Flooded

      Кажется, это было так давно… Мир тогда не был столь сырым и бесцветным, наполненным гремящим издалека громом и непрекращающимся проливным дождем. Он затоплял улицы городов и сёл, он уничтожал всё на своём пути. И это было страшнее любой войны. И, кажется, будто всё вокруг запрятано в плотный купол уныния и серости бытия, что даже детская улыбка — это лишь сон, прекрасная мечта, будущее, о котором грезили многие. Но со временем стерли эти картины из своего разума, заменив их лишь мыслями о выживании. Когда-то давно в этом затхлом мирке всё было иначе. Но всё, что вы сможете найти, это пыльные, потрепанные книжки с картинками солнечного диска на фоне ярко-голубого неба, и воспоминания о душистых полях и густых рощах, изуродованные нотками печали в осипших голосах стариков, переживших то время с особым ужасом и непринятием. Для Артура все эти «былые времена» никогда ничего не значили. С самого рождения он видел лишь темно-серые тучи, сгустившиеся над головой, будто дёготь в глубоком чане, осунувшиеся лица прохожих, обычно высовывающихся из дома лишь для ежемесячного принятия гуманитарной помощи, и старинные часы с изображенной на них молодой парой. Изумруд глаз, переливающийся в тусклом свете лампы, пристально всматривается в ровные черты лиц незнакомцев, в тончайшие складочки на легком платьице девушки и редкую бородку мужчины. Это была, пожалуй, единственная вещь, которая хоть как-то тянула молодого человека к прошлому, никогда не видимого им. И каждый день, привыкнув к шуму колотящих по стеклу капель дождя и редким миганием старой лампы, он взирал на часы и думал о людях, нарисованных поверх деревянного покрова. Об их жизни, характерах, о том, что чувствовали эти двое, когда ходили босыми ногами по свежей зеленеющей травке, покрытой первой росой. А порой даже о том, какими могли бы быть их дети. Но всё это лишь мимолетное эхо, исчезающее спустя час-полтора, стоит лишь раздаться легкому стуку о дверь его комнаты. Артур издал легкий вздох и всё же оторвался от созерцания изученной наизусть картинки, позволяя прикрыть на секунду тяжелые веки, а затем вновь открыть и обернуться на звук. Раньше это было кабинетом его отца, а до него принадлежал деду — строгому и вечно хмурому мужчине с чертовски начисто выбритым подбородком и ровно подрезанными бакенбардами. Сейчас же это что-то среднее между гостиной, в которой бывают лишь сам Кёркленд, да пара служанок, и спальной комнатой. Самый младший в семье, разумеется он получает всё в последнюю очередь, и так было всегда. В этом поместье он всегда был чужаком даже для своих. Дворецкий посматривал на молодого человека с неким презрением, горничные побаивались и постоянно перешептывались за спиной. А глубокоуважаемые старшие братья даже не отрицали собственных отвращения и ненависти к Артуру, подмывая друг друга на всякого рода розыгрыши или оскорбления. Временами доходило даже до рукоприкладства. Но если раньше блондин не мог защититься в силу разницы в возрасте и физических данных, то со временем стал более приспособлен к такому отношению и даже научился защищаться от нападков братьев. Кто-то может посчитать эти отношения грязными и нечестными, но только не Кёркленды. Они — одна из самых богатых семей этого города, а возможно и страны. Достать нормальную пищу или сухие дрова для камина, которые обычным людям и не снятся уже, для них плевое дело. А потому и самомнение у носителей этой фамилии соответствующее их положению в обществе. Этакая иерархия плавающего в и без того грязной воде дерьма. И если те, что живут беднее, являются лишь третьесортным дерьмишком, то другие, что выше, несомненно присвоили себе титул богоподобных экскрементов. Не раз, сравнивая их именно с этой совокупностью отходов естественного производства, Артур получал в свой адрес сразу три укоризненных взгляда, а в ответ ухмылялся и красноречиво показывал средний палец. Даже несмотря на то, что однажды за такую выходку оный