Особенный

      Он смотрел на меня так, словно я особенный, и этот взгляд до сих пор не изменился. Я все такой же особенный для него.       Однажды ночью, до нашего дебюта, он пришел в мою комнату со своей подушкой и мягко улыбнулся, говоря, что хочет спать со мной. Мы частенько ночевали вместе, и в этом не было ничего дикого. От меня даже не требовалось согласие, он просто потянул одеяло за край и забрался под него. Я страстно любил коллекционировать светящиеся лампы, поэтому в моей комнате было светлее, чем в остальных при выключенном свете. Мы могли видеть лица друг друга, изучать мимику и просто наблюдать за тем, как разноцветное тусклое освещение играет на коже другого, ну и на разных уголках и поверхностях комнаты. Я сначала следил за переливанием оттенков на цветастом огромном веере у стены. Это меня всегда успокаивало, и всякие ненужные мысли покидали разум, отчего я мог расслабиться и заснуть. Потом я перевел взгляд на него. Просто без особых причин и увидел, что он смотрит на меня, повернувшись лицом в мою сторону. Он смотрел на меня так, словно я особенный. Его взгляд был глубокий, насыщенный и наполненный сильными чувствами, которые он испытывал ко мне, и этот огромный потаенный мир в его глазах переворачивал весь мой верх дном. Тогда я не знал, что этот запрятанный мир – я и что он испытывает ко мне отнюдь не дружеские чувства. Я просто терялся в сомнениях.       Он всегда смотрел на меня так, и это поражало. В каком-то роде я был зависим от этого взгляда. Мне всегда хотелось ощущать его. Так я понимал, что много значу для него, и это обнадеживало. Тогда я тупо не знал, почему находился во власти его взглядов. Не спешил понять суть всего происходящего. Но в ту ночь, когда он пришел ко мне со своей подушкой, прилег рядом и посмотрел на меня тем самым взглядом, и спросил:       — Как ты думаешь, что будет через десять лет? — я кое-что понял.       Он никогда не задавался такими вопросами, в отличие от меня. Когда я спрашивал, что будет с нами через десять лет, он говорил, что мы будем все такими же дураками, которые творят музыку. Но он задумался над этим вопросом. Впервые. Глядя в мои глаза. Я понял, что вопрос не в том, что мы будем делать через десять лет. Что будет с нашей командой? Или какими мы будем? Изменимся ли? Он был в том, что будет со мной и с ним. Но я ответил уклончиво. Ведь сам не знал, что станет с нами через десять лет. Разве это не вопрос времени? И ответить на него может только оно.       — Через десять лет… мы будем заниматься музыкой. На нашей маленькой студии мы все так же будем сидеть и писать песни, сочинять музыку и дурака валять. Мы будем такими же, как сейчас, — наши руки сами тянулись навстречу. Мы сплели пальцы и смотрели друг на друга. В этот момент не было ничего, кроме нас двоих.       — И у тебя будет девушка, — он говорил так, будто это неизбежность и приходится смириться, потому что по-другому никак.       — У меня будешь ты. Остальное все неважно, — прошептал я, глядя на него, и крепко сжал его пальцы. Они у него тонкие, длинные и в то же время сильные.       Он улыбнулся краешком губ и переместил взгляд с меня на наши сплетенные руки. Я не мог понять, верил он в мои слова или нет. Смог ли уловить смысл. И тогда я просто притянул его к себе и сказал:       — Тебе ответила моя душа. Ты веришь ей? — мне очень хотелось услышать в ответ «да».       Я хотел, чтобы он поверил мне. Все, что я говорил на тот момент, в каком-то роде было провокацией. Все слова шли от души, но в то же время я хотел, чтобы он повелся и открылся мне. Вдруг захотелось услышать своими ушами, что я особенный. Что он любит меня. Несмотря на то, что сам не признавался ему ни в чем, я сильно жаждал получить это от него. С моей стороны это было эгоистично.       Та ночь, тот наш разговор, те минуты, в которые он продолжал смотреть на меня так, словно я особенный, были тем коротким мгновением, когда я признался себе в своих чувствах, но не решался рассказать ему об этом.       — Твоя душа слишком широкая, и я часто блуждаю в ней, — ответил он.       Это было ни «да», ни «нет». Он опять ускользал. Ханбин всегда был умен по отношению ко мне. Невозможно раскусить, подловить и прижать к стене. Флиртовал, заманивал, а когда я словно собака подбегал к нему, он ускользал. Иногда мне казалось, что он играет со мной, словно я его марионетка, но как только я ощущал взгляд на себе, мое сердце успокаивалось и я вживался в его «игры», которые со временем стали нашими. За этими играми стояли чувства, поэтому было увлекательно и интересно, что выкинет в следующий раз один из нас. Насколько мы далеко зайдем?       — Может тогда… — я прижался к его губам своими.       