Странные деньки Академии Блэквелла

Маленькая голубая сойка, сделав круг над спокойными и сонными общежитиями Блэквеллской Академии, села на небольшой тотем во дворе, чирикнула и с любопытством оглядела пустой двор в поисках, быть может, перекуса, но, ничего не обнаружив, вспорхнула, пролетела ещё один круг и опустила свои синие пёрышки на подоконник одного из окон. Её внимание привлёк блеск висевшей на окне побрякушки: три пули на длинной цепочке так заманчиво сияли в свете утреннего холодного солнца, что сойка, привлечённая отблеском, с любопытством оглядела и саму комнату сквозь оконное стекло. Привлёкшим внимание птицы помещением оказалась комната одной из обычных учениц обычной старшей школы обычного маленького американского города под названием «Аркадия Бэй», что, впрочем, для разочарованной сойки не имело никакого значения. Возмущённо чирикнув, она улетела прочь. А внутри, за окном, противно запищал будильник, словно бы запоздало отвечая своей новой живой подруге из плоти и полых птичьих костей собственным щебетанием. Девушка, спавшая на кровати, пошевелилась, поднесла руку ко лбу и пробурчала: — Что за дерьмо... — Это совершенно не было вопросом. Утверждением. Так начиналось почти каждое утро Нейтана Прескотта, только обыкновенно будильник был не таким противным, свет не таким ярким, голос не таким высоким, а волосы не щекотали щёку. Он не сразу сообразил спросонок, что именно в происходящем совершенно отличается от естественного, — а отличалось практически всё, — но, когда до него дошло, Нейтан резво подорвался с кровати, от неожиданности запутавшись в длинном покрывале, свалившись вниз и едва не раздавив лежащий на полу полароид. Надо признать, он довольно быстро догадался, что находится в комнате Максин Колфилд. Если и были в школе ученики, которых он ненавидел столь же сильно, как девушку, что свидетельствовала против него на суде по делу убийства Хлои Прайс, то… да о чём тут можно говорить, конечно, их не было. И в этой комнате он, само собой, уже бывал. Копался в её вещах в поисках грязных секретов, открывающих возможности для шантажа, своровал одно из селфи, испортил стену. Это произошло ещё до того самого суда, потому что Прескотт был достаточно умным засранцем, чтобы понимать: Макс станет главным свидетелем — и рассчитывать на дружескую поддержку местной феминаци ему не приходилось. Она не слишком-то ему благоволила. И, чёрт возьми, он не виноват в том, что у него нет достаточно больших сисек, чтобы грёбаная лесбиянка Макс снизошла до помощи ему. Ну, ладно, может, на какую-то долю в её отношении был виноват он сам. В любом случае, никаких мирных способов разрешения конфликта с ней он не знал. К счастью, Макс, как он подумал, напуганная его угрозами, поддерживала версию о некоторых психологических сложностях Нейтана. Что до остального — боже, храни Америку! — возможность дать на лапу судье, психотерапевту, полицейским и прочим, прочим, прочим людям, которыми в духе старого доброго рабовладельческого строя распоряжался его всевластный отец, позволила ему остаться на свободе с назойливыми обязательствами регулярно посещать как полицейский участок, так и хоровод разнообразных психиатров и психотерапевтов, но всё это, конечно, было не такой проблемой, как грозившая ему первоначально жизнь за решёткой с принудительным ношением консервативных оранжевых роб. Однозначно: долой оранжевые робы — они совершенно не укладываются в понятие «тренд сезона». Итак, подорвавшись с кровати и свалившись на пол, наш герой нащупал ладонью полароид, огляделся сонными глазами, безуспешно попытался вспомнить вчерашний день — он зиял в памяти чернейшим провалом в безграничное ничто… и осознал всё. — Браток, ты, блядь, трахнул Колфилд?! — шокированно выдал он вслух. Живое воображение послушно подставляло картинки того, как он под кайфом вламывается в комнату вышеупомянутой, как, заламывая ей руки, воплощает в реальность некоторую незначительную долю того, о чём иногда подумывал перед сном или с утра, возвратно-поступательными движениями руки утихомиривая раздражающую эрекцию. Отсутствующая память моментально показалась ему как со стороны «спасибо, что я этого не помню», так и «чертовски жаль», составив сложный противоречивый комок спутанных мыслей. К сожалению, пугающее предположение стало не последним его шоком этим тяжёлым утром, потому что в следующую же долю секунды он понял: фраза «браток, ты, блядь, трахнул Колфилд» была сказана голосом той самой Колфилд. Всё еще недоумевая и не понимая ни единой доли происходящего, попросту не готовый с утра пораньше к столь сильным потрясениям, он трясущимися руками себя ощупал, боящимися глазами себя осмотрел и дёрнул к зеркалу. Визг его слышали по всему общежитию. По женскому, надо сказать, общежитию. Девочки — существа любопытные, и некоторые пташки тут же сбежались к двери Максин, активно желая обругать соседку за ранние вопли, а заодно и узнать их причины. К сожалению, дверь ответила гробовым молчанием на их вкрадчивые постукивания и на едкие комментарии, так что через некоторое время все снова потеряли интерес к Колфилд и разошлись по своим делам. А вот на «Нейтана Прескотта», в ту же самую секунду ошарашенно глядевшего на свои руки в «собственной» комнате, никто внимания не обращал. Как минимум потому, что Макс Колфилд, — а это была, как вы уже догадались, она, — человек исключительной выдержки, пример для подражания, и можно даже сказать, железная Макс. Вместо «ТВОЮ МАТЬ, ЧТО ЗА НАХУЙ?!» она тихо произнесла лишь: — Блядь, Макс, я очень надеюсь, что тебе это снится. Очень-очень надеюсь. Но нет, жестокая жизнь не оставляла сомнений: никто из них на момент семи часов утра двадцатого ноября две тысячи тринадцатого года уже не спал. Какое-то время Нейтан сидел на полу и тупо смотрел в две беспредельно чернейшие, как вся его несчастная жизнь, гнёзда настенной розетки под зеркалом, в которое снова глянуть он попросту боялся, хватался за голову, спрашивал себя, за что ему досталась такая кошмарная жизнь, но вскоре всё же взял себя в руки и снова осторожно заглянул в зеркало. Хоть в его новом положении и были определённые плюсы, минусы их перевешивали многократно. Из зазеркалья его новое тело глядело на него развратно и нагло, словно говоря: «Вот ты и попал в ловушку, приятель. Каково тебе ощущать себя слабой цыпочкой?» Оставляя молодого человека во внутренних терзаниях и горячем желании найти настоящую владелицу самому разбираться в тонкостях строения женского тела и одежды, перенесёмся снова к реальной Макс. Не теряя времени, она поднялась с кровати, искренне радуясь, что Нейтан уснул в том, в чём вернулся в свою общагу, и направилась в Академию, рассчитывая перехватить парня (девушку?) до того, как тот успеет вытворить что-нибудь гадкое с её телом. К сожалению, когда она появилась в классе, его там не было, да и в принципе почти никто не присутствовал. Только Кейт Марш, заплаканная и тихая — её всё еще доставали по поводу развратного видеоролика, так надолго занявшего умы не только мужской половины студентов, но и, пожалуй, женской, правда, по совершенно различным причинам. Макс с сожалением думала, что вряд ли может помочь ей добрым словом теперь, когда находится в теле того самого человека, который вовлёк Кейт в ужасную ситуацию поцелуев с парнями из Циклона, тайком накачав её, как все мы помним, наркотой. Бедная, невинная Кейт! То есть, конечно, она могла бы подойти и хотя бы извиниться за Нейтана, но она ещё рассчитывала на крохи благоразумия в голове ненормального психа и надеялась на сотрудничество, так что ухудшать ситуацию было совсем не в её интересах. Как бы ни осуждала Колфилд участников Циклона, теперь она вынуждена играть по тем правилам, которые задавало ей новое тело. К тому же, неизвестно, насколько она в нём останется, и неизвестно, как именно она стала «Нейтаном Прескоттом». Последний вопрос волновал её в особенной степени, вчерашний день канул словно бы в неизвестность, и, в отличие от реального Нейтана, она очень сомневалась, что могла бы чем-то накачаться или сойти с ума: способности по перемотке времени и печальная в своей светлой грусти неделя с Хлоей явно показали ей, что мир не ограничивается вещами, уже объяснёнными официальной наукой. Только когда прозвенел звонок, распахнулась дверь, впорхнула в класс истории Виктория Чейз с подругами, обмениваясь с ними странными для Макс заговорщическими взглядами, села на своё место толстушка Алисса, появился и Уоррен, на которого Макс посмотрела с изрядной долей тоски — её бойфренд мог бы помочь с новой ситуацией, если бы руки Макс не были, фигурально выражаясь, связаны моральными обязательствами перед настоящим владельцем её нового тела. В конце концов, самым страшным событием за сегодняшний день стал поход в туалет: пока она мялась перед дверью «мужской комнаты», её успели пару раз одарить тихими нелестными комментариями, и она по привычке не стала огрызаться, хотя настоящий Нейтан не стерпел бы такого отношения к своей королевской персоне и наверняка устроил бы скандал. Но это ещё ладно, потому что писсуар составил гораздо большую проблему. Макс очень хотелось бы стереть из своей памяти то, что ей пришлось увидеть и даже пощупать. Макс чувствовала себя совсем не в своей тарелке, если можно так выразиться о теле восемнадцатилетнего парня-психопата, пристрелившего её лучшую подругу, которого она если и не ненавидела, то точно боялась, недолюбливала и при этом жалела. Она не слушала преподавательницу, замкнутая в своём маленьком интровертном мирке, обдумывая новую загадку, подкинутую ей этой странной жизнью, когда дверь распахнулась и на пороге класса появилась «девушка», ошарашившая своим видом, пожалуй, всех присутствующих, включая и саму Макс. Девушкой, как несложно догадаться, была «Максин Колфилд», тихая и неприметная ученица, перешедшая в Блэквелл в этом году.