***
В четырнадцать лет Чарльз погладил свой первый медицинский халат. Его мама работала в крупном центре и каждую неделю просила старшего сына помочь ей с униформой. Все мы знаем таких женщин за сорок: дома ждут голодные дети и муж, отодвигаемая целую смену усталость и прочая рутина. Чарльз с удовольствием водил утюгом по гладкой белой ткани и всегда думал о чём-то своём. Мальчик не мог сказать сколько вечеров он держал в руках прибор и сам не заметил, как в один из дней глажки утюжил ворот своего собственного первого халата. Он знал, что через пару дней форма будет снята с вешалки и надета не для друзей семьи, в глазах которых Ксавье-младший очень быстро вырос, а для соответствия требованиям университета.***
Он пришёл на свои первые занятия, когда ему было 17. Тогда какой-то старшекурсник отдал ему свои методички и рассказал немного об университете. — Кофе в кафетерии стоит тридцать центов, а в Старбаксе за углом — три доллара. Если у тебя совсем не будет денег, дешёвая бурда покажется нектаром. Особенно, когда у тебя отмёрзла жопка, — смеялся рассказчик. Сложно сказать сколько ему было лет. Разница в возрасте могла равняться как году, так и пяти. Но Чарльз быстро забыл своего незадачливого коллегу. Возможно, однажды один станет пациентом другого. С этого всё началось. Учёба. Первые полгода зубрёжки, первые три курса заучивания. Но речь не о том, с каким усердием и, одновременно, лёгкостью Ксавье осваивал материал. Не о том, как он поступил в университет и окончил его. Жизнь началась после. После почти столетия в медицине, от напряжения которой Ксавье решил переквалифицироваться в преподавателя.***
Пожалуй, всё началось с Мойры. С Мойры, вообще, много чего начинается, особенно странного. Чарльз терпел миллион её выходок. Спотыкался о её полуголых парней, прячущихся на его крыльце от родителей девушки. Да в него даже стреляли какие-то отморозки! Но ещё никогда молодой мужчина не чувствовал себя рядом с ней таким дураком. Мойра всегда была соседкой из младшего класса, верным другом. Швейцарией. Сегодня Чарльз видел перед собой женщину, которая вполне могла бы быть его мамой или бабушкой. Таким, знаете, приветливым одуванчиком, которая положит вам в сумку пирожков в дорогу или будет сетовать на ваш дурной нрав. — Расстояние идёт нам во вред, теперь мы совсем не видимся, — боже, Ксавье словно был героем третьесортного аниме: она пялилась на упругую кожу, как будто это были неко-ушки. Мойра обняла Чарльза как прежде. Как прежде она и пахла, он не чувствовал терпкого запаха не ухоженности или даже старости, который начинает источать тело, однако теперь на её лице появилось это приторно-сочувствующее выражение. О да, ей определённо было жаль его. Так было со многими знакомыми. Совсем не сложно понять, что Чарльз одинок. Наверное, если бы он жил с семейкой Калленов, то вечную молодость не считали каким-то минусом. Да, ему приходилось брать бельчат, чтобы перекусить на утренней пробежке по стране, зато Ксавье не видел, как у людей появлялась мысль: «Господи, ему же уже за сотню». Господи, ему уже за сотню. И это было не самым страшным. Чарльз жил в мире, где женщины с гордостью показывали седину и подчёркивали морщины. Совсем отчаявшиеся ограничивали выработку коллагена в организме, но природа брала верх. Тогда оставалось только со вздохами смотреть на престарелую Эмилию Кларк, вспоминая, какой юной была десять лет назад «мать драконов». Чарльз даже был влюблён в неё. Когда он увидел Дейнерис на коне, колено прострелило болью. «К дождю, — пронеслось в голове, а потом сразу же, — да к какому, мать его, дождю, мне восемнадцать!» Но да, паранойя началась точно из-за Мойры. После той встречи Ксавье впервые в жизни стало не по себе от того, что он, ещё не половозрелый щеголь, собирается учить себе подобных генетике. Дети жили в прекрасное время, когда взрослеть было нормально. Профессор часто слышал, как многие собирались ездить по свету, чтобы быстрее найти свою половинку, завести, как пресловутых белок, детей и жить этой скучной жизнью, как многие их родители. Были и те, кто не собирался ждать у моря погоды. Мама родила Чарльза, когда ей было за 200, но ни она сама, ни отец не начали стареть. Женщина знала, что тлен не тронет тела, но оба были согласны на эту авантюру в качестве последнего желания их собственных родителей. Поэтому, когда сегодня новый профессор генетики приехал в компании такой же юной, как и он, девушки, среди студентов пробежал грязненький слушок. Боже, Чарльз почти хотел посмотреть на их лица, когда они узнают, кем была эта особа. Но Рейвен знала. — Господи, Чарльз, ты и дня тут не проработал, а уже прослыл кутилой, — она закатывала глаза, устраиваясь в скользких кожаных креслах кабинета. — Господи, Рейвен, я не виноват в том, что люди будут считать тебя моей подружкой, пока один из нас не начнёт стареть. Так что, желаю сдохнуть поскорее, — Чарльз раздражённо выдохнул, пытаясь сконцентрироваться на проверке своих материалов. — Фе, — девушка явно забавлялась, наблюдая за трясущими руками друга, — знаешь, не обязательно вымещать агрессию на мне. Ты мог бы сходить в любой клуб, пока тебя не так хорошо знают студенты. Ну, знаешь, слово за слово, и ты такой: «А ты знаешь, что будет, если скрестить два стручка, ммм, фасоли». Чарльз фыркает и поднимает взгляд. Боже, он знает, что будет, и результат никак не подчиняется законам Менделя. — На этой приятной волне гейского фангёрлинга, оставляю тебя. У меня две лекции подряд, а потом можем встретиться в парке у библиотеки, — сказал Ксавье, открывая дверь. Прокручивая в мыслях шутку, ему было легче идти навстречу неизвестному. Чарльз несколько раз улыбнулся самому себе в коридоре, будто проверяя, не возникает ли на лице оскала. Видимо, нет, потому что идущий навстречу юноша ответил вполне дружеским выражением лица, хотя за секунду до этого тёмные брови были сведены. Чарльз не знал, преподаватель он или студент, да и это не было важным. Он почувствовал, как заныли кости.