На ромашковом поле

Марко ни разу не приходил к Бертольду во сне. Не смотрел тревожными глазами, не спрашивал жалостливо «За что?», даже не стоял где-нибудь в сторонке, придерживая откушенную руку другой, оставшейся. Его просто не было и всё. Как будто и не существовал. Поэтому спать Берту нравилось, во сне он освобождался и отдыхал, а кошмары его начинались только с утренней побудкой. Осознанные многочасовые кошмары. Поговорить было не с кем. Райнер временами становился совсем плох, и Берт старался попусту его не тревожить, а Анни теперь была вне досягаемости. В полиции, поближе к королю и возможному владельцу координаты, как они предполагали ранее. Когда выяснилось, что это Эрен, поздно было что-то исправлять, да и привлекли бы ненужное внимание. И не захотела бы Анни с ним говорить об этом. Берт не спрашивал, но догадывался, а вскоре совершенно убедил себя в том, что она возненавидела их обоих за Марко. За то, что не позволили ей в этом не извозиться, а Анни не любила пачкаться в чем-либо без крайней надобности. Это мучило Берта особенно — то, что и ей пришлось, и что не остановил Райнера, не вразумил. А мог ли? Мог попытаться, говорил он себе всякий раз, должен был, но не стал, испугался, ни на Марко не смотрел, ни на Анни, а мог бы — заткнул бы и уши, и вовсе бы сбежал. Домой, к маме, в свою комнату, где кровать с периной, вышитые подушки и кувшин молока на столе. Но он стоял там, как трус и дурак, и дал Анни повод отныне себя презирать. Марко не презирал бы. Он смотрел бы с пониманием, с этой ненавязчивой своей улыбкой, как тогда в столовой, когда Берт случайно толкнул его и Марко пролил суп. «Нестрашно, ты же не нарочно». Нарочно, думал Берт, чистя стойло, дежуря по кухне, слушая лекцию о механизме работы строя дальнего обнаружения, я сделал это нарочно, всё сознательно, не во сне, не забавы ради, не по недомыслию. Я убил тебя, сознавая всё от и до. Ты умер, Марко, так почему ты не требуешь ответа «за что?». Я бы тебе рассказал. И стало бы легче. Вот в этом дело, каждый раз решал Берт, доходя в размышлениях до этого места, мне стало бы легче, а разве я заслужил? Не заслужил. Когда убивали титанов Ханджи Зоэ, Берт не смог даже прикоснуться к приводу Марко, Анни пришлось держать его у себя и самой предъявлять проверяющему. Взял бы его тогда Берт или Райнер, и Армин не увидел бы и не понял, и Анни была бы вне подозрений, и всё пошло бы иначе, но они опять спасовали и предоставили разбираться с трудностями ей. Но с Райнера сейчас никакого спроса, а он, Берт пожелал, как обычно: отвернуться, зажмуриться, сжаться, а Марко всё улыбался, и глаза у него карие, добрые, и хоть вой. Берт выл, засыпая, потому что сил к отбою уже практически не оставалось. Он звал Марко в свои сны — хорошие светлые сны, вопреки всем представлениям о муках совести и подсознания. Бертольд видел во сне дом, луг за воротами, ромашковую поляну, сидел на нагретой солнцем земле, ловил ртом полевой ветер. Приходи, звал он Марко на пороге бодрствования и сна, забери это себе, пусть будет твоим, мне не надо. Но Марко не приходил, а дожидался его с рассветом и уже смотрел, улыбался, и веснушки, как гречишная пыльца, покрывали его круглые щеки. Добрый и светлый Марко, которого он убил. Прошло достаточно времени, прежде чем Берт пришел к главному — забери у меня всё: отрадные сны, покой, счастье и надежду на прощение, только не заставляй разделить твою участь. Что угодно, Марко, только не так, как ты. Последняя боль оказалась самой невыносимой из всех, что ему доводилось испытывать. Армин, все ещё тупой титан со стеклянными глазами и бессмысленным выражением лица, наклонился так близко, что заслонил небо. — Кто-нибудь, помогите! Райнер! Анни!.. Марко?! — Ну что ты кричишь? — голос спокойный, ласковый. — Больно! — всхлипнул Берт. — Разве больно? Берт прислушался к себе, поднял руки, ощупал плечи, лицо, грудь, посмотрел на месте ли ноги — всё цело и совсем не болит. — Нет, — сказал он, — не больно. — Вот и хорошо. — Марко… — слов было много и все растерялись, мысли сами собой обратились в туман и рассеялись, как под полуденным солнцем. — Здесь у тебя хорошо, — сказал Марко и, выпустив из объятий, взял Берта за руку. Тот, не отнимая руки, оглянулся, теплый ветер забрался за шиворот, зашелестели высокие травы. Берт лег прямо в ромашки и стал глядеть в высокое чистое небо.