***
В городе было душно. Кит замедлился. Как много людей. Они были везде. Двигались в разных направлениях, не замечая, соприкасались плечами, локтями. Не останавливались. Видеть человеческие лица, красивые и не очень, радостные и хмурые, незнакомые, но родные, Киту было непривычно и, безусловно, отрадно. Он оглядывался, его взгляд перебегал с одного человека к другому — лица возникали и исчезали со скоростью света. Звёздами пролетали мимо него. Рой шагов. Женский смех. Грохот машин. Уличная музыка. Крики. Возня. Кит напряг слух — множество звуков, давно забытых под давлением отвратительного безгласия космоса, разрывало его внимание с непривычки. Ропот, трескотня, перезвон, гвалт — все сливалось в единый многокрасочный голос. Голос города, движения, жизни. А цвета — яркие, динамичные — впивались в мозг красочным салютом. Не было приторно-белых стен замка, чёрных дыр космической клетки. Были красные юбки, кирпичные здания, чернильные машины, неоновые вывески, высокое голубое небо. Игривые блики играли на стёклах очков, на окнах домов и машин. Окружающее взыграло насыщенным, родным всплеском цветов, вдохнувших в него городскую энергию. Воздух, удушливый, тяжелый, проникал в легкие непривычной смесью запахов. Запахами едкого бензина, тонких женских духов, горячих булочек, сигарет, кофе, пота. Запахами, которых так сильно не хватало Киту. Кит скучал по такому своеобразному беспорядку и неорганизованности. Гул давил со всех сторон. Голод был утихомирен в атмосферном кафе-ресторане корейскими закусками. Во рту растекалось обжигающее послевкусие васаби. Трассы не были нагружены. Городская библиотека мерно посапывала. Кит плыл между стеллажами и пальцами проводил по корешкам. Страницы шелестели. Бесцветные пушинки парили в солнечных лучах обворожительными привидениями. Минуты сыпались, словно песок по ладоням. Часы испарялись. Но Кита не заботило время. Глаза, полуприкрытые, затуманенные вуалью опьяняющей нирваны, скользили со строчки на другую, поглощая из каждого слова древнюю, непостижимую магию, которую хранили в себе годами эти страницы. В голове мельтешили незаконченные образы. Тротуары накрылись волнами людей, вышедших из зданий. Тесно. Как в муравейнике. Кит был склонен наблюдать за жизнью в городе. Он шагал, дышал пылью, слушал многозвучную мелодию улиц. Бродил по аллеям, главным дорогам, площадям, отдыхал в парке. Иногда заглядывал в лавочки и магазины по пути, осматривался, будто подмечая что-то важное в голове, а после снова возвращался к своему шествию в никуда. Он изучал лица, следил за мимикой и жестами, не упускал ни одну мелочь. Будто всего было мало. Казалось, Кит пытался объять весь город, впустить его в себя и заполнить нутро всем человеческим и таким неправильным и неидеальным. Кит знал наизусть практически каждую деталь — словно губка, он давно уже впитал карту города. Любил фланировать. Особенно поздними вечерами. В тишину. Это было как своеобразное хобби. Прогулки успокаивали, выветривали злость и агрессию, сглаживали острые выступы. Привносили некое подобие спокойствия. Когда Кит вернулся к байку, окна горели пламенем. День клонился к своему концу. Не спуская глаз с горящих высоток, тянувшихся безнадежно в небеса, Кит докуривал ещё одну сигарету. Розовеющие облака плыли сахарной ватой над городом. Лишь закинув голову назад, можно было проследить за мерным ходом странников, таких отчуждённых и умиротворенных. Они появлялись из-за небоскребов надеждой и тут же ускользали вдаль, к солнцу, будто звали за собой. Только тогда Кит подметил, что стены зданий-гигантов создавали ощущение некой неволи, клетки из копоти, пота и шума. Немедля он запрыгнул на байк и полетел прочь из мегаполиса за облаками.***
Когане не мог вспомнить, когда в последний раз так рьяно ездил. Он превратился в пулю — острую, холодную, смертоносную. Байк врос в его существо, а, может, и вовсе наоборот. Все, что Кит мог чувствовать, — это давление ветра. Края куртки били по плечам. Противоречия разрывали ровный ход мыслей. Неволя. Что могло быть невыносимее, чем клетка, в которую постоянно возвращаешься? Рамки, за которые запрещено заходить. Город был полон суматохи, беготни, пыхтел спешным оживлением. В нем царила стихийность, не присущая космосу. Но даже его сумбурное дыхание подчинялось какому-то строгому ритму метронома. И Кит тоже был вынужден повиноваться этому неукоснительному, безустанному ходу. Не переходить черту. Безукоризненно соблюдать правила. Вставать себе на горло. Ложится четко в одиннадцать часов, просыпаться в шесть, посещать лекции, заниматься в пять, есть три раза в день, каждые выходные бегать по утрам. И это не казалось странным. Когда же его отчислили за излишнюю любознательность и несоблюдения норм, жизнь завертелась настоящим ураганом сводящей с ума вольности. Кит отключался с рассветом, а в полдень только-только открывал ноющие глаза, ночи он тратил в соблазняющих огнях неонового мегаполиса, позже попал в плен своих безумных исследований и жажды приключений, он уделял целые дни книгам и тренировкам, принимал пищу, лишь когда осознавал нужду и слабину в теле, голова вертелась кругом — дни улетали в небытие, растворялись в исступлении. Не существовало будних и выходных, дат и месяцев — сутки делились на рассвет и закат. И ему нравился этот хаос. Не было никаких границ, сковывающих его природу. Он был свободен. В своих поступках, выражениях, воззрениях. Потом появился Широ. В сияющем венце рассудительности и благородства. Решетки камеры лишь явственней подчеркивали абсолютную правильность и идеальность его существа. Кит отчетливо помнил стопку купюр, которые Широгане протянул охраннику, и гаденькую скользкую дугу на мерзком лице. От удара сигарета вылетела изо рта. Широ был зол. Впервые. Его голос никогда не был таким громким, недовольным, разочарованным. Челюсть зудела от боли. Сердце — от еще более болезненных ударов совести. «Прости. Я… погорячился». После этого дня Кит больше не курил. Хотя это слишком громко сказано. Иногда он все же любил давать слабину и дымить. Вспоминать безумные закаты, горячие поцелуи, ослепляющий адреналин. Благодаря усилиям Широгане, Кит вернулся. Встал на ноги, как любил повторять себе. Однако шрамы, полученные при неистовом урагане, лишь украшали его тело. Глубокие и незабвенные, они въедались в него, и как бы безупречно ни был распределен график, Кит подсознательно стремился исказить его векторное направление. Широ лишь смотрел на насупленного парнишку и хмыкал. У них с ним была одна цель. Свобода. И неизвестность. Космос. С недавних пор ставший тяжелым бременем. Второй раз его отчислили за стремление обладать правдой. За неукротимое естество. Дикость. В горле жгло от колючего крика, бешено рвущегося наружу. Кит его отпустил. С рычанием, с яркими звездами в глазах, с красным шипящим ядом. И вмиг стало тихо. Пустыня пылала в пожаре заката. Кит ветром пролетал сломанные хребты, молчаливые впадины и угрюмые пещеры. Он остановился у утеса, где всегда предпочитал встречать закат и молчать наедине с небом. Воздух, накаленный, плотный, обволакивал со всех сторон и отдавался в лёгких вольностью и непорочностью природы. Безмолвие испепеленных просторов, в отличие от отяжеленного, неоднородного многоголосья города, убаюкивало и позволяло забыться. Кит встречал закат каждого дня. Но сегодняшний был особенный. Пленяющий. Невероятный. Последний. На горизонте расстилались рваными цепями причудливые горы, сплетающиеся в необыкновенные образы. Солнечные лучи огнём освещали каждую их впадину и выступ, и этот красно-оранжевый цвет, такой густой и непривычно живой, застревал в сознании. Каменные титаны откидывали непроглядные грузные тени, а на их горячих карминовых телах до абсурда чёткой горизонтальной линией разделялись золотистые прикосновения заката от мрака. Небесный диск, очерченный ярким ореолом, уползал к земной границе, на прощание оставляя поцелуи уветливых фей, так неистово стремившихся напоследок обласкать весь белый свет. Они тянули свои тощие блестящие руки к Киту, гладя с материнской нежностью по щекам и обещая вернуться завтра, с рассветом. Светило было объято растекающимся эфемерным золотом, горизонт накрывала броская оранжевая полоса, а выше, облака угрожающей раскаленной лавой текли по засыпавшей небесной глади. В этом огне была запечатлена необузданная душа смутьяна. Солнце с трепетом коснулось горизонта, и он хищно начал всасывать ее душераздирающий свет. Смерть дня оставляла раскалённый отпечаток в памяти. И Кит с жадностью набирал в себя жар погибающего солнца, огненные облака, которые, казалось, оставались на коже болезненно приятными ожогами, бордовую краску теней и запечатленную плавным переливом тьму, подкрадывающуюся сзади с тихим воем. Потому что в космосе не встретишь такой земной очаровывающей красоты смерти. Не будет знакомых пустошей, высушенных и болезненных, и непоколебимых титанов, и колыхающихся в пожаре облаков, и высокого бесконечного небосвода, непрерывно зовущего его в даль неизведанного. Дом. Еще с детства Когане с трудом переносил тоску, и возраст лишь ухудшил данное положение. Осознание того, что было нагло вырвано из его рук и чего он был лишен в отличие от многих таких же, как и он сам, детей, ядом растекалось в сердце. Кит ненавидел возбуждать в памяти прошлое, а иногда направлял все свои силы на то, чтобы отогнать его. Он закрывался в коконе своей занятости, работал круглые сутки, только бы естественная усталость растворила его мысли. Кит боялся прощаться и зашивать раны. Они взывали и гнили внутри. В возрасте двенадцати лет Когане отчётливо понял, что он никому не нужен. Его названные родственники, которые, на людях омерзительно воркуя, обвивали его своими деревянными руками, не только не могли дать ему что-то отдаленно напоминающее тепло и любовь, но и попросту оскверняли святое понятие семьи своим лицемерием, поверхностью и скрытой грязной злобой. Ненависть была взаимная. Кит помнил ругань, удары, крики, подвал, сырость и закипавший внутри вулкан ярости. Когда последний лучик скрылся за горизонтом, а приглушенные следы на западе — все, что могло напомнить о бытие солнца — теряли свое предсмертное тепло и одолевались всепоглощающим мраком, Кит поднялся. Перекус был совсем скорым. Небольшой глоток бренди отозвался солнечными ожогами в груди. Пора было возвращаться. Кит завёл мотор. Выдохнул. Рванул. Кит продолжал повторять себе, что одиночество это естественно. Не страшно. И не о чем жалеть. А душевные терзания это лишь химия нашего организма. Которую можно вылечить. Забыв о ней. Игнорируя. Смеркалось. Вокруг все приобретало загадочную приглушенность, скрываясь под навесом теней. Огненно-желтая луна бесшумно выглядывала из-за горизонта, будто напоминая о том, что времени оставалось немного. Кит ухмыльнулся. Рассмеялся. Внутри растекалось охлаждающей умиротворённостью чувство обновления и легкости. Забылся весь груз, который взвалился на его плечи, разум был отчищен от неподъемных фраз, смылась копоть и пыль, последние остатки неволи. Кит с улыбкой мог заявить, что свободен. И он просто наслаждался этим новообретенным чувством, разрывая пулей свой путь в никуда и закапывая ещё глубже все сомнения и тоску.***
— Тебе не следовало оставлять своего Льва. Это было опасно, — первое, что услышал Кит, когда вернулся к лачуге — месту, где паладины договорились встретиться перед отлетом. Ребята сидели вокруг мерно потрескивающего костра, окруженные Львами. Лэнс как всегда опаздывал. Широ смотрел с укором, который был вовсе нехарактерен ему. Глуша мотор, Кит пожал плечами и буркнул, что у него было все под контролем. Несомненно, за свой проступок он получит от Аллуры. Широ повторил, что необходимо быть внимательным и не забываться: военное положение никто не отменял. Странно было видеть его таким напряженным и мрачным. Словно над ним нависала грозовая туча, поглотившая весь теплый, отцовский ореол над головой. Она сковывала в движениях, придавала фигуре обременяющую досаду, накрывала зрачки темными облаками с яркими зигзагами молний. Кит уселся рядом с Пидж, чье лицо, казалось, залили цементом — настолько оно было беспристрастным и отчужденным. Острый взгляд детских глаз не сходил с пламени, и огонь блестел глубоко в зрачках. Руки обнимали колени, пальцы вцепились в ткань одежды. Лишь нижняя губа иногда вздрагивала, будто девочка собиралась сказать что-то очень важное, но постоянно одергивала себя. Дыхания совсем не было слышно. Ханк выглядел не лучше. Неестественно замкнутый, вялый и грузный, он смотрел куда-то в даль и отстраненно молчал, хотя чаще и успешней всех подбадривал ребят в трудные минуты. И именно сейчас особенно не хватало его забавно дрожащего, яркого голоса. Висело мучительное молчание. Мерный треск бревен. Киту стало стыдно. Синий Лев появился над головами спустя полчаса. Еще издали Кит моментально подметил слабину и неуверенность, с которой подходил всегда бодрый и самовлюбленный Макклейн. — Простите за опоздание, — смуглое лицо исказило жалкое подобие привычной харизматичной ухмылки. Огонь тихо коснулся Лэнса. Печальные глаза, осунувшаяся фигура, придававшая молодому паладину болезненный и беспомощный вид, дергающиеся пальцы и дрожащая челюсть, — ничего не скрылось от проницательного Кита, и чем больше он замечал, тем больнее сжимался чертов орган в груди и давили рёбра. Никто не отозвался. — Надеюсь, все прихватили с собой вкусненького? — Лэнс попытался как-то сломить гнетущую тишину. Но ответом ему были лишь еле заметный кивок Кита и мычание Ханка. Губы страдальчески искривились. Кит мгновенно уловил — Лэнсу жизненно необходимо сейчас отвлечься. — Наши действия? — МакКлейн направил измученный взгляд в сторону Широ. — Ждем указаний. Хотя пора бы уже. Глухо. — Отлично, — ясно прозвучали неудачно скрытые нотки едкости. Лэнс упал рядом с Китом. Тот опустил голову, избегая его взгляда — знал, что просто не выдержит. Он отчетливо видел, что творилось вокруг него, с колющей ясностью понимал, что так безудержно терзало и изводило его товарищей, чего попросту не мог испытать он. Кит ощущал себя невесомо парящим в то время, как его друзья, единственные друзья, камнем упавшие наземь, разрывались от страшной тоски и собственной беспомощности перед ужасающим одиночеством. Но встреча была неизбежна. И с болезненной явственностью Кит ощутил пусть задержанный, но особенно заостренный удар совести, который отдался мучительным осознанием того, что он самый последний кусок дерьма на всем белом свете. Глаза Лэнса были накрыты мутной непроницаемой пеленой приглушенности, истощавшей задумчивости. Чувство полного обескураживающего бессилия перед роком судьбы угнетало, озлобленно разрушая, словно карточный домик, веру в себя, в свою правду и в своё восприятие мира. Растекалась тонкая грань между реальностью и кошмаром, отчаянно царапалась и стонала мольба проснуться — но все оставалось по-прежнему. Балансирование на тонкой нити самообладания, заторможенное понимание окружающей острой и стремительной действительности, глухой рваный шум в сознании с летающими обрывками самых больных и противоречивых фраз. Вот, что отражали глаза Лэнса. И отражали глаза Кита двенадцать лет тому назад. Несмотря на свое жалкое состояние слепоты, Макклейну не составило особого труда заметить следы приобретенного успокоение в лице соседа. — Хотел бы я быть на твоем месте. Его голос предательски дрогнул. — Не говори глупостей, придурок. Зря они вернулись. Это была ошибка. Не находя себе места, Кит поднял голову. Небо было изумительно прекрасно в эту ночь. Безоблачное, накрытое изящным, белесым платком сверкающих огоньков, который придавал ему особую очаровательность. Скоро они вернутся в этот ад, а Кит, как и в детстве, будет продолжать восхищаться красотой космоса, убивая галрианцев и сражаясь за спасение планет. — Эй, — Лэнс легонько толкнул соседа локтем, — есть, что глотнуть? Кит молчаливо достал фляжку из внутреннего кармана, не