Тяжести больше нет

      С тех пор, как пришла Инквизиция, жизнь вокруг Скайхолда никогда не затихала. На стенах стояли часовые, дороги охранял патруль, и даже в лесах на мили вокруг бдили невидимые агенты — обычная история. А в сердце самой крепости каждую ночь находились разные неспящие, каждый со своими проблемами, своими чаяниями, своими взглядами на жизнь. Инквизитор Тревельян, плохо спавшая уже которую ночь подряд, была рада каждому из них.       — Слушай, Бык, а можешь честно ответить на один вопрос?       Этой ночью в «Приюте Вестника» активно не спали Боевые Быки — праздновали удачное завершение какой-то вылазки по поручению Лелианы. Эвелин усердно делала вид, что празднует вместе с ними. Железный Бык без видимых усилий делал вид, что верит, будто Эвелин в курсе, куда они вообще ходили. В результате они со своими ведроподобными кружками легко оказались чуть в стороне от веселящихся наемников, чтобы спокойно поговорить.       — Босс, если это не будет касаться напрямую моей работы с бен-хассарад, то всегда пожалуйста, ты же знаешь.       Эвелин кивнула, разглядывая пойло в своей кружке. Быку все же удалось заставить ее выпить немного эля с добавлением этой его несравненной кунарийской бурды, так что перед глазами еще не плыло, но собственный голос уже звучал как-то особенно звонко. И еще в животе было тепло, но тут уж не поймешь, выпивка виновата или глупая голова Эвелин.       — Скажи, я хоть сколько-то похожа на парня?       Бык, казалось, постарался вытаращить на нее даже недостающий глаз.       — Это с чего бы?       — Да я тут что-то… вспомнила. В детстве я очень любила играть с братом, младшим из них всех. Мы были неразлучны, и я его обожала — да и сейчас, в общем, тоже его люблю, но не о том речь. Я таскалась за ним постоянно, в учебные классы, верхом и на тренировки. Даже требовала, чтобы нас одевали одинаково и прятала волосы под шапками. В итоге нас иногда путали слуги и учителя, а я была совершенно счастлива.       — Пока его не забрали в Круг?       — Пока его не забрали в Круг, да. — Эвелин тяжело вздохнула и подперла рукой подбородок, а Бык утешительно похлопал ее по плечу. — Я так сильно и смешно злилась. На некоторое время даже начала носить платья и разные аристократические прически, как будто это кого-то волновало. Ага, посмейся, конечно — выглядело глупее некуда. Ну, а потом меня саму забрали в Орден, и я снова стала одеваться и вести себя как… Как будущий храмовник, не как леди. Вот и подумала: столько лет прошло, но я усердно работала над этим, — может, нас можно было бы спутать?       В ответ Бык покачал головой:       — Босс, слушай, я ни разу не видел твоего пресловутого брата, но даже если бы вы были близнецами, стоящими рядом и одетыми в полные храмовничьи доспехи или в закрытые мажеские мантии с капюшонами, один хрен, это вряд ли. Я же из бен-хасарад, помнишь?       Эвелин хохотнула:       — Ну да, я нашла кого спросить, конечно.       — Да и к тому же, босс, прости, если это не то, что тебе хотелось бы услышать, но на парня ты никак не похожа. Ты хоть и крепкая, но с изгибистой фигуркой и нежным личиком — не попутать при всем желании. Тут вообще сразу желание возникает не попутать, а совсем другое, понимаешь ли.       На том они и распрощались: Железный Бык остался с отрядом, а Эвелин отправилась слоняться по территории чуть посеребренного тонким месяцем Скайхолда и обдумывать свои печали. Дежурный флирт Быка Инквизитор стабильно отклоняла с бессвязным, но неумолимо полным равнодушия звуком. Этот ритуал стал традицией после того, как Эвелин пару месяцев назад додумалась спросить у него, можно ли назвать ее привлекательной женщиной. Они быстро выяснили, что Инквизитор не желает «кататься на Бычке», посмеялись, но с тех пор Бык не упускал ни единого шанса смутить ее своими нарочито топорными подкатами. Наверное, думал, что так поднимает ей настроение и самооценку. И даже был наполовину прав, флирт выходил у него что надо: в меру хреновый и ироничный. «Не то что у Дориана», — подумала Инквизитор и тоскливо вздохнула.       