"Эдельвейс"

В лабораториях Маюри редко стоит абсолютная тишина – даже, когда свет везде потушен и персонала вокруг не наблюдается, тихое и мерное гудение многочисленной аппаратуры не умолкает. Тишина здесь означает нечто дурное и обязательно опасное. Акон успел изучить привычки капитана двенадцатого отряда, конечно, не так хорошо, как Нему – она, судя по всему, обладает редким даром или, что более вероятно, запрограммированной способностью читать мысли Куроцучи – но знает, когда нужно промолчать, когда – не попадаться на глаза капитану, а когда – можно проявить не только любопытство, но и творческий подход. А ещё Акон знает, что капитан Куроцучи никогда не работает без музыки. Сегодня старая виниловая пластинка – поцарапанная иглой, но всё ещё вполне рабочая – гремит на операционную бодрым маршем, который знаком Акону не понаслышке. - Пригнись, идиот! – голос Маюри раздался где-то над ухом и, прежде чем Акон успел подчиниться приказу, тяжёлая ладонь капитана надавила ему на макушку, отчего третий офицер буквально провалился в траншею. В следующее мгновение их осыпало землёй и какими-то осколками, Акон завертел головой, пытаясь сориентироваться по звуку, где и что находится, но звуков не было. Только звенящая пустота заняла место аккурат между ушей. Голова кружилась. -«Меня оглушило взрывом», - сообразил он, пытаясь в облаках пыли, земли и пепла разглядеть хоть что-то, но это было невозможно. На мгновение паника захлестнула его с головой, но уже в следующую секунду плечо больно стиснули костлявые пальцы – и в первый раз в жизни Акон был настолько рад видеть гротескную маску капитана Куроцучи. Его губы шевелились, что-то выговаривая, но Акон ничего не слышал. - Меня оглушило, тайчо, я Вас не слышу, - заорал третий офицер так, что Куроцучи поморщился, но, кивнув, поманил Акона за собой. Кое-как лавируя между падающими снарядами, он бросился вслед за капитаном, которого, казалось, ничуть не впечатлял тот факт, что они попали под бомбёжку. К концу сорок четвёртого года исход войны был уже предрешён и, хотя Сообщество Душ никогда не вмешивалось в жизнь людей, капитан Куроцучи с неослабевающим вниманием следил за событиями в мире Живых. Как подозревал Акон, особенно Маюри интересовала не слишком афишируемая организация под название Аненербе, которую тот охарактеризовал как «сборище идиотов с интуитивными проблесками гениальности». Оставив отряд на Нему, капитан захватил с собой Акона и… и дальше всё потемнело, потому что очередной взрыв настиг их обоих и погрёб под собой. -… war ein Edelweiss! Ein kleines Edelweiss! Ещё до того, как Акон раскрыл глаза, он блаженно вздохнул. Мир снова наполнился звуками – потрескивание половиц, завывающая где-то вдалеке сирена воздушной атаки, глухие взрывы и… марш. - Тайчо? – Акон сел и со стоном прижал ладонь к левому виску. - А. Очнулся, - перекрыл музыку скрипучий голос капитана Куроцучи, воодушевлённо копавшегося в каких-то документах, сваленных стопками на столе. Маюри бросил косой взгляд через плечо на третьего офицера, отвернулся и продолжил своё занятие. – Идиот медлительный. - … u-la-li, u-la-la… - Вы меня вытащили, тайчо… - пробормотал Акон, вскидывая взгляд на ссутулившуюся фигуру Маюри. - Я не имею привычки разбрасываться ценными кадрами, - отрезал тот, не поворачиваясь. – Замолчи и послушай спокойно музыку. Не мешай мне работать. Акон растерянно кивнул, хотя на этот жест голова отозвалась болью. Марш горнострелковой дивизии «Эдельвейс» с тех у Акона ассоциировался с тремя достижениями. Первое – он остался в живых, правда, благодаря капитану. Второе – в его мир вернулись звуки и этому Акон был искренне рад, потому что даже воспоминания о звенящей тишине вызывали у него теперь тошноту. И, наконец, третье – капитан Куроцучи Маюри назвал его «ценным кадром».