Нечто

НЕЧТО Его руки привязаны к спинке кровати. Веревка, стягивающая запястья, намокла от крови, а там, где его пальцы терзают и царапают пеньку, она выглядит измочаленной, словно сейчас распадется по волокнам. Если дело пойдет так и дальше, то придется его связать еще раз. Ваське этого не хочется, вообще ничего не хочется. От глухой тоски тянет заскулить, или залезть в темный угол и остаться там навсегда, лишь бы не видеть, не слышать. Его даже больше не тошнит, только голова пустая – до звона. И не уйдешь, не сбежишь. Такова уж цена – за то, чтобы быть приближенным к царю. Особое доверие, ему – среди прочих – оказанное. Быть здесь. Смотреть. И Алексей Данилыч, отец Федора, тоже здесь. Как он-то выдерживает? А вот ведь – и бровью не ведет. Только берет мокрую тряпицу, вытирает лицо Федора, проводит по искусанным в лохмотья губам. И Федька слепо двигается, подается за влагой, словно ищет хоть такого облегчения – а глаза черные-черные, смертельно усталые. И взгляд этих глаз – хоть Васька и знает, что не на него направлен, а все равно – как будто щемит что-то в сердце. И хочется рвануться вперед и… Что сделать? Что? Все равно ничего не изменишь. Пока это не закончится. Очередная судорога проходит по огромному животу Федьки. Его разведенные в стороны, привязанные к стойкам кровати ноги жалко дергаются, а хриплое дыхание превращается в тонкий, отчаянный вой, когда схватки усиливаются. Простыни между ног пропитаны кровью. И кажется странным, что из человека может вылиться столько крови, а он все еще жив. И кровь эта нехорошая какая-то, грязная, с черными сгустками. Вот и еще вылилось – и его анус, и так уже раскрытый до невозможности, раздвигается еще больше, словно пытаясь вывернуться наизнанку. Тут и Шлихтинг теряет самообладание, торопливо кидается в угол, давится рвотой. Даже Вяземский выглядит бледнее обычного. Один лишь Иоанн спокоен. Неподвижный, темный – будто выточенный из обугленного дерева. И узкие кошачьи зрачки в алых глазах. Иной. Иной… Как он таким стал? Васька не знает. Кто его с пути столкнул? Кто научил его черным искусствам, вовлек в эти игры... Может, покойная черкесская царица? Ее уже нет, а мы расхлебывай. Ее уже нет, и жениться царь больше не хочет, и человеческих детей не хочет. И не может иметь. Не родятся человеческие дети от того, кто уже не человек. Федор снова начинает корчиться от боли. Глаза его закатились, только белки видны, да окровавленные зубы оскалены. И внезапно, в раскрытом анусе, среди черной крови – начинает выступать что-то… Покрытое пленкой, темное, оно напирает изнутри, выворачивая стенки ануса совершенно непристойным, неестественным образом. А потом с чавкающим, тошнотворным звуком Федькина плоть рвется, уступая напору выходящего из него создания. Васька не хочет этого видеть. Где-то в душе он понимает, что и не должен этого видеть – никто не должен. Но не может отвести глаз. Федор захлебывается криком, струйки крови вытекают у него изо рта. Побелевшие пальцы вцепляются в веревку так, словно сейчас порвут. А существо прокладывает себе путь из его тела, из разорванной от мошонки до копчика промежности – на пропитанные кровью простыни. Даже сквозь покрывающую его пленку оно совершенно не похоже на человека. Теперь, когда головка вышла, все происходит легче. Еще несколько мучительных судорог – и существо выскальзывает, попадает в ожидающие руки Алексея Данилыча. Васька не может поверить, что Басманов смог это сделать – смог взять *это* в руки – и он не знает, чего тут больше: любви к сыну или преданности царю. Федька дрожит, стучит зубами, как будто ему очень холодно, колени его дергаются, словно он пытается свести ноги, но веревки мешают. Темная, похожая на шнур пуповина еще соединяет его тело с новорожденным. - Помогай, немец! – бросает Алексей Данилыч, и Шлихтинг приходит в себя, перевязывает и обрезает пуповину. Алексей Данилыч бережно освобождает тело младенца от пленки. Темная кожа, покрытая густыми короткими волосками – и огромные, на полчерепа, черные глаза без век. Смотрят. Смотрят, кажется, сразу повсюду, и у Васьки что-то екает внутри, потому что он знает – они видят. И его видят. И даже то видят, что у него внутри. Все, все, в чем он сам себе сознаться не хотел бы. Может быть, думает он, ради этого все и было. Такое существо государю и нужно. Не зря Иоанн на все это пошел, от человеческой сущности отказался. С таким существом он еще сильнее будет, ни один враг ему не страшен. Никакой измены не утаить от того, кто умеет в чужие мысли влезть. Существо медленно шевелится, расправляя перепончатые пальцы. Осторожно, как хрупкую драгоценность, Алексей Данилыч передает ребенка царю. Иоанн принимает его – смотрит в громадные черные глаза, кивает чему-то. Как будто разговаривает с ним - без слов. Федька на кровати истекает кровью, пока Шлихтинг вдевает нить в иголку. Его лицо заострилось в восковой бледности, только губы выкрашены кровью как краской. И кривятся в дрожащей, победительной улыбке. И Васька думает, что, наверное, не последний раз он провел такую страшную, безбожную ночь в этой пропахшей кровью комнате. Потому что Иоанн, наверное, захочет еще детей. Детей с другими способностями, которые сделают его еще более сильным. И Федька выносит ему их. Сколько сможет. КОНЕЦ