Для Дориана флиртовать было что дышать. Он мог в форму флирта облечь все, от унижения, которое можно искупить только кровной местью, до вполне обыденных вещей, вроде замечания о состоянии погоды на текущий день. Эвелин же, любимый младший ребенок в знатном роду, да еще и дочка, да еще и изъявившая желание вместо унаследования семейных богатств вступить в Орден храмовников и служить Церкви, чтобы защищать любимого брата-мага, выделялась среди отпрысков марчанских дворян прямолинейностью и простодушием. Ей такие тонкие материи, как политическое коварство, скользкая дипломатия и даже дежурные придворные вежливости были не то что бы совсем не знакомы, но не слишком-то нужны. Направленные против нее, они становились грозным оружием, от ударов которого Инквизитор уклонялась с большим трудом.       Уклониться от неожиданного и коварного попадания очарования Дориана прямо в сердце она просто не успела. Тот даже не целился. Он, в общем, хотел снова сказать что-то о погоде. Или о том, что Инквизитор отлично справилась с группой мятежных магов, неожиданно напавших на их маленький отряд в роще Мертвого барана. Но Эвелин услышала только часть про «вы были блистательны, как все водопады Внутренних Земель, вместе взятые» и «не страшно вверить свою жизнь в ваши очаровательные ручки», и пропала. Младшей сестренке-сорванцу, вместе с братом сначала лазавшей по деревьям, а потом с удовольствием махавшей мечом на тяжелых храмовничьих тренировках и никогда не задумывавшейся о том, хорошенькая она или нет, много ли надо? Мама говорила, что она красавица, а остальные любили просто так, за легкий характер, доброту, внимательность, верность в дружбе. А тут — Дориан со своими комплиментами. Эвелин к такому готова не была.       Сначала поймала себя на разглядывании приоткрытого плеча и выставленной напоказ шеи («Поздравляю тебя, Эвелин, ты пялишься на чужие ключицы, как девы из бульварных орлесианских романов», — подтрунивала сама над собой Инквизитор) и не особенно забеспокоилась, разве что стыдно стало. Не было печали, так еще и положила глаз на боевого товарища. Тогда ей показалось, что падать ниже уже некуда: приняла обычную человеческую любезность (ладно, пусть не обычную, по-тевинтерски гротескную, но все же) за проявление чувств! Но потом они с Дорианом стали проводить вместе все больше времени, и он действительно начал проявлять интерес к Инквизитору: подолгу разговаривать с Эвелин, рассказывать о Тевинтере, о своих планах, о магической науке, выслушивать ее рассказы об устройстве Ордена, о детстве, о семье, о боевой подготовке. Выяснилось, что дно еще не было достигнуто, и места для падения предостаточно.       Инквизитор скандально приблизила к себе беглого тевинтерского мага, и по Скайхолду медленно и неумолимо поползли слухи. Эвелин делала вид, что их не замечает; Эвелин сделала Дориана своим самым доверенным лицом («Не пропадать же таким хорошим слухам зря?»); Эвелин таскала его за собой по всему Тедасу; Эвелин в бою охраняла его с озлобленностью высшей драконицы, защищающей свое гнездо — пока не удостоверилась, что Дориан с его некромантией отлично может защитить не только себя, но и весь отряд. В конце концов, Эвелин по уши влюбилась, а падать все еще было куда.       Она некоторое время верила, что, может быть, ей ответят взаимностью. Дориан частенько искал ее общества и по-своему заботился о ней. То есть, это сейчас она называла его действия заботой, а тогда приняла за ухаживания. Дориан мог позволить себе поймать ее на пути из ставки командования в покои просто для того, чтобы пожелать доброй ночи (на самом деле, он просто допоздна засиживался в библиотеке и иногда прохаживался ночью по Скайхолду, чтобы размяться); он как-то подарил ей букет полевых цветов, сопроводив это пылкими уверениями в неотразимости Эвелин (на самом деле получил букет от неудобно навязчивого таинственного поклонника и хотел побыстрее от него избавиться); как-то раз он даже практически вломился в ее покои и предложил распить бутылку антиванского вина, дословно, «сидя на балконе и любуясь по-южному холодным романтическим закатом: тебе не помешает расслабиться после тяжелого дня, а на меня как раз напало лирическое настроение» (тут Дориан в каждом своем слове был искренен, и хорошо, что Эвелин не любила пить и не умела заигрывать, иначе попыталась бы превратить милые посиделки лучших друзей в неловкое одностороннее свидание).       Затем Дориан получил известие о прибытии в Редклиф агентов отца. Конечно, Инквизитор отправилась с ним. Отпустить его одного в потенциальную западню она не могла, и была вполне готова биться хоть со всеми вооруженными силами Тевинтера, если кто-то хотя бы косо посмотрит в сторону Дориана. Появления магистра Галаварда Павуса лично и развернувшейся перед ней семейной драмы Эвелин не ожидала.       — Мой отец крайне расстроен тем, что я предпочитаю общество мужчин! Да, и в постели тоже! — Дориан буквально выплевывал слова таким едким тоном, словно надеялся, что его слюна станет ядовитой, прожжет пол в таверне до самой Бездны, и магистр Павус благополучно туда провалится.       — А что, это большая проблема в Тевинтере? — вслух ляпнула Эвелин. Наверное, это было не очень вежливо, но ее мысли были заняты более важными, чем этикет, вещами: она поздравляла себя с полным и окончательным падением. Храмовнице из марчанских дворян ни за что ни про что влюбиться в беглого тевинтерского мага, которому еще и женщины не интересны в принципе как вид? Отлично, вот теперь хуже уже точно некуда.       Настоящего разочарования Эвелин так и не испытала. В тот момент в «Чайке и маяке» ее словно оглоблей по голове припечатали, и действовала она без лишних эмоций, зато максимально собранно и эффективно: общество Жозефины и Лелианы все-таки немного повлияло на слабые способности леди Тревельян к дипломатии. Она даже уговорила Дориана выслушать извинения отца и, кажется, примириться. Потом, после закрытия Бреши пусть рассориваются сколько угодно, но из Редклифа они должны были уехать, поставив в истории раскола семейства Павус определенную точку и не рискуя нажить Инквизиции новых могущественных врагов.       На пути обратно в Скайхолд Эвелин проклинала свою судьбу, свое рождение, набор наличествующих и отсутствовавших у нее половых признаков и едва не плакала. Шмыгала носом уж точно, да так громко, что на тракте к ее лошади вплотную подъехал один из агентов и предложил Инквизитору «универсальное целительное снадобье, чтобы прогнать простуду». Эвелин решила, что версия с простудой вызовет у агента меньше вопросов, чем покрасневшие глаза и опухший просто так нос, и приняла протянутую флягу. Снадобье оказалось крепкой и чуть сладковатой деревенской яблочной самогонкой, и источало уверенный аромат эльфийского корня — такие вот суровые целительные зелья у простого народа. Эвелин оно правда помогло, и по возвращении она заглянула в уголок Дориана в библиотеке, настроенная почти что благодушно и совершенно философски. Даже сама уверила Дориана в том, что быть его другом это предел ее мечтаний. Он расцвел благодарной и искренней улыбкой, и частью сознания Эвелин обрадовалась собой: теперь, когда у нее не было брата, а у Дориана — Феликса, она наконец приобретет дружбу, которая спасет их обоих от одиночества и даст новые силы на борьбу. Другой частью своего сознания она умирала от желания поцеловать Дориана прямо в эту очаровательную улыбку.       Тем же вечером Эвелин, уставшая от навалившихся на нее с новой силой страданий, (Инквизитор успела даже обратиться мысленно с укоризной к своим родителям, которым ничто не помешало родить четверых мальчиков и только на ней, пятом ребенке, сбиться с положительной тенденции) остановила в саду крепости агента Лелианы и спросила, где их разведка берет свое чудное противопростудное зелье. Агент испугался, что практически непьющая Инквизитор решила ввести сухой закон для своих подчиненных и начал долго и обстоятельно врать о том, что вся разведка Инквизиции оснащена исключительно целительными зельями и припарками от армейского лекаря. Эвелин пришлось долго его успокаивать, прежде чем перенервничавший агент отвел ее в «Приют» к Кобо. Гном со свойственной ему любезной мрачностью лишних вопросов задавать не стал, а просто выкатил из-за стойки маленький бочонок.       — Только не налегайте, Вестница. Вам, церковным воякам, итак много не надобно, а уж хорошо ли вы дырки в небе под этим делом закрывать будете, никто из нас не знает.       Эвелин послушно кивнула и, взвалив бочонок на плечо, утащила его в свои покои. Универсальное целительное снадобье никак не могло залечить разбитое сердце. Наверное, потому что Эвелин регулярно бередила сердечные раны, постоянно находясь рядом с Дорианом на правах друга. По утрам она чувствовала себя превосходно, вставала с рассветом, отправлялась на тренировку вместе с остальными солдатами, Боевыми Быками и Кассандрой. После — завтракала, обсуждала текущие планы вместе с остальными советниками и раздавала приказы. Затем просыпался Дориан, который по утрам «не выносил общества людей — кроме своей дорогой подруги, конечно», играл с ней партию-другую в королевы, а затем каждый расходился по своим делам. Дориан — заряженный энергией и готовый перерыть все книги Тедаса, чтобы найти упоминания о слабостях Корифея и его магии, а Эвелин — заведенная, сгорающая от страсти и разбитая сожалениями. За день ее состояние приходило в норму, если не считать того, что Инквизитор ужасно скучала по Дориану и в любой момент ближе к вечеру готова была под любым предлогом смыться в библиотеку. Чтобы потом опять страдать, конечно.       Разрываемая между мыслями о том, с каким удовольствием она расцеловала бы каждый видимый дюйм его соблазнительной темной кожи, и попытками приструнить себя молитвой и крепким ругательством, Инквизитор, вымотанная, поднималась в свою спальню и традиционно выпивала две-три наперсточного размера чашечки яблочного пойла. Становилось легче, веселее, и главной задачей Эвелин после этого становилось как можно быстрее улечься в постель и отойти ко сну. За согревающим и расслабляющим во всех смыслах эффектом «зелья» тоска накатывала с новой силой, и заснуть нужно было до ее наступления.       Сон давался Эвелин все хуже и хуже, а мысли о Дориане лезли в голову все настойчивее и настойчивее, поэтому она решилась на ужесточение мер. Пообещав себе целых две недели, начиная со следующего дня, не видеться с Дорианом — нужно было вести отряд на Штормовой Берег, и оставить Дориана в Скайхолде под предлогом того, что тот ненавидел море, было несложно, — Инквизитор решила для верности увеличить дозу принимаемого лекарства. После четвертой чашечки оно стало казаться Эвелин таким вкусным, а чувствовала она себя так чудно, что считать дальше перестала.       Разбудило полностью одетую Эвелин бьющее в глаза яркое солнце, дикая головная боль и Дориан, похлопывающий ее по плечу.       — Милая, ты напугала нас больше, чем корифеева армия венатори с драконом во главе. Твои советники так переживали, когда ты не пришла в ставку командования, что, кажется, на некоторое время потеряли голову. А моя комната лишилась двери, между прочим. Не то что бы я был против, что ко мне в спальню с такой страстью ломится сексуальный главнокомандующий твоих войск, но повод я предпочел бы иной. Хорошо, что ему быстро доложили, что нашли тебя в собственной спальне живой, иначе быть бы мне насаженным на его меч — в самом прямом, увы, смысле этих слов.       Эвелин застонала, сев на кровати. Она не понимала, что говорит Дориан, где они находятся и что происходит, и понимать не хотела — для этого надо было работать головой, а та раскалывалась как под ударами молота. Дориан ухмыльнулся:       — Ладно, что это я все о себе, дорасскажу потом. — Он сунул Эвелин в руки большую кружку с водой и какими-то добавками, и, поняв, что сейчас она не способна удержать ничего тяжелее листка бумаги, сжал ее ладони своими. — Сейчас тебе надо выпить это.       — Что, полностью? — жалобно спросила Эвелин. Ее мутило от одной мысли о том, чтобы съесть или выпить что-нибудь еще хоть раз в жизни. Дориан усмехнулся, но комментировать ее состояние не стал. Как человек, хорошо знакомый с разными видами похмелья, понимал, что Тревельян все равно сейчас не оценит.       — Полностью. Давай, я тебе помогу. Заодно прослежу, чтобы не вылила содержимое с балкона — на середине порции такое желание появляется всегда. Но, поверь лучшему в мире специалисту по похмелью, его стоит подавить.       Дориан не обманул. Отпив кое-как при его нежной поддержке половину кружки, Эвелин вдруг почувствовала ужасную дурноту, и ее вывернуло в заботливо подставленный у кровати таз. Дориан помог ей умыться, прополоскать рот и позвал служанку, чтобы она таз вынесла.       — Не волнуйся, эта часть в похмелье самая худшая, а это тебе больше не понадобится, — он сел к изголовью кровати, вплотную к совершенно ослабшей Эвелин и заставил ее прилечь на него спиной. Эвелин подумала, что ей было бы очень стыдно за этот некрасивый эпизод, но похмелье делало физические страдания гораздо более насущными, чем душевные. Она просто расслабилась, устроившись поудобнее, откинула голову ему на плечо и едва заметно улыбнулась:       — Прямо как в детстве, когда я первый раз попала на корабль и испытала морскую болезнь. Няня забыла дать мне лекарство перед отплытием, и потом сидела так со мной, пока мне не полегчало.       Дориан фыркнул и снова поднес кружку к ее губам, помогая отпить:       — Тебе хотя бы полегчало. А мне до сих пор стоит только увидеть этот ваш Штормовой Берег, так сразу…       — Пылающие панталоны Андрасте!.. — простонала Эвелин.       — О. Не замечал за тобой раньше богохульства. Что, все-таки снова тошнит?       — Нет, нет. Просто мы же должны были сегодня выходить на Штормовой Берег. Вот дерьмо.       — Что ж, я тебя утешу: уже не должны. Выход отряда перенесли на завтрашнее утро, так что, к слову, будь добра к вечеру оказаться на ногах. А для этого всю эту живительную жидкость необходимо допить. Эвелин обреченно посмотрела в кружку.       — Жозефина рассказывала, в Антиве делают такие прохладительные напитки, которые через соломинку пьют. Может, дашь мне соломинку?       — Я приготовил и принес тебе это варево. Уважь мои старания и пей без этих неэстетичных антиванских нововведений.       — Но я тут умираю!       — Или со своей привередливостью превращаешься во второго меня, что еще более возмутительно! Дориан Павус в Инквизиции может быть только один. — Он погрозил ей пальцем, и стукнул случайно по кончику носа, и заодно приложил прохладную ладонь к ее лбу, проверяя, нет ли жара. Эвелин рассмеялась. — И кстати, не так уж ты и умираешь.       — А если ты все же ошибся, и Вестник Андрасте, надежда всего Тедаса и опора Инквизиции, сейчас откинется прямо в своей спальне, в объятиях Злобного Тевинтерского Магистра? — она уткнулась носом в удобно подставленную ложбинку между шеей и плечом Дориана, а он потрепал ее почти ласково по волосам.       — Тогда Злобный Тевинтерский Магистр оживит тебя своей Страшной Противоестественной Некромантией и все-таки заставит…       — Поняла-поняла. — Она в несколько быстрых глотков осушила кружку и положила голову обратно ему на плечо. — Вот, все, готово.       — Хм, действительно. Поздравляю с почти полной победой над демоном похмелья, Инквизитор! А теперь, — Дориан встал, поддерживая Эвелин одной рукой («Интересно, все маги в такой хорошей форме от размахивания своими посохами, или Дориан специально еще тренируется?»), а второй поправляя ее подушки, — тебе бы поспать, надежда всего Тедаса.       Эвелин пыталась вяло запротестовать, но сама собой упала в подушки и сразу же задремала. Ей еще удалось через слипающиеся веки заметить, что кто-то стаскивает с нее камзол и штаны: видимо, пришла служанка. Но дальше она проспала до самого вечера, видя расплывчатые, но приятные сны о Дориане и его близком присутствии.       Проснулась окончательно Эвелин уже следующим утром, едва кромка неба над горами начала сереть. На столе рядом с несколькими — видимо, самыми важными, — письмами ее ждал поднос с простыми лепешками, остывшим чайником, кислыми яблоками, сыром и запиской от Лелианы: «Поговорила с агентами. При такой сильной боязни простуды лучше пейте укрепляющий организм чай, Инквизитор. Сбор по рекомендациям Соласа, весьма действенный».       С того дня Инквизитор не экспериментировала больше с горячительными напитками: могла из вежливости выпить немного вина, принимая в Скайхолде каких-нибудь важных гостей, пропустить рюмочку бренди — строго одну и строго в компании Варрика, а кружку эля в таверне всегда оставляла едва тронутой, как и сегодня. Дориан до сих пор над ней из-за этого посмеивался. ***       Вдохнув свежий горный воздух, она подняла голову. На крыше таверны не было никого, а в окнах на втором этаже не горел свет. Не удивительно, ведь Сэра чаще всего ложилась спать рано, и даже разудалая пьянка не могла поддерживать ее энергию долго после наступления сумерек. Пересеклись они на ночных инквизиторских прогулках всего раз или два, но зато какие это были разы! Эвелин до них не знала, что в Скайхолде есть настолько старые и странные подвалы. И что королевский эльфийский корень по ночам цветет мелкими, едва заметными бледно-зелеными колокольчиками. И еще что обычный лесной еж может своим зловещим фырканьем напугать до истошных панических воплей, просто оказавшись там, где его совсем не ждали, в неурочный час. Эти их совсем не боевые писки и бурные клятвы Сэры в том, что в следующий раз она засадит в этого ежа стрелу, если не чего похуже, были слышны в самой таверне Мариден. Бард на следующий день, посмеиваясь, сказала им, что ежа лучше не трогать — народная мудрость не велит. Сэра усмехнулась, а на недоумение Эвелин откровенно издевательски загоготала и унеслась прочь, крича «А это ты объясняй Инквизяшке, Мариден!». Мариден с таинственной улыбкой заверила Эвелин, что она должна постараться изучить все многообразие ферелденского фольклора самостоятельно и из первых уст. Давать какие-либо дальнейшие комментарии она отказалась, и Эвелин отправилась искать правды у Варрика. Затем у — черт бы побрал его идеальный профиль, так выгодно подсвеченный факелами в тенях библиотеки — Дориана, затем Быка, Лелианы, Каллена и даже Кассандры. Все реагировали так же, как и Мариден, только Каллен еще порозовел скулами, а Кассандра изобразила бровями одну из самых больших степеней презрения, на которые была способна. После такого Инквизитору оставалось пойти искать корней древнего народного предания о непобедимости ферелденского ежа у Соласа. Солас на поставленный вопрос подавился своим чаем и, сделав вид, что это был вообще не он, посоветовал все же добиваться правды у Каллена. На этом этапе расследования Эвелин решила тайну ежа оставить в покое. Забот у нее итак хватало, да и одной безвыходной ситуации на ее забитую спасением мира голову было более чем предостаточно.       Эвелин уже начали сниться, как она это сама называла, эротические кошмары. В них самих пугающего не было, в общем-то, ничего, но зато после пробуждения она чувствовала себя одновременно самым ужасным и самым несчастным человеком по эту сторону Океана. Или даже по обе. Ей снился Дориан, его губы на ее губах и на шее, его руки — везде по ее телу, его жаркое дыхание и полные настоящей страсти взгляды. По утрам ей четко представлялось отвращение и вежливая холодность на лице Дориана, с которыми он бы отнесся к ее неуемным фантазиям. Иногда от этого хотелось утопиться в лохани с умывальной водой. ***       Очень желая хоть немного отвлечься от этих ужасных ощущений, Инквизитор с удвоенным энтузиазмом полезла в саму Бездну, в прямом смысле этого слова. Чуть не оставшись в тени сама и одновременно умирая от облегчения, что не взяла с собой Дориана на осаду Адаманта, Инквизитор почти не думает, отправляя Страуда прикрывать их отступление после встречи с Кошмаром. Потом, в Скайхолде, Варрик смотрит на нее и будто видит маленькие безжалостные счеты в голове у Эвелин, на которых она так легко разбросала нынешний расклад.       — Зато Хоук вернулся живым.       — Да, — кивает Варрик, и в его глазах она читает несказанное облегчение и настоящий ужас от промелькнувшей мысли, что все могло сложиться как-то иначе, что в этом мире Хоука могло бы больше не быть.       Когда она приходит к Дориану, она видит в его глазах то же самое, только ужаса тот испытывает несравнимо больше — он не видел, с чем им пришлось столкнуться, но нарисовал в своем воображении картину еще более пугающую. В одном его тихом, полном надежды «Как ты?» сосредоточено столько напряжения, заботы и искренности, сколько она не могла себе представить в самых смелых снах. В который раз Инквизитор думает, что если она и не уверена, ради чего живет — она не уверена уже ни в Церкви, ни в учении Андрасте, ни в том, что Брешь, если что, закроет какой-нибудь еще Вестник неудачно сложившихся обстоятельств, ни даже в том, что ее семья цела и невредима, — то вот за такие моменты она готова идти умирать.       Легендарный Хоук прощается с ними и уходит в Вейсхаупт. Инквизиция берет передышку от эпических свершений до самого бала в Халамширале. «Подковерная возня львов», как Эвелин презрительно называет интриги вокруг противостояния герцога Гаспара и императрицы Селины, Инквизитора мало заботит. Пока Жозефина срывает голос и нервы на переговорах с поставщиками тканей и портными для пошива торжественной униформы Инквизиции, она старается занять себя хоть чем-то, и по уши ввязывается в личные проблемы своих друзей. Это и занимает время, и морально поддерживает Эвелин: по крайней мере, не у нее одной в частной жизни творится полное дерьмо. Больше всех подкидывает хлопот и утешает Варрик. Гном пишет таинственные письма о состоянии дел Хоука в разные концы света; возится с Кассандрой в их непонятном танце дружбы-вражды; он неожиданно нянчится с Коулом и вступает в комичное противостояние с Соласом по вопросам поощрения в парнишке человеческой части; в конце концов, к Варрику приходит Бьянка, женщина во плоти и крови, а не арбалет из дерева и металла. Эвелин не знает, чему она удивлялась больше: тому, что прославленный на весь континент мастер Тетрас действительно влюблен в свой арбалет, как она считала, или тому, что настоящая, живая Бьянка существует, по своей неосторожности и самоуверенности гробит большое количество людей — все же Эвелин уверена, что вклад Бьянки в распространение губительного красного лириума даже больше, чем та признает, — но тем не менее Инквизиция отпускает ее домой, к Гильдии и мужу, а Варрик, взрослый, разумный и самый, наверное, адекватный из спутников Инквизитора, все равно Бьянку любит.       — Сколько вы уже вместе? Варрик вздыхает. Варрик объясняет, что называть это их состояние отношений «вместе» некорректно. Что они вынуждены держаться как можно дальше друг от друга.       Эвелин все отлично понимает, она думает, что может себе представить, примерить на себя варрикову шкуру хотя бы частично — ее с Дорианом тоже разделяет большое количество обстоятельств, и ей интересно, сколько же можно любить вопреки им. Когда Варрик называет срок в пятнадцать лет, сердце Эвелин ухает куда-то в пятки. А сколько придется мучиться ей?       До Халамширала остается всего ничего, но за это время Эвелин успевает разорвать дипломатические отношения с кунари, позволив потопить их чертов дредноут вместо того, чтобы использовать Боевых Быков как пушечное мясо в столкновении с венатори, и будто в качестве извинения за последовавшее за этим изгнание Железного Быка в тал-вашоты забить в компании с ним двух драконов. Бык в восторге, а Жозефина в панике едва успевает вносить коррективы в шпаргалки Эвелин, по которым Инквизитору нужно будет вести стратегически выверенный разговор с орлесианской знатью.       Эвелин не до шпаргалок: Дориан устраивает ей хорошую взбучку, сначала на доске за партией в королевы, а потом и на словах. Он считает, что лучшая подруга держит его в четырех стенах, словно дитя неразумное, и унижает его достоинство. Эвелин не может сопротивляться его прямому напору, и вбивает последний гвоздь в крышку гроба, в котором едва теплилось спокойствие леди Посла Инквизиции. В Халамширал они отправляются во всем своем варварском великолепии: отчего-то по-ферелденски бледная и воинственная Инквизитор Тревельян («Подумать только, перечеркнула всю историю своей семьи, поддержав этих мятежных магов»), все ее советники («Леди посол еще ничего, я слышал о ней много лестного, но вот от одного взгляда леди Соловей может стать дурно, милочка. Берегитесь» — «Ох, я надеюсь, исключительно приятный вид главнокомандующего их войск компенсирует мне это неудобство»), все еще остававшийся для многих таинственной фигурой Дориан («Говорят, он сам без пяти минут магистр, подумать только. Какой скандал!»), Солас («Гм, видимо, Инквизитор стремится лично проиллюстрировать принцип „Отчаянные времена требуют отчаянных мер“. Кого она еще призвала в свое так называемое войско? Может, короля нагов, хохо?») и Коул («Мне казалось, здесь только что стоял мой бокал… нет? Как я рассеян. Это все ваш прекрасный туалет, миледи — я просто не могу думать ни о чем, кроме вашей красоты!»).       Эвелин смотрит на орлесианцев и немного завидует их пустоголовости. Да что там немного — с каждой минутой все сильнее, особенно когда одна за другой расплетаются узелки в сложной паутине заговоров и интриг, а никто и ухом не ведет. Все эти придворные будто и не подозревают, что сидят не то что на пороховой бочке, а на целом складе гаатлока, готового рвануть от любого чиха. Наверное, ей бы хотелось чувствовать себя в Халамширале так же расслабленно и уверенно, вышагивать по бальной зале в пышном платье под руку с красивым благородным кавалером (Эвелин даже точно знает, каким) и ни о чем не беспокоиться.       Пелену с ее глаз снимает сначала Лелиана, которая, не переставая улыбаться, указывает инквизитору: вот эта фрейлина — шпионка Бриалы, эта явно пытается продать себя сразу двум господам, вон того вельможу агент Соловей уже подозревает в связи с венатори… Да, не все так мирно в Орлесианской империи, как казалось Эвелин. Окончательно развенчивает ее неверное первое впечатление Дориан. Эвелине кажется, что держатся с ним приторно-любезно и обходительно, но раз Дориан говорит, что на самом деле его только и делают, что поливают грязью, не удосужившись иногда даже подождать, пока он повернется к ним спиной, то у нее нет повода ему не верить. Самого Дориана такое негативное отношение нисколько не смущает — он привычен к любому вниманию со стороны публики, использует его, чтобы спровоцировать неосторожные высказывания и движения со стороны орлесианцев, держит ухо востро, и советует Эвелин тоже поднапрячься. И Эвелин поднапрягается.       Несколько часов, пару десятков трупов, трех новых союзников, спасенную императрицу и задушенную в зародыше гражданскую войну спустя она стояла на дворцовом балконе, любуясь видами Халамширала. Отлично, можно поздравить себя с очередной победой, даже не стоившей Инквизиции ни одной жизни. Солас, неожиданно воодушевленный вечером, беседовал о чем-то с леди Морриган на соседнем балконе; Лелиана торговала своими улыбками и чьими-то слабостями, испытывая и без того потрепанные за сегодня нервы придворных Селины; Жозефина знакомила кого-то с прибывшей на бал младшей сестрой; Каллен, похоже, прятался за портьерами от осаждавших его заинтересованных дам; Коула ожидаемо не было видно, что, впрочем, было Инквизиции только на руку. «А где же Дориан? Не видела его во время задержания Флорианны, да и сейчас тоже. Не мог же он пропустить такое шоу?»       Тут со стороны бальной залы Эвелин услышала голос, не Дориана — Коула, но он тут же захватил все ее внимание:       — Порезвиться с животными вовсе не грех Но прослушайте предупреждение для всех Все зверюшки подходят для этой игры Только к ежику не подходи со спины!       Она обернулась. Паренек уже стоял на балконе за ее спиной и, глядя своими кристально-голубыми глазами на Эвелин и блаженно улыбаясь, напевал:       — Его острые иглы — людские враги, Ты места свои нежные побереги, Результат лучше не проверять на себе, Так что ежика лучше не трогать тебе. «Оседлать» жеребца — развлеченье как сон, Или даже слона, хоть он весит пять тонн, Даже мышку, хотя тут и точность нужна, Только ёжика трахнуть нельзя ни хрена.       — Коул! Что это… за песня? Откуда?..       — Я его научил! — В дверном проеме за Коулом показался Дориан, выглядевший донельзя довольным собой. Эвелин попыталась как-то увязать с реальностью тот факт, что без-пяти-минут-магистр Павус, идеально напыщенно выглядевший, идеально дипломатично поступавший, идеально высокопарно даже для Халамширала разговаривавший, вдруг решил организовать эту психологическую диверсию. Решила, что виноват был во всем орлесианский пунш — а сам Дориан, похоже, был виноват в том, что ближе к концу вечера пунш закончился. — Специально для этого прекрасного торжественного приема — и, конечно же, для моего дорогого Инквизитора. Подумал, что хватит тебя мучить, пора бы и узнать эпическую сагу о ненагибаемом ферелденском еже. Тем более, что случай такой подходящий, не находишь? Еж как метафора твоего всесилия!       Эвелин заторможенно кивнула, а потом расхохоталась. Она смеялась так сильно, что не заметила, как пришла возмущенная Жозефина и отчитала их, Дориан преувеличенно подобострастно откланялся и утек куда-то в сторону сада, где как раз заново наполнили чаши пунша, а Коул замолчал, но остался стоять перед ней, все так же блаженно улыбаясь.       — Тепло. Трогательно. Тяжести больше нет, тоска ушла. Светло, словно согрелась солнечными бликами.       Вытирая подступившие к уголкам глаз от смеха слезы, Эвелин снова кивнула, прислушиваясь к себе. Непонятно, как это получилось, когда и почему, но… Тяжести не было, тоска ушла — ей удалось, ей удалось абсолютно все и даже то, на что она уже не надеялась! Настолько знаменательный вечер точно нужно было отпраздновать, не откладывая на завтра.       Коула уже не было рядом, так что Эвелин направилась в сад в одиночку, по пути вырвала из объятий портьеры успевшего задремать там Каллена и поспешила к Дориану и пуншу. Каллен вяло сопротивлялся, Эвелин легкомысленно отмахивалась: нет, командор, вы просто обязаны пойти со мной, а не подпирать дальше дворцовую стену в самом затененном ее месте. Как зачем — защищать меня и моего лучшего друга, вдруг орлесианские аристократы на сегодня недостаточно развлеклись. Кто будет защищать вас от моего лучшего друга? Не знаю, но вы расслабьтесь, сэр Резерфорд, он сегодня особенно не опасен. Держите пунш и улыбайтесь, пришли!