ему уже ломали, причем дважды. Но коли горбатого исправит лишь могила, то в ней то парень и собирался думать о своих поступках при жизни. Сейчас же он мог лишь сдержанно ругнуться, потому что стук в дверь становился всё настойчивее, а терпение у Артура не бесконечное. - Shut up, - почти шепотом пробормотал себе под нос, тут же разворачиваясь на невысоких каблуках лицом к измученной незваным гостем двери. Как и ожидалось, стоило лишь молодому человеку потянуть за лакированную ручку, как из-за неё показалось осыпанное веснушками веселое лицо старшего брата. - О, а вот и наш любимый маленький братишка! - Гость с неподдельным восторгом в прокуренном голосе обозначил своё присутствие, словно бы его могли не заметить, глядя впритык, а затем более чем нагло попытался перешагнуть порог комнаты. Но тут же ему путь преградила нога Артура. - Всегда поражало, сколько же лицемерия, подобно яду из змеи, можно выдавить из ваших ртов, пока оно не закончится. Очередной колкий разговор на пока еще не повышенных тонах. Но так и принято, ведь по уже устоявшейся традиции с Ёиром младший может лишь откровенно пререкаться, со средним, Джеком, чаще отвешивать друг другу подзатыльники или подливать слабительное в ужин, а вот с самым старшим кричать до срыва голоса, пока его не начнёт саднить. Алистер не умел иначе, а Артур и не сопротивлялся. Только еще сильнее рычал на свою семейку, в глубине души радуясь, что имеет возможность излить свою злость, а потом запереться у себя в комнате и почти целый день заниматься учебой. Школ в их затопленном мире не было, и каждый населенный пункт чем-то походил на многолюдный ковчег, только без зверей и птиц, а исключительно заполненный человеческими тушками. Бездушными, не имеющими почти никаких эмоций ни в глазах, ни в мимике, обыкновенными марионетками. И лишь избранная элита могла позволить себе улыбаться — лукаво и наигранно — и крепко держать в руках то, что раньше было у всех и каждого — жизнь. Для прочих это ныне является лишь пустозвонным существованием. От грубого тона «братишки», коим его постоянно нарекал Джек, у рыжеволосого задергалась бровь, а губы тут же скривились в надменной ухмылке. Не позволяя Артуру прикрыть за собой тяжелую дверь, он перехватил её руками и пристально уставился на лицо младшего. Никакого намека на надежду хороших отношений или доверия, лишь злоба и отвращение. Иногда Артуру кажется, что он просто внебрачный сын своей матери, или вовсе подкидыш, случайно принесенный в корзинке течением к входной двери поместья Кёрклендов. И, пожалуй, это было бы куда лучше, нежели признавать, что у него и этой троицы уродов одна кровь. - Ну куда же ты так торопишься, м? - наигранно-приторным тоном поспешил поинтересоваться Ёир у брата, склоняя голову к плечу и прищуренным взглядом обводя его фигуру. Которая, к слову, при всех этих стрессовых ситуациях и частых отказах от пищи, была довольно подтянутой и стройной, влекла к себе, но в то же время отталкивала. В их время иметь столь странный интерес к телу собственного брата — последнее, на что вообще может пойти благородных кровей человек, в особенности мужчина. По этой же причине гости, что посещали поместье их семьи, не раз ловили на себе всё такие же укоризненные и насмешливые взгляды братьев Артура, и полный презрения — его собственный. Уж кому, как не им знать, на что способна эта чокнутая семейка, если кто-то посторонний покусится на их собственность, даже если сами они всем сердцем ненавидят вышеупомянутую. С уст блондина срывается раздраженный вздох, и взгляд оказывается накрепко прикован к шее старшего брата. Её парень не раз пытался проткнуть чем-нибудь острым и тонким, вроде кухонного ножа или авторучки, но каждый раз натыкался на такую же попытку умертвить его самого и оказывался в замешательстве. Стоит лишь пошевелить рукой и они оба окажутся трупами. Но вот дилемма: как бы Артура не желал своим родственникам гибели, сам умирать категорически отказывался. В этом весь их братский квартет был безумно схож. Густые темные брови невольно дернулись и поползли вверх, изображая на лице рыжеволосого некое подобие удивления. Хотя, кто бы сомневался, что именно такого холодного приветствия он и дождется. Искренность в отношении друг к другу — вот чего так не хватает этому миру, этому захлебнувшемуся в безразличии малочисленному населению. Омертвленные чувства спрятаны где-то глубоко на дне бескрайнего болота из трясины, мелких водорослей и разбухших трупов. Карие глаза с интересом наблюдают за дальнейшим развитием событий, но почти сразу же оказываются прикрыты холодной тканью перчатки из искусственной кожи. Артур не терпит, когда кто-то столь долгое время рассматривает его, словно картину в музее. - Что тебе нужно? И не смей удерживать дверь МОЕЙ комнаты своими грубыми и отвратительно кривыми пальцами. Каким бы грубым и прямолинейным этот человек не был, а всегда найдется кто-то, принимающий подобное поведение со смешком в глазах. Вот как сейчас Ёир. Ему показалось смешным, что этот неудачник считает, что с возрастом может всё больше прав предъявлять на этот дом и то, что находится в нем, включая собственную жизнь. А давно ли он пешком под стол ходил и умолял Алистера не бить его больше уже порядком потрепанной плеткой? Ах, как быстро растут дети. Но не о том шла речь, хотя Ёира и подбивало сказать что-то в этом духе, дабы вызвать на лице младшего негодование и раздраженность. - К тебе гость. Тот самый. Тот самый звучит подобно звуку старинного саксофона, который уже долгое время ассоциируется лишь с единственным человеком. Когда именно они с Франциском встретились и стали общаться — память показывала плохо и крайне редко. Просто однажды, на одном из приемов в их поместье, Артур, в очередной раз выведенный из себя шуточками братьев, выскочил в коридор и увидел его. Тускло-золотистый цвет волос, который старики нередко сравнивают с неким «пшеничным», ровная осанка, вызывающе ярко-синий костюм… И глаза. Одиноко смотрящие, чуть прищуренные и редко-редко моргающие, будто бы им совершенно ничего не мешает оставаться в таком положении долгое время, позволяя любоваться размытыми пейзажами за окном. От которых лично Артура уже тошнит. Но он не в силах оказался отвести взгляд, потому что именно в тот момент там, приложившись виском к прохладному стеклу, стоял человек, перевернувший само естество окружающего мира. Он подобен солнцу, был и остается таким. Его бархатистый голос с крохотной долей картавости в первый же миг вызвал по телу младшего Кёркленда мурашки. Не испытывая подобного прежде, он удивительно покорно согласился на предложение встать рядом и вместе окунуться в мир иллюзий и сладостных мечтаний о том прекрасном далеком, которого никогда, возможно, и не будет. «Мечтать глупо...» - сбивчивым тоном отвечает Артур, аккуратно прислоняясь поясницей к выступающему немного вперед подоконнику. А в ответ слышит игривое: «Возможно. Но что мешает нам мечтать, пусть это и невероятно глупо?» И гонимый каким-то неведомым ему чувством в тот миг, молодой человек сорвался и спросил у незнакомца: «И о чем же мечтаешь ты?» И тогда он рассказал. О садах с алыми и белыми розами, о дорогом вине, изготовленным из собственноручно собранного свежайшего винограда, о женщине, что будет любить его и любима в ответ, разумеется. А еще о золотых закатах, алом румянце после недолгой прогулки по снегу, об уроках физкультуры, проведенных на природе «пока дождь не начался». Сейчас эта фраза звучит подобно приговору, и Артур с трудом мог представить всё описанное у себя в голове, построить картину. Но всё равно продолжал слушать, внимать каждому слову, сорвавшемуся с этих уст. И так продолжалось на протяжении всего вечера. А на следующий день он снова явился к Артуру и пожелал тому доброго утра. Франциск Бонфуа. Имя и фамилия легко ложащиеся на язык и некоторое время смакуемые им, будто опробованная в первый раз конфета с ликёром. Дорогая, чуть с остротой, но после неё хочется съесть ещё одну, а затем ещё. Именно таким Артур считал своего нового знакомого, друга, а после одной безумно пьяной и страстной ночи, любовника. Братья не сразу смогли принять данный факт, но как бы не старались, Бонфуа их вполне успешно игнорировал и даже как-то умудрился сдружиться с Алистером, бесстрашно подкалывая его при каждой встрече и одаривая всякими мелочами вроде бутылочки виски или столь невероятно редкого хлеба, производимого в специальных теплицах. С Джеком и Ёиром он был поскромнее и сдержаннее, ну а что касается Артура… Легко сорваться с места, оттолкнув брата прочь, и нестись по коридору до самой лестницы, пока за её перилами не начнёт виднеться знакомая шевелюра. А затем с чересчур счастливой улыбкой рвануть вниз и накинуться на мужчину с крепкими, почти отчаянными объятиями. Их отношения всегда новые, каждый раз отличаются от предыдущего. Вчера они могли спорить едва не до ссоры и разойтись молча, сегодня сжимать друг друга в крепких объятиях, а завтра вжимать в постель и ласкать ухо всякими пошлыми замечаниями вроде намека на узкость партнера или его гибкость. И это чертовски нравилось Артуру, делало его убогую жизнь в этом поместье чем-то особенной, новой даже для самого себя. Он утыкается прохладным носом в изгиб противоположно теплой шеи Франциска, и медленно растягивает потрескавшиеся губы в довольной улыбке. Большего, пожалуй, для счастья не надо. Разве что, разузнать все таки историю той самой пары на часах. Но это потом. Всё потом. А вот этот нахал, что по инерции уже кладет руки на упругие ягодицы Кёркленда, ухмыляясь - сейчас. - Соскучился? - буквально промурлыкав на ушко возлюбленному, тихонько поинтересовался Бонфуа. А когда почувствовал утвердительным кивок, то и сам не сдержался. Улыбнулся, но чуть более нежно, нежели это делает его вторая половинка, ненавидящая это прозвище всеми фибрами души. Артур — это такая совершенно невероятная смесь почти детской нежности и волчьей недоверчивости, злобы, сарказма и надменности. Причем, все эти качества настолько тонко граничат друг с другом, что в любой момент могут перескочить с одного на другое, заставляя окружающих теряться в догадках, откуда в этом человеке столько разных черт. За ними наблюдают очень тихо, исподлобья, стоя на самой верхней ступени лестницы. И когда Франциск ловит этот внимательный взгляд на себе, то демонстративно отодвигает Артура от себя и затягивает его в чувственный и мягкий поцелуй, не сводя глаз с нарушителя их идиллии. Тот раздраженно цыкает, быстро разворачивается и удаляется прочь. Бой проигран, и тут ничего не попишешь. Бонфуа всегда был силён в убеждениях, ведь ему верил даже Алистер. А этот рыжий мужчина за свои слова и поступки отвечает всегда. Ещё и других учит поступать так, как это делает он. Только бы не курил так много, что временами кажется, будто дым по всему дому туманом стоит, и был бы незаменим в плане хозяйства и руководства над другими. Верно, на то он и старший сын, наследник и вообще просто «душка», как его однажды нарёк подвыпивший друг Франциска — Гилберт. - Что? Будем вот так стоять весь день что ли? - наконец, раздается среди звенящей тишины немного нервный голос Артура, который тут же приводит Бонфуа в чувства и заставляет вновь крепко прижать любимого к себе. - Сейчас-сейчас. Я бы с тобой вот так вечность простоял, мил!.. Угх… Удар поддых и больше ни о каких милых Артурах речь не заходит как минимум в течение двух недель. Такое повторяется уже не в первый раз, но Франц всё не перестает в мыслях называть своего возлюбленного милым, симпатичным, самым-самым, а вслух повторять лишь его имя. Потому как более не дозволено, а при членах семьи всё-таки приходится сдерживаться в некоторых вещах. Но и это дело поправимое. Уже через несколько минут они оба оказываются в уже знакомых апартаментах, и тут же без слов принимаются за дело. Артур немного нервно проворачивает ключ в замочной скважине, а Франциск наугад жмет на стену пальцами и гасит в помещении свет. Еще день, и хотя солнечный свет закрывает мрак плотной пелены туч, им двоим хорошо видно друг друга, что позволяет приблизиться к желанному телу любовника и начать стягивать с него одежду без страха врезаться во что-нибудь или промахнуться мимо кровати, оказавшись на полу и со сдавленным смехом пытаясь выбраться из-под крепкой и довольно увесистой тушки. Артур почти уже вслепую находит губы мужчины своими, и немедленно накрывает их, мнет и совсем слабо покусывает, параллельно с этим гладя его по груди и цепляясь ногтями за выступающие пуговицы на рубашке. Это их не первый и не последний раз, но Франциск в свою очередь всё равно слишком бережно обнимает любимого за талию и немного склоняется, чтобы тому было удобнее его целовать. Сегодня они решили не делать друг другу больно и отдаваться животным инстинктам. Только робкие прикосновения, мягкие поглаживания и постоянный шепот таких родных имён. Первой снятой вещью оказалась рубашка Артура, скользнувшая по его плечам вниз,а затем с приятным шуршанием упавшая на ковер. Такой же старый и потертый, как те настенные часы с рисунком, как эта пропитанная пресной дождевой водой жизнь. Он уже не помнит, сколько времени гладит Франциска по оголенным плечам, и сколько времени тот расцеловывает его грудь, шею, подбородок. Но прикрытые глаза и чуть разомкнутые губы, которыми тот тяжело втягивает в себя воздух, снова и снова выдыхая его горячими порциями куда-то в висок Бонфуа. После какого-то раза, не стерпев щекочущие ощущения, мужчина игриво хихикнул и отстранился от Кёркленда, что с предвкушением и мелким недовольством взирал на него в ответ. Немного погодя, пока партнер не вернет себе спокойствие, Франциск развернулся лицом к большой двуспальной кровати, призывно вильнул бедрами, вызывая волну нетерпеливости у блондина. Всё, что происходило после, казалось великолепным сладостным сном. Артур проникал в любовника дразняще медленно, аккуратно, скользя влажной головкой между ягодицами и чувствуя, как стенки ануса сжимают достоинство полностью. А в ответ слышит протяжные стоны и чувствует, как разгоряченное тело под ним ерзает, тянет на себя жесткие простыни и не редко пытается взять инициативу на себя, даже будучи пассивом. За это он тут же получает смачный шлепок по заднице и недовольно ворчит, но почти сразу замирает и сдавленно мычит в подушку, так как следом в его шею впивается ряд зубов, оставляя очередной яркий след. Под вечер всё пережитое кажется мимолетным раем на прогнившей болью земле. Он так тих и непорочен, словно спящее дитя, и Франциск тихонько смеется, когда слышит это сравнение из уст того, кто терпеть не может чрезмерное количество нежностей, особенно на словах. - Идиот, - тут же шипит на него Кёркленд, когда замечает хихикающего у него под боком возлюбленного. Но после уже без всяких обид кладет его голову себе на грудь и принимается неторопливо перебирать пальцами пахнущие приторным парфюмом и вином волосы. А тот лишь снова заливается тихим смехом и беззлобно подмечает, что любимый стал использовать новое мыло, а не то противное, что выдают ежемесячно каждой семье в специально отведенных пунктах гуманитарной помощи. И только, когда животы начинают требовательно урчать и взывать к благоразумию хозяев, оба обмениваются пристыженными взглядами, но с постели встают и отправляются ужинать. И пока троица братьев Артура скучающе просматривают последние новости из утопающего мира, он сам преспокойно открывает рот и пробует новые шедевры кулинарного таланта Франциска. Но в мыслях всё еще блуждают тысячи огоньков-вопросов о той самой картине на поверхности старинных часов, оставленных еще прадедом и передающихся из поколения в поколение в семье, что перестала верить в чудо, и просто живет сегодняшним днем, принижая права других, задевая друг-друга, но продолжая идти куда-то в неизвестность, пробираясь сквозь стену ледяного дождя.