В тот момент в моей голове мелькало столько мыслей и эмоции бурлили, что я перестал думать ясно. Как только я прижался к его губам, перед глазами все поплыло. Только ощущал жар, который исходил от меня самого, и его полные губы. Я не целовал, просто ждал его реакции, и он не оттолкнул меня. Тогда я стал целовать его губы и толкаться языком. Я до сих пор ощущаю этот поцелуй на своих устах. Он был таким робким, нежным и осторожным, когда отвечал на мой настырный порыв. Я понимал, что все это было ему в новинку и, возможно, внутри он сгорал и рассыпался на маленькие осколки. Хотя это был не первый мой поцелуй, я тоже тлел и разрывался на атомы, ощущая его, хрупкого и невинного, в своих объятиях. Странно, он особо не отличался от меня габаритом, ростом и весом, но каким-то чудным образом умудрялся быть хрупким и нежным рядом со мной и утопать в объятиях, словно в огромном море. Все это заставляло меня еще больше тянуться к нему и хотеть себе.       Я целовал его и ощущал, как собственные чувства оплетают меня и сжимают грудь. Как сердце ноет больно и приятно, бьется быстро и гоняет эти самые чувства по венам. С каждым поцелуем я осознавал, насколько сильно люблю его. Как я боялся всем своим существом любить, признаться себе, что по уши втюрился в него, в своего лучшего друга, в парня, но перешагнув за черту, которая, возможно, была, а может и нет, я остро ощущал, как сильно люблю его. Как его не хватало. Как он был нужен в моих объятиях, в моей постели, подо мной. Как хотелось ощущать эти губы на своих. Я целовал его как сумасшедший. Он задыхался и хныкал подо мной. Цеплялся за плечи тонкими длинными пальцами, стараясь то ли оттолкнуть, остановить меня, а может и притянуть ближе. Хотя куда еще ближе?       Нас уже было не остановить. В голове туман. Он такой красивый, хрупкий и возбужденный лежал подо мной, отзывался на прикосновения и шумно дышал, что затуманенный разум совсем отключился. Мною двигали инстинкты. Он мог бы все прервать. Оттолкнуть, но ничего не предпринимал, и я признал это как зеленый цвет. Скорее всего, у него тоже в голове был туман и перед глазами стояла пелена. К тому же у нас обоих была выраженная эрекция. Мы могли бы врать сколько угодно, но наши тела – нет.       Даже не помню, как моя ладонь проскользнула под его боксеры и притронулась к члену. Самое удивительное, что ни один из нас не испытывал смущения, ощущения неправильности ни в момент интимной близости, ни потом. Я помню, что было возбуждающе и жарко ощущать власть над ним, изнывающим и беспомощным, срывать с его губ стоны и чувствовать горячее влажное дыхание у шеи. Как сам нуждался в нем, как хотел, чтобы он тоже притронулся ко мне, как рвано дышал в его висок и даже оставлял короткие поцелуи там, пока он дрочил мне.       — Ты жалеешь? — спросил я его после, когда мы отдышались и кое-как пришли в себя.       — Нет, — его ответ звучал уверенно.       — Я тоже. Не жалею, — сказал я. — Ты ведь понимаешь, что то, что произошло, было не из-за тупого недотраха, а… а из-за… — я решил признаться ему в своих чувствах. Сейчас, спустя десять лет, я понимаю, каким я был глупцом. Сперва подрочил, а потом признался. Где романтика?       — Я люблю тебя! — выпалил он. Это было так мило. То, как он спешно проговорил это в мои губы, обратив свой взор только на них. Он частенько так делал. Не отрывал глаза от моих губ, что порой хотелось валить его и трахать. В такие моменты мне казалось, что я грёбаный извращенец.       — Ты такой глупый и наивный. А что если бы я тебя не любил? Что если бы твои чувства были не взаимны? — правда, каким он был наивным ребенком, что решил первым произнести эти слова. Ладно, признаю, что завидую ему. Это я должен был сделать первым! Но… это было неимоверное счастье услышать от него эти слова. Сердце сжималось тягуче, словно сжималась вся моя душа. Как он переворачивал верх дном весь мой внутренний мир.       — Я знаю… я знаю, что мои чувства взаимны. Только что ты ведь занимался тем, что доказывал мне свою любовь. Ким Чживон, ты бы не пошел на это, даже если бы у тебя был недотрах длиною во всю жизнь и ты жил на каком-то необитаемом острове только со мной. Ты не пошел бы на это, если у тебя не было чувств ко мне, — он был прав. Я бы не стал целовать парня и дрочить ему, даже ценой жизни, только если не любил. А я любил. Когда любишь, делаешь все что угодно душе. Моей было угодно быть единым с ним.       Прошло десять лет, и он рядом со мной. Я по-прежнему особенный. До сих пор для него целый мир собран воедино во мне, и он смотрит на меня так же глубоко-глубоко и далеко-далеко, словно видит, как внутри восходит солнце, как на небе светятся звёзды и полная луна озаряет тёмную ночь. Как рождается музыка, проникает в душу и растекается по венам, словно наша любовь. Он все такой же хрупкий и нежный в моих объятиях. Все так же играет со мной, и мы все так же сочиняем музыку, только теперь у нас большая студия, свой дом и три собаки, две кошки. Ханбин все так же хочет обезьяну, но пока с этим не получается, и у нас целая комната наполнена Микки Маусами.       Он смотрит на меня, словно я особенный, и каждый раз я становлюсь счастливее и счастливее от этого.