***
Коридоры в домах культуры одновременно пусты и людны: вроде бы есть кресла, на которых устроились детки или бабушки, ждущие своих родимых деток с занятий, но все они такие пустые и увлеченные чем-то совершенно нелепым и бесполезным. И самое ужасное то, что ты не можешь сосредоточиться на работе из-за невероятно лишнего телевизора, показывающего какие-то тренировки или соревнования, которые никто из присутствующих не смотрит — они увлечены кроссвордами и обсуждением новенькой из коллектива, что очень необщительна и странна. Но когда ты ждешь с репетиции кого-то, кто заставит тебя забыть о всех неудобствах и странных взглядов, ты осознаешь, что и потерпеть ради этого можно. И вот она — низенькая маленькая леди, в красном летнем платье, в окружении хороших знакомых, которые, наверное, пытаются рассказать что-то о новом спектакле или работе актера. Как всегда, увидев меня, бежит и вешается на шею, невольно улыбаясь и здороваясь без слов. — Прости, подождешь немного? — прикусывает губу, но хотя бы не до крови. — Нам нужно костюмы забрать. Киваю, получая безмолвное «спасибо» в виде неширокой улыбки. Всегда любила, как она окликает кого-то и бежит как-то по-детски, придерживая платье, чтобы оно не поднималась, оголяя ляжки и показывая кусочек нижнего белья.***
— Они хотят в конце еще и вальс поставить, — говоришь быстро, успевая еще и пить свой апельсиновый сок, который так долго несли, — вот же глупость! — снова корчишь лицо, будто это — самое нелепое, что только может быть. — День города, куда без танцев и «позитивного настроя», — аккуратно откусив круассан и испачкав уголок рта, лезу за салфеткой, получив неодобрительный взгляд. — Что такое-то? — Ты не ревнуешь совсем? — делаешь вид, что тебе совершенно все равно, продолжая. — Ну и ладно, я бы тоже не ревновала. Всего-то. — Ну, будешь ты танцевать с Ромой, и что? Танец — это не измена. — Пфф, — закатываешь глаза, и я уже начинаю понимать, что мысли об идеальных отношениях снова стоит засунуть куда подальше. — Как скажешь. Неловкая тишина всегда была чем-то совершенно неприемлемым, как ты считала, поэтому как всегда нарушаешь ее чем-то, что первое придет на ум: — Мы уезжаем на съемки, — короткая фраза, сказанная то ли с грустью, то ли с сожалением. — Так здорово же. Что снимать будут? — Сериал, — недосказанность всегда меня настораживала, но на этот раз я почему-то не обратила особого внимания на это, поняв, что стоит уже бежать в университет. — Ладненько, маленький, мне идти надо в универ, не хочу выслушивать снова про опоздание, — оставив деньги и надев портфель, я все еще не обращала внимания на эмоции ребенка. — Придешь сегодня? — У нас вечером репетиция. Снова. — Тогда потом договоримся, ладно? — чмокнув девчонку в нос, я поспешила сдавать статью, увлеченная распределением времени на вечер.***
Этот четверг не начинался, как обычно бывает в книгах, — не было ни лучей солнца, которые не дали спокойно открыть глаза, ни звуков детей, которые бегут в садик, или гам людей, которые, будто мухи, бегут на работу. Подобные глупости всегда бесили, заставляя задуматься о совершенно нелепых стереотипах и людей в футляре. Это утро началось еще в три часа, когда кофеварка напомнила о себе, и мелкий черный террорист, именуемый кошкой, стал проситься на улицу, будучи не приученным к ни разу не использованному лотку. Собрав нелепый хвост из растрепанных волос и одевшись в шорты и толстовку, оставалось лишь захватить портфель и фотоаппарат и ехать скорее на памятник. Живя на третьем этаже, не имея нормальных соседей и комнатки на первом этаже, приходилось постоянно таскать велосипед, что ужасно раздражало. Всегда любила ездить утром, часа в три-четыре, по нашей местности, когда единственные, кого можно встретить — пьяницы или такие же путешественники, как я, которые никак не могут найти что-то прекрасное, что сможет помочь обрести покой. Вторых, конечно, намного меньше. Пусть и было пока что достаточно темно, но еле работающие фонари, которые стоило бы уже давно заменить, и свет из некоторых окон немного освещали дорогу. Многие сказали бы, что сейчас были бы уместны наушники и играющая музыка, типа кемов или колдплей, но я была одной из тех, кто совершенно не любил подобного. Я всегда находила что-то заманчивое в шуме заводов и машин, в криках детей и тупых разговорах в автобусе, в стройках или, например, мольб о помощи гнили. Я считала это чем-то необходимым в нашей жизни; думала, без этой рутины и второго плана жизнь вообще не может быть настоящей. Много людей пытаются абстрагироваться от этой суматохи и непривлекательности, но это неправильно. Мы, люди, не можем все время стараться не замечать этого, — это попросту тупая трата времени, которая после оказывается разочарованием. Было еще достаточно холодно, и мурашки на ногах появились моментально. А я всегда любила эти мурашки. Приятное напоминание о чувствительности и милости, которая так редка была до встречи с моим маленьким чудесным существом. Когда я добралась до памятника, небо стало забывать про темные тона и невероятный мрачно-синий цвет. Никого еще не было, чему я как всегда не удивилась. Небо было таким близким, чего я не видела уже давненько. Меня всегда раздражало то, что память человека лучше запоминает такие моменты, нежели фотоаппарат. Все получается просто темно-синим; ни мелких просветов, ни еле заметных маленьких звездочек, ни игры красок — ничего не видно. Я помню, как один человек сказал однажды, что хотел бы уметь фотографировать глазами. Конечно, он имел в виду далеко не небо и не пейзажи, но в голове мысль осталась надолго, хоть я его немного по-другому и понимаю. Чуть услышав звук от приближающегося скейта, я невольно улыбнулась, представляя, как увижу столь привычные яркие глаза. — Доброе утро, — сонный и хриплый голос послышался за спиной, отчего я невольно повернулась и была неприятно удивлена, — не было ни улыбки, ни малейшего намека на радость. — Что случилось? — вопрос появился как-то сам, не по моей воле. Волнение подскочило, и сердце стало биться чуть чаще, будто сейчас будет что-то страшное, из-за чего больница мне обеспечена. — Маленький, что такое? — Помнишь, я говорила за съемки? — девчушка уселась на траву, даже не подумав о том, что ее купленные неделю назад лосины будут наглым образом испачканы. Зачем так смотреть на небо? Будто это последний раз, когда ты вообще смотришь на него, пытаясь запомнить его именно таким в своей памяти — живым и обычным на самом деле. Пусть и не увидев мой кивок, ты продолжила. — Съемки сериала… — Не пугай меня, пожалуйста. — Полгода. Понимаешь, полгода в другом городе, — резкие слова, которые явно мучили ее последние пару дней, что мы не виделись. — Четыре с половиной часа езды и постоянная занятость. Мне страшно. Поняв, что все-таки маленький ранимый ребенок здесь не я, я попыталась как-то успокоить чуть ли не плачущее чудо: — Послушай, — сев рядом и взяв маленькой мягкую ладошку в руку, я просто стала говорить, что было в сердце, — именно в нем, а не в голове. В голове была каша, которая даже не отличалась связанностью, — полгода… Да, это не так мало. Но, — выделив союз так, чтобы отвлечь ребенка от дурных мыслей, я уже не могла остановиться. — Но что такого? Скажи мне, — я посмотрела чуду в глаза, взяв грустное личико в ладошки, чтобы по привычке ребенок не опустила подбородок, — ты любишь меня? Тишина, неловкая пауза всегда мешали нашим разговорам, и я не ждала получить ответа, но это удивительное создание в первые раз решило сказать мне это вслух, смотря в глаза, не скрывая ни малейшей эмоции: — Люблю, — шепотом, еле слышно, но все-таки искреннее слово не смогло не сказаться на моем счастье. — Все будет хорошо, я обещаю, — обняв мое сокровище, слезы которого стали сразу впитываться в толстовку, мне лишь оставалось закрыть глаза и слегка улыбнуться уголками глаз. — Веришь мне?