***
Натаниэль Куртцберг. Не менее красивое имя, столь же аристократичное, но более мелодичное и теплое, что ли. Оно не потеряет, а даже приобретет какое-то необъяснимое очарование, если произносить его шепотом, слегка нараспев. Тихо-тихо. Именно так можно описать все действия Натаниэля. Он тихо ходит, тихо говорит, тихо рисует за последней партой, его можно было бы и вовсе не замечать, если бы не копна огненных волос, на которые, кажется, ушла вся яркость, предназначавшаяся юноше. На волосы и на его рисунки, полные ярких красок, кричащие о таланте творца. Их судьбы не должны были пересекаться, они слишком разные, по крайней мере, так кажется с первого взгляда.***
Хлоя не заплачет, она не может себе это позволить, она просто не может показать свои истинные чувства, только не здесь, не в школе у всех на виду. Ей не нужна жалость и сожаление, она сильная, она справится. «Сильная. Справится» Мантра не помогает, маска трескается по швам. Давно разбитое, но тщательно заклеенное сердце распадается на части с новой силой, ломая и маску цепной реакцией. Хлоя не выдерживает и выбегает из класса. По щеке течет одинокая слеза, это все, что она может себе позволить, иначе будет слишком больно и слишком приятно, настолько, что она не сможет остановится.***
Хлоя научилась держать боль от потери матери в себе, личина безразличия уже въелась под кожу, но сегодня... сегодня в ее школе праздник, когда ученики со своими матерями рассказывают о своих маленьких традициях. Видя то, как остальные счастливы, как нежно, с какой любовью они смотрят на мам, а те на них, понимают друг друга с полуслова, Хлоя сдалась. Она начала жалеть себя, думать о том, как это все могло быть у нее... (Конечно, она могла пропустить этот день, все равно в уроке она не участвует, ведь ей не с кем и не о чем рассказывать, однако она хотела видеть это, хотела хоть на долю секунды прикоснуться к этому, почувствовать... Да, у нее был отец, отличный отец, готовый на все ради своей дочурки, но мама... МАМА... это другое, совсем другое, то что не всегда замечаешь, когда это рядом, но чувствуешь себя полностью парализованным, когда это отнимают. Возможно, именно из-за этого они дружили с Адрианом, они знали, чувствовали, они молчали об этом, но понимали на каком-то подсознательном уровне свое сходство, но и это в прошлом...) Спрятавшись под лестницей, Хлоя выпускала рвавшуюся досаду наружу, она плакала, плакала, но это не проходило, сердце все сильней щемило, горло становилось все суше, а слезы не кончались. Любые попытки взять себя в руки были тщетны, боль, покидающую ее вместе со слезами, нельзя было остановить. В конце концов, ей это необходимо. Она не помнила, как много времени прошло, честно говоря, это последняя вещь, о которой она думала, когда в ее убежище с обыкновенной для него робостью заглянул юноша, неуклюже встряхнув чёлкой волос цвета разгоревшегося пламени. У Хлои не было ни сил, ни желания прогонять его, для этого нужно притворяться, что сейчас было так ей ненавистно. Натаниэль тихо присел рядом, накинул на девушку свою куртку и... не сказал ни слова. Хлоя жаждала и боялась слов утешения, жалости, но этого не было, он молчал, и это помогало, успокаивало, что ли. Она почувствовала, впитала в себя то тепло, которое ощущаешь от ближнего в трудные времена, это грело. Ей понадобилось десять минут, чтобы успокоиться, и еще пять, чтобы заставить себя распрощаться с этим теплом. Хлоя отдала юноше куртку, тепло, по-настоящему тепло улыбаясь, и ушла, не сильно торопясь снова надевать свою сломанную маску. Эта улыбка, такая неожиданная для Хлои, безумна ей шла. Данная мысль заставила Натаниэля погрузиться в раздумия или мечты, нам с вами этого знать не дано. Но мы можем заглянуть этим вечером к художнику домой и увидеть, что помимо лучезарной улыбки Маринетт Дюпэн-Чэн на страницах его альбома красуется новая, слегка смущенная, теплая, искренняя улыбка, не такой уж и холодной Хлои Буржуа.