Твоя маленькая слабость

— Брокколи взять немного? — Возьми. Только если совсем немного, а то я со своей любовью к брокколи скоро разорюсь. — А клубники? Он едва заметно облизывает губы, хмурится, осознавая свою реакцию, и тут же снова принимает невозмутимый вид. Непробиваемый. — Клубника уже кончилась. Конец июня. В этом году рано поспела, вот и кончается рано. Ну ничего. Я знаю твою маленькую слабость. Ты не откажешься. — Я понял. Хорошо. Я закидываю на плечо его полупустой рюкзак и выхожу из квартиры, перед этим коротко целуя его в щёку. Ларин едва краснеет, и, кажется, сам не замечает этого. На улице самый разгар лета. Во многих городах России жара, и Петербург — не исключение. Дождей нет уже неделю, а вот температура выросла не так давно. Людей нет, будто я не в магазин выбрался, а на разведку в пустошь после ядерной войны. Вокруг никого, серьёзно. Того и гляди, сейчас гули из ниоткуда выползут. Дима, решив, что погода для него слишком похожа на московскую, позорно слился в мою квартиру и уже третий день полуголый лежит на кровати под кондиционером, глотая таблетки от головной боли и тщетно пытаясь читать. Немного лекарств пришлось спрятать, чтобы не дать этому дураку случайно убить себя. Спустя четверть часа, держа в руке красную корзину для продуктов, я брожу по супермаркету со взглядом потерянного ребёнка. — Как же жарко, ёб твою мать, — бурчу я себе под нос. Невольно натыкаюсь взглядом на девушку в алом фартуке, которая предлагает покупателям на дегустации бумажные стаканчики с ароматным кофе. К сожалению, горячим. Она смотрит на меня и что-то говорит. Я делаю вид, что глухой. Отхожу от неё, и глаза сами собой закатываются. Мне её жаль. Стою у холодильника в молочном отделе и рефлекторно подаюсь вперёд, пытаясь засунуть голову в этот самый холодильник. Всё-таки стараюсь держать себя в руках. Хмуро перемещаю взгляд со сливочного масла на маргарин. Беру маргарин. Теперь коалиции овощей во главе с брокколи в корзине, кажется, не так скучно. Кладу ещё пару бутылок молока и сметану. Точно не скучно. Потом не менее хмуро перевожу взгляд на небольшой холодильник с напитками. Даже холодного пива не хочется, что ж за пиздец с погодой? Или скорее со мной? Погоду-то видали и похуже. Тяжело вздыхаю, пытаясь вспомнить, всё ли взял. Список, составленный Лариным по-старинке, на ходу и вручную, где-то проебал. Или засунул куда-то, а куда — не помню. Решаю пройти по магазину ещё один круг, и не зря. В середине дистанции замечаю большой прилавок с чем-то красным. Клубника. Она может очень пригодиться и поднять наконец моему обмякшему Ларину настроение. Подхожу ближе. Чёрт его знает, у меня, конечно, не такие тонкие ощущения, как у Димки, но пахнет вроде приемлемо. Клубникой. Да и по цене нормальная. Неожиданно понимаю, что готов заплатить любые деньги за то, чтобы мой несчастный хоть на минутку заткнулся и перестал ныть о том, что ему жарко. Не одному ему, блять, плохо и жарко. Осматриваюсь, оглядываюсь назад. Вокруг никого. Камер не видно. Недолго думая, достаю из коробочки небольшую ягоду без хвостика и кладу в рот. Ебать, Господи, какая сладкая. Беру в руки две сравнительно больших деревянных коробки. Не то чтобы я так хочу позаботиться об этом уёбке, просто так выгоднее. И нести удобно. А учитывая, в каких количествах Уткин в жару потребляет пищу, он сможет питаться двумя килограммами ягод дня три подряд. Вот и сэкономлю на его жратве.

