Продолжение рода

ПРОДОЛЖЕНИЕ РОДА В комнате душно до головокружения. От изразцовой печи исходят волны жара. Несколько раз Васька уж совсем думал, что все, не выдержит больше - но как-то удавалось справиться, привыкнуть. А Федор сидит в кресле, закутавшись в мех по самый нос, и только временами высовывает руку, чтобы передвинуть фигуру. Рука у него так исхудала, что кольца скользят по пальцам, кажется, вот-вот потеряет. И вообще он выглядит больным – черты лица заострились, потрескавшиеся губы плотно сжаты. И даже в глазах, всегда таких живых и ярких, то и дело мелькает какое-то затравленное выражение. Именно поэтому Васька не уходит, несмотря на невыносимую жару, именно поэтому ничего не говорит. Как посмотрит на это лицо, так и не говорит. То, что Федька делает для Иоанна, всегда ему дорого обходилось. Он едва не умер два года назад, рожая для Иоанна первого ребенка. Но как только ему стало чуть лучше, он уже снова был в положении. Васька уверен, что Федор сам торопил этот момент, сам хотел как можно скорее послужить Иоанну так, как никто другой бы не смог. Да Федька бы не допустил никого другого. Вторые роды были лишь чуть менее ужасны, но ясно было, что Иоанн не намерен на этом останавливаться. Федька с радостью был готов следовать его воле. Но вот прошел еще год, и два выкидыша едва не стоили ему жизни. Васька помнит каждую из этих ночей. Расширенные, черные от боли глаза Федьки. Одуряющий запах крови. То ужасное, бесформенное, что им, приближенным царя, приходилось заворачивать в кровавые тряпки и уносить... и тяжелый от гнева взгляд Иоанна, которым тот провожал останки своих неродившихся детей. Иногда Ваське хочется на стену лезть от всего этого. Иногда ему кажется, что он все бы отдал за то, чтобы не быть здесь. Не входить в ближний круг Иоанна, не знать и не видеть всего происходящего, только ловить смутные слухи о том, что творится во дворце – как весь остальной московский люд. Но потом он думает, что если его не будет тут – Федька останется совсем один. Конечно, Васька отнюдь не уверен, что он нужен Федьке. Тот не упускает случая поддеть его и, в общем, относится к Ваське ничуть не лучше, чем ко всем остальным. И кажется, в последнее время он стал еще более высокомерным и ожесточенным. Но если Васька не будет приходить к нему, то кто? Его отец? У Алексея Данилыча кусок льда вместо сердца, Васька вполне в этом уверен. Шлихтинг и Штаден? О, еще недавно эти старались почаще тереться возле Федора, теперь же - они куда-то исчезли. У них чутье на царскую милость и на опалу. Федька еще не в опале, думает Васька. Иоанн любит его. Он выносил ему двоих детей. Никто не может утверждать, что у кого-то еще это получится, что те силы, с которыми Иоанн заключил договор, будет так же благосклонны к другому царскому наложнику и у того получится то же самое, что у Федьки. Но два выкидыша… С последнего прошло три недели. Федька еще никогда не выглядел хуже. В нем все еще есть что-то дурманящее, притягательное, его темные вьющиеся волосы все еще хочется потрогать, чтобы убедиться, действительно ли они такие мягкие, как кажутся. Но яркие цвета его охабня так противоречат бледности его кожи, что кажется, это они выпили краски с его лица, лишили его живости. - Что смотришь? – Федор вскидывает голову, ощутив Васькин взгляд. Он говорит тихо - как будто сил нет говорить в полный голос. Но тон не изменился - вызывающий, дерзкий. – Ходи. Или сдаешься? - Ага. Щас, - отвечает Васька, переставляя ладью. Федька усмехается, молниеносно двигает вперед фигуру. Он почти не думает, играет так же стремительно и напористо, как делает все. И чаще всего выигрывает. - А мы вот так, - говорит Васька и ходит ферзем. - Придурок, - замечает Федька ласково и снимает ферзя конем. На мгновение его кривая усмешка кажется почти мягкой. И тогда дверь распахивается. Васька чувствует, как будто его накрыла, захлестнула огромная, тяжелая волна, пришