stars

Звёзды сотканы из пыльцы, а Тэхён из песка и мёда. Его пальцы — веточки, — хрупче хрусталя, невесомее одуванчиков и тысяч поцелуев маленьких фей во сне. Глаза-омуты глубже Марианского желоба, проникновеннее всех мудростей, главнее всего на свете. Чонгук же скован из стали, взгляд его — расплавленный свинец, касания — ожоги, горячие и согревающие. Руки его крепче Китайской стены и надёжнее тысячной армии, всепроникающие, хранящие на себе тепло от каждого касания чужих-родных пальцев. Каждый шрам на его теле носит поцелуй искусанных губ, дрожь касаний тэхёновых пальцев и сотни укоризненно-волнующихся взглядов. Быть наёмником означает постоянно быть в опасности, рисковать жизнью круглосуточно, иметь стальные нервы и титановую выдержку, но Чонгук сам — сталь, он рождён быть наёмником, поэтому никогда им быть не перестанет. Каждодневно выполняя задания — к слову, всегда успешно, — Чонгук возвращается уставшим, опустошённым и безжизненным. Насколько бы сильной не была его выдержка, к своему сожалению, Гук всё же человек, и вспоминает он об этом, когда коала размером с человека виснет на нём, стоит переступить порог и снять обувь. Обнимая, целуя скулы, Тэхён просто рад, что Чонгук вернулся и сегодня, и надеется, что он вернётся и завтра, и всегда. Крепкими руками поддерживая его за оголённые бёдра, Чонгук льнёт, подставляя себя под нежности, позволяя ей себя поглотить, потому что только ради этого он и живёт, изо дня в день борясь за существование. — Хочу есть, — небрежно останавливается Чонгук, отстраняясь. Тэхён же как-то недоумённо хлопает глазами, осоловело, медленно соображая, пока Чонгук по-хозяйски идёт на кухню, заодно неся и его. — Ты бы не носил шорты в такой холод, — сажая всё ещё потерянного Тэхёна на стул, произносит он и смотрит на осеннюю стужу за окном. Серая плёнка затянула все здания, небо и людей, но Чонгук так рад, что она никогда не проникнет в их дом, потому что тут есть персональное маленькое солнышко, греющее всегда и при любой погоде. — Я как-то не подумал, что ты сразу захочешь есть, и поэтому… — потянул он, явно намекая, что пустого желудка Чонгука в его планах не было. — Ты не думаешь, что здесь есть кое-что посытнее? — и глаза блестят изнутри чертями, бесноватыми и бессовестными, и губы как-то внезапно краснеют, становясь желаннее, и пальцы слишком медленно проводят по ним, оттягивая, а другая рука, погладив впалый живот через тонкую ткань футболки, движется ниже. Чонгук же вздёрнул бровь и подумал, что Тэхён особенно домашний сейчас, в таком расположении духа, и со всеми этими блядскими вещами, на какие порой не способны даже профессиональные шлюхи (он знает). Встреча железа и раскалённой лавы была всегда предсказуема: одно неминуемо тонет в другом, плавясь, и Гук просто смотрит на это представление, наклонив голову. — Хён, — начинает Чонгук, пытаясь как-то остановить вот это вот, но осекается: туман в тёмных радужках глаз уже слишком запущен, загустел в ожидании, и линии звёзд на небе нашли уют в его зрачках. Поздно. — Спальня далековато, — усмехается он, надвигаясь, и скалой закрывает его от освещения тусклой лампочки, руками ловя его в ловушку, ставя границу между собой сейчас и собой потом. Сдавшись, рушится. Осыпается миллиардами осколков перед персональным мастером, что сотворил и спаял терпением и любовью, дарил столько нежности, сколько он не заслужит за всю свою жалкую жизнь убийцы. Планеты опадают на плечи Чонгука, когда Тэхён снова цепляется за него, забираясь, хрупкими пальцами перебирая рёбра через ткань кофты, выдыхая прямо в шею лавой. Поддерживая за ляжки, сажает на стол, упираясь руками по обе стороны, ты мой, и чувствуя невесомый поцелуй в макушку, да, чей же ещё. Пистолет за поясом джинс отброшен Тэхёном в сторону, кофта — следом, и тэхёновы пальцы очерчивают распалённую кожу, пытаясь найти новые раны, чтобы, если понадобится, залечить. Подушечки пальцев беспрепятственно скользят по мраморной горящей поверхности, изредка цепляясь за остатки старых, почти затянувшихся шрамов, и сердце на миг наливается тревогой. Поцелуй в мочку уха пришелся как раз кстати: тэхёновы пальцы, не найдя ничего опасного, цепляются за пряжку ремня, оттягивая, а Тэхён заглядывает в глаза застывшего в ожидании Чонгука: пламя, прожигающее, чертовски манящее. Персональный ад, в который Тэхён пойдёт с радостью; единственное место, где его примут и полюбят. Мазком губами по шее, пробуя на вкус, чувствуя горечь пороха на языке, я боялся, что ты не вернёшься, и крепкие руки под футболкой, теребя соски, губами в губы, а я вернулся, и буду возвращаться всегда. Столкнувшись, плавятся. Тэхён прижимается сильнее, чем обычно, и Чонгук вспоминает его первые дни, проведённые здесь: глаза, полные страха, холодный пот, дрожащее тело, весь он — скелет, безжизненный и разрушенный. И целует с ещё большей нежностью, заглядывает в глаза с большим пониманием, проникновенно, ты опять вспоминал это, а Тэхён не может ответить взглядом: лишь робким касанием, да, я не могу забыть. И все чудеса света теряют значение, когда перед глазами взмокший от пота Тэхён, слизывающий с пальцев белёсые капли. «Спасибо, что накормил?» — думает Чонгук, смотря на бессильно лежащего на столе хёна.