* * *

— Дима! Дима, я вернулся. Дима, ёб твою мать, ты там сдох что ли? Я ставлю коробки на небольшой шкафчик для обуви и снимаю с себя изрядно потяжелевший рюкзак. Ларина не видно и не слышно — делает вид, что заснул. Снова пытается меня наебать. Уж я-то знаю, что он никогда не спит днём. Разве что периодически, когда с раннего утра заявляет, что ему кажется, будто он снова впадает в глубокую депрессию. Скидываю кроссовки и снова беру поддоны с этой ёбаной ягодой в руки, чтобы встретить его во всеоружии. — Дима, пиздуй сюда, утёнок мой. У меня кое-что для тебя есть. Нарочито долго возится на кровати, скрипит матрасом, пытаясь сделать вид, что заправляет постель. Выходит ко мне, шлёпая босиком по паркету, с сердитым взглядом мальчугана, которому подарок на день рождения дарят с опозданием. Кажется, рот для приветствий, да и просто разговоров, открывать не хочет. — Ну ближе-то подойди. Смотри сюда. Ещё не видит своего подарка в приятной для глаз полутьме прихожей. Осторожно, нетвёрдыми шагами ступает ближе, всматриваясь в нетяжёлый груз в моих руках. Включает светильник. Наконец видит. И после этого он отрицает, что портит зрение своими псевдонаучными книгами, когда читает по ночам с фонариком? — Нравится? Дима резко меняется в лице, переставая болезненно щуриться. Трёт пальцами глаза и ощупывает затылок, слабо путая и так нечёсанные волосы, летом будто тронутые мёдом. Подходит ко мне ещё ближе, но не вплотную. Сладкая клубника манит его своим ароматом; это можно заметить по трепету ноздрей и еле заметной блаженной улыбке, которую он ненатурально скрывает за хмурой гримасой недоверия. Не могу понять, где актёрская игра у него хуже. В его короткометражке, в последней «Ночи на Земле» или прямо здесь и сейчас? Наконец сдаётся. Улыбается широко, не пряча ямочки на щеках, оплетает руками мою шею, перегибаясь через коробки и смазанно целует меня в уголок губ. Я стою и не двигаюсь, пытаясь не спугнуть его, Диму, такого внезапно дружелюбного, мягкого сейчас. Он же быстро отстраняется, забирает свой паёк на завтрак, обед и ужин и идёт на кухню к раковине, тщетно пытаясь не показать, как внезапно у него появился аппетит. Кропотливо омывает прохладной водой каждую ягодку, выбрасывая немногочисленные подгнившие, пока я неспешно споласкиваю руки и запихиваю продукты в холодильник. Я ставлю на стол баллончик взбитых сливок, который захватил у самой кассы, но знаю, что какими бы вкусными они не оказались, он их не съест. Из принципа. Он ведь за здоровое питание, и мясо поэтому не ест. Ну да, очень здоровое. А он ставит на стол миску со своей клубникой и небольшую тарелку для хвостиков. Садится на стул, почему-то по-турецки, подобрав под себя ноги. Ему так удобнее. Делиться, кажется, не собирается. Но поделится, тоже из принципа. Я же сажусь напротив, доставая из кармана телефон, отключаю звук и делаю вид, что мне очень интересно то, что я вижу в новостной ленте в ВКонтакте. Смотрю на него украдкой: он читает состав взбитых сливок, периодически стреляет в меня взглядом, потом отставляет белый баллончик в сторону и наконец притрагивается к клубнике. Мягкими губами он обхватывает крупную ягоду, смыкает белые зубы, кусает, облизываясь. Жуёт медленно, неторопливо, прикрывая от удовольствия глаза, наслаждаясь сладостью последней июньской клубники. Я думаю, что он сейчас очень открыт для меня. Невольно сглатываю от того, как соблазнительно это выглядит, и наблюдаю, как подрагивают его ресницы. Шумно и прерывисто выдыхаю. Он резко открывает глаза и смотрит на меня. Я, успевший вновь безобидно уткнуться в мобильник, непринуждённо отрываюсь и непонимающе пялюсь на него. Взбалтываю баллончик со сливками и с каменным лицом заливаю белую сладость себе в рот. — Юр, ты нормальный? Ты знаешь, сколько там сахара? — Знаю, — мычу я, глотая это химическое дерьмо. — Но вкусно же. Он закатывает глаза и опускает голову, решая, что я не достоин общения с ним. А я открываю камеру, чтобы немного поснимать его, желая запечатлеть то, чем смогу насладиться как минимум через год. Он доедает ягоду и притрагивается к следующей, а я тянусь за сливками и делаю вид, будто читаю что-то, а сам зажимаю кнопку внизу экрана. Мелькает и сохраняется несколько кадров — Ларин с приоткрытым ртом, с ягодой, вот он случайно касается пальца кончиком языка. Кладёт в рот ещё одну ягодку, уже поменьше. Полупрозрачная карминовая капелька проделывает короткий путь от его нижней губы до небольшого шрама на подбородке, и Дима тянется за салфеткой, неохотно приоткрывая глаза. Я снова открываю ВК и подпираю щёку кулаком, украдкой рассматривая его. — Ты можешь не пялиться на то, как я ем? — Что? С ужасом понимаю, что разглядываю его уже секунд десять. Непрерывно, не моргая. Он слабо хмурится, а я глупо хлопаю глазами, не понимая его недовольства. — Ты тоже хочешь, или что? — Да, хочу. — Так сказал бы сразу. Ларин снова закатывает глаза, стремясь показать, какой я тупой, а я закидываю в рот пару ягод и с аппетитом съедаю их, заливая сливками. Не столь эстетично, как он, но тоже сойдёт. Как говорится, под пиво потянет. Так всё и продолжается. Более-менее мирно. Дима ест, я ем и снимаю одновременно, пока он не замечает, что я занимаюсь чем-то не тем. — Ты меня сфотографировал сейчас? — Что? — Дай фотки глянуть. — Какие фотки? — Юра, блять, ты аутист? Теперь уже закатываю глаза я, сдаваясь гораздо быстрее него до этого. Протягиваю ему телефон, сразу же начиная уплетать ягоду за обе щёки, пока он занят разглядыванием своей рожи. Ларин же хмурится неверяще, не понимает, почему он выглядит непохожим на себя обычного. Пытается изобразить ненависть ко мне, начинает рычать. — Ну и что это за хуйня? — вопрошает он, слегка увеличивая изображение. — Не хуйня, а искусство, — прячу виноватую улыбку. — Да я тут как шлюха! — Дима пытается возмущаться, после так же сжимая губы в тонкую полоску, чтобы не выдать истинной реакции. Я всё равно замечаю крохотные ямочки на его бледных щеках. — Так я и не собираюсь ни с кем делиться этой порнографией. Разве что слегка приумножу её количество. В магазине ведь оставалось ещё много клубники. Он свихнётся нахер, когда это увидит.