Два Юрия

У Плисецкого не было сверхмодного тренера, лично арендованного стадиона, громких имен родителей или друзей семьи. Он загонял себя на школьных или залитых в зимнее время ледовых площадках в окружении ноющих детей, раздражающих парочек, которые приходили на каток, чтобы вместе поваляться на льду. Его не замечали «случайно» именитые тренера во время свободных тренировок. Своего тренера Юрий достал сам, — в прямом и переносном смысле: он полгода вился хвостом и уговаривал посмотреть его номер. Занозой в заднице его тренер был не меньшей, чем Никифоров. Как же Плисецкого передергивало от одного вида фигуристов, которым все преподносилось на блюдечке с золотой каемочкой. Бесили до невозможности такие, как Никифоров. Сам весь такой сверкающий, как светлячок надо льдом, а Юре дал тупое прозвище «Фея», которое по закону подлости подхватили все, кому не лень. У Плисецкого вообще-то нет привычки кого-то прессовать развлечения ради. В этот раз оно как-то само собой получилось; звезды сошлись в созвездии задницы и не оставили выбора. На чертовых сборах, во время канители «Кто я? Где я? Кто все эти люди?«и «Что делать, мамочка?», к нему подплыла эта раздражающая субстанция, ошибочно именуемая фигуристом. — Ну и как дела у Русской Феи? — чужая рука по-свойски улеглась на плечи, заставив Юру сжать кулаки— иначе носить Никифорову очки, уже в целях маскировки, а не для дешевого пафоса. — Ноги не дрожат? — У тебя челюсть задрожит, если не отъебешься. — Виктор усмехнулся произведенному эффекту, соизволив сократить физический контакт к минимуму. — Какое нынче пошло невежливое поколение, — он, довольный собой, потрепал парня по голове, отчего Плисецкий едва не зарычал. — Может пора бы поучиться уважению к старшим? — Не нарывайся, Никифоров! — шипение сквозь зубы скорее напоминало недовольного кота, чем звучало, как что-то угрожающее. Впрочем, Юре хватало и того, что Виктор все же отстал. — Иди и свети своей физиономией перед репортерами, пока можешь. После этого Гран-при о тебе никто не вспомнит. — Юра изогнул в кривой усмешке тонкие губы. — Усек, красавчик? Виктор наконец-то выпрямился, даже отступил на шаг, оценивая подростка новым взглядом. И улыбнулся располагающе так. В легком изгибе губ Плисецкий прочитал насмешливое: «Попробуй, допрыгни». У Юры давно так не чесались руки съездить по чьей-нибудь роже; даже когда проходилось затыкать рты ровесникам в той дыре, которую он был вынужден называть домом. Той шпане, оказывается, не нравилось, что он занимается «бабским» спортом. А Юре никогда не нравилось слушать чужое мнение: сразу же срабатывал рефлекс засунуть слова обратно в глотку говорившему. Так что удар у Юры был поставлен не хуже, чем программа — от перелома носа Никифорова спасли набежавшие фотографы. Атмосфера на сборах всегда напоминает первый день в школе: все куда-то пытаются протолкнуться, что-то найти, но не знают, где искать; ни льда, ни тишины, а только океан раздражающих людей, которые так и норовят доколупаться. Когда в холле в него врезался какой-то азиат, Плисецкий всерьез был готов убивать. Парень не глядя бросил извинения. Юра бы не обратил на него внимание, — здесь таких пришибленных хватает, — но брюнет с щенячьими глазами пялился на выпендривающегося Никифорова, как одна из его фанаток, едва не сияя от счастья, когда тот ему подмигнул. Плисецкого передернуло. Распределение в общежития должно было положить конец этому бесконечному хаосу. Расписание индивидуальных тренировок и общего раската были уже на руках. Началась суета рабочая — все остальное отходило на задний план. Плисецкого почти все устраивало. У Юры не было вопросов к мирозданию, у него были вопросы к тренеру, точнее один: почему он выбрал время на ледовой площадке вместе с самыми бесящими Плисецкого фигуристами? Никифоров откатал свой номер, растрогав сердца всех пищащих особей женского пола, и с чувством выполненного долга теперь болтал с коллегами. Последним под его обаяние попал тот самый японец; на откровенное домогательство только хлопал глазами и по-девчачьи краснел. «Трындец», — думал Юрий: «Ему реально двадцать три?» И вообще, так пускать слюни на Никифорова могут только те, кто сам не знает базовых финтов. Боги, это же элементарные приемы с приличной последовательностью! Что может быть такого восхитительного в классической школе?! Поэтому Юра был совсем не виноват, что вспылил, оказавшись в туалете и расслышав в одной из кабинок лепечущие интонации. Дверь от его пинка отскочила от косяка, а японец едва не взмыл в воздух в двойном тулупе и вцепился в свой телефон, как в спасательный круг. — Два Юрия не нужны, — вкрадчиво, так чтобы стучащий от страха зубами брюнет понял, чего от него вообще хотят. — Чуваки без таланта сразу вылетают. Так что можешь собирать вещи, ПРИДУРОК! Плисецкого нисколько не смущало ни то, что он говорит со старшим, ни то, что тот, в общем-то, выше, — такие мелочи его не заботили, когда он был взвинчен. А этот японский Юрий трясся, как лист на ветру; Плисецкий отметил для себя, что это довольно забавно. Может быть еще раз рявкнуть, вдруг заплачет? Акцию устрашения пришлось прервать: в туалет с радостным и звонким» «наконец-то я нашел уборную!» вломился блондинчик с крашеной челкой и удивленно вылупился на припертого к кабинке Плисецким соотечественника. — А что вы здесь делаете? — Произвольную катаем? Не видно? — огрызнулся Юра и, сунув руки в карманы, с независимым видом пройдя мимо парнишки, вышел в коридор.