже того Павла Андреевича Чехова, который сосредоточенно сидел за панелью управления на мостике. Вместо него был лишь обычный Паша, который так по-хозяйски заваривал чай. Но этот «обычный» Чехов нравился доктору еще больше, чем раньше. Боунз даже немного испугался того теплого чувства, снова расцветшего у него внутри, но потом решил хоть раз в жизни получить удовольствие от увольнительной. — Маккой? — сказал юноша, глядя на задумавшегося доктора. — Чай готов. — Да, спасибо, — ответил он, принимая горячую кружку. Леонард постепенно согревался, но в этом ему помог не чай. Он был уверен, что дело было в Паше, в его необычайной заботе. Ведь доктор уже и не помнил, когда в последний раз о нем кто-то заботился. Ему было так приятно, что он решил попробовать затолкать ворчливое «я» куда подальше. И получилось достаточно неплохо. Поставив кружку на стол, Маккой подошел к задумавшемуся Чехову и осторожно обнял его. Тот от неожиданности замер и, казалось, даже перестал дышать. — Доктор, вы чего? — забыв об уговоре, пролепетал он в плечо Боунзу, которому это обращение опять полоснуло ножом по слуху. — Просто решил ненадолго перестать ворчать и поблагодарить тебя за заботу, — ответил он. Паша несколько секунд стоял в нерешительности, и Леонард уже хотел отстраниться, но вдруг почувствовал его руки, стискивающие ребра. Чехов был немного меньше ростом, но, несмотря на это, его объятия были очень крепкими и теплыми. Маккой глубоко вдохнул и провел рукой по спине навигатора. Он понял, что особенного было в этой квартире. Она отличалась от сотен тысяч точно таких же лишь одним: Чеховым. Каждый уголок её был пропитан добротой и теплом этого жизнерадостного русского. Наверное, это был самый прекрасный момент за всю увольнительную. — Можно я буду называть тебя Лёней? — спросил юноша, поднимая взгляд зеленых глаз на Боунза. Тот едва не прыснул, но сдержался и лишь усмехнулся. — Можно.