смея даже поднять взгляд. Макклейн усмехнулся: — Да расслабься. В чем… ты можешь быть виноват. Правда. Но далеко не утешающая. Лэнс принюхался, ехидно улыбнулся и со словами «то, что надо, друг» сделал жадный глоток, запрокинув голову. Он сморщился и звучно выдохнул. Кит перехватил флягу и последовал его примеру. Потом он достал «Parliament» и с облегчением закурил. Лэнс любезно отказался от предложенной сигареты, отдаваясь полностью терпкому алкоголю. Зато Широ, к удивлению Кита, оказался не против. Брошенные привычки юности. Было огромной ошибкой вернуться. Как после такого можно продолжать сражаться? Как можно вообще подобное пережить? Смотря в глаза самым дорогим людям, с которыми, возможно, ты в последний раз, произносить: «Я должен идти», и лгать, что вы скоро встретитесь? Кит поймал себя на мысли, что у Аллуры слишком жестокое сердце для девушки с ее трагической историей. Неужели она и вправду считает, что встреча с родной планетой и всем родным, что на ней есть, может привнести больше энтузиазма и уверенности? Однозначно нет. Это прощание лишь сломило их всех. Но не его. Сломанное нельзя вновь сломать. У Кита не было семьи, любящих его людей. Не было даже тех, кого бы он мог полюбить и принять. Единственным его другом был Широ, и Кит даже не помнит, как завязались эти в новинку тёплые братские отношения между ними. К сокомандникам он привыкал. Умение доверять людям вырвали из него ещё в паршивой юности. По словам Аллуры, их связывают крепкие узы не-просто-товарищества, но Кит не верит в чудеса. И если все же Вселенная избрала его пусть и из искреннего желания поразвлечься, то ему это погоды не меняет. Он в близких отношениях с одиночеством. Кит и есть само одиночество. И был им, сколько себя помнил. У Кита многое отнято в жизни. Как безумец, он держится за прошлое и идет ко дну. Единственное спасение — затолкать его как можно глубже и потуже затянуть в надежде, что он никогда не выпустит на волю эту мертвую затаенную часть себя. Кит привык сменять обстановку, образ жизни, окружавших его людей — ему это вовсе не нравилось, но он просто привык. Он знал, что это дается ему с легкостью, без особого сожаления. И оставлял Землю с таким же спокойствием. Был уверен, что упаковал все, что могло бы удержать его. Скучать ему здесь не по кому. Кит затягивался до предела. Сигаретный дым кружил голову. Веки опускались под давлением воспоминаний. Полуразвалившаяся хижина. Чарующее возрождение и смерть светила. Сумбурные, дикие города и их блеклое, по сравнению с луной, сияние. Титаны, закованные в горные цепи. Первородная красота безумства и естества. Свобода, бегущая по венам-потокам сухого ветра. Он сохранил их в сердце в виде изысканных, щекотливых бабочек. Так? Кит всегда считал, что многого от жизни ему не нужно. Он повторял себе тысячи раз по дню: достаточно того, что уже есть. А у него есть он, его мысли, цели и мечты, и снова он. Раздирая ногтями грудь, трепещущую в агонии потерянности, и нервно докуривая сигарету, дрожащую с пальцах, Кит убеждал себя в том, что все хорошо. И его беспочвенные грезы это лишь пережитки прошлого, неправильные и бесполезные в его будущем. Ему не зачем гнаться назад. И смотреть правде в глаза. Надо лишь держать в уздах своё слабое сердце, рвущиеся в поисках родного дома — места, откуда он не сможет уйти так просто. Где он сможет проститься с мраком, где отнятое вернется к нему объятья, где его будут ждать. А разум кричал: «Слабость! Это станет твоей брешью!» Космос казался ему сказкой, местом, где он будет нужен, где не будет ощущать себя лишним и неправильным. Он был яро убежден, что приключения, исследования, странствия зашьют черную дыру, развернувшуюся внутри его существа. Иллюзия. Кит до безобразия явственно продолжал ощущать и отрицать, что чего-то все еще не достает, и это что-то, несомненно, самое бесценное и прекрасное, что преподнесет ему жизнь. Если, конечно, преподнесёт… — Почему? Дрогнувший голос лезвием блеснул в тишине. Одним резким взмахом выдернул паладинов из глубокого болота мыслей. Кит повернул голову и замер. Пидж еле сдерживала слезы. Крупные, трогательные, столь непрошеные, они скатывались по щекам, и она невольно и грубо ловила их рукавом у подбородка. Кит никогда не видел подругу плачущей. Она улыбалась словно солнце, переливчато смеялась, напряженно работала, ругалась, дразнила, возмущалась, радовалась. Но никогда не плакала. Возможно, поэтому сердце Кита пропустило пару ударов. — Почему именно мы? — ее голос срывался, она не то хрипела, не то сипела, всхлипывая и содрогаясь. Лицо искривился в плачущей гримасе. Пидж сняла очки и зло вытерла глаза, но слезы продолжали раздражающе оставлять влажные дорожки. — Пидж… — в Широ проснулась привычная забота, его глаза засияли искренним желанием успокоить и помочь. — Это не судьба, Широ! — вдруг накинулась девочка. Она бросила страшный взгляд обиды, вражды и... укоризны. — Не предназначение! Случайность! Это всего лишь череда удач, не больше! То, что мы до сих пор не мертвы, лишь глупое совпадение! Каждое слово, наточенное и жгучее, словно кинжал, впивалось в самое нутро. Лэнса кинуло в мелкую дрожь, Ханк сглотнул комок слез, один Широ еще более-менее сохранял самообладание. Ведь это правда. Все сказанное Пидж — лишь правда, настоящая, истязающая, сводящая с ума, которую они отталкивали от себя всеми силами. А холодными ночами, когда наедине оставались лишь они сами, их мысли и эта гложущая отвратительная истина, каждый из них был готов истошно орать. — Я понимаю тебя… — Нет! — огрызнулась Пидж. — Не понимаешь! Ты не видел ее лица… А если мы не вернемся… если я их не найду, если… она не выдержит... мама… Её голос, дрожавший от слез, прорезал ночное полотно безмолвия. Она спрятала лицо в ладонях, всеми силами стараясь заглушить чувства. Паладины замерли. На Пидж было невыносимо смотреть. Каждый её судорожный вздох тупым ударом звенел в сознании. Сердце взрывалось от понимания своей беспомощности. На судьбу этого хрупкого ребёнка выпало непосильное страшное бремя. Оно изувечивало. Разрушало. Пидж вскочила. Стремительно. Не давая отчета своим действиям. Не находя им объяснения. Кит схватил её за руку. Потянул на себя. И поймал в своих объятиях. Крепко сжал, чтобы не вынырнула в порыве злости и стыда. Лишь этим жестом он прошептал ей о своём сожалении, о понимании и о поддержке. Ослабшие пальцы сжали куртку, плечи жалобно вздрагивали. Пидж приникла и тихо заскулила. Кит лишь сильнее прижал ее к себе, и невольно всплыли в памяти трогательные солнечные черты. Вспомнились щенячьи глазки сестренки. И Кит, словно находясь под непривычно приятным влиянием какой-то силы, уже давно забытой под густым слоем уединенности, ласково гладил девчушку по голове, прижавшись щекой к макушке. — Эй, — осторожно прозвучал сзади голос Лэнса, — я знаю, ты специально так делаешь, чтобы я тоже разревелся. Посмотри на Ханка, он нас сейчас затопит. Отшучивался — Киту не нужно было оглядываться, он знал — Лэнс вытирал проступившие слезы. Он подполз с правой стороны, обхватил Пидж свободной рукой и, положив голову ей на плечо, срывающимся шепотом говорил ей самую душещепетильную правду, которую нечасто можно услышать от этого самовлюбленного оболтуса. Кит даже не заметил, как Широ заботливо обнял их с Пидж, как Ханк обвил ребят теплыми ручищами, не стесняясь своих рыданий. Он лишь отчаянно стремился разобрать бормотания Лэнса. —… не позволим кому-либо навредить тебе… Мы рядом, слышишь, рядом. И всегда будем. Мы сможем все. Потому что мы семья. Одна семья. «Мы одна семья». Эти три слова, такие простые, заветные повторялись в сознании многоголосием, выбивающим из реальности. Кит опустил глаза. «Возможно…» Извечные поиски наконец-то закончены. Рьяно надеялся. Надеялся, что наконец увидит рассвет. Кит поднял голову. У горизонта блеснул краешек ореола. Хрупкий золотой луч кротко протянул свою эфемерную ладонь и с материнской улыбкой коснулся его щеки. «Мы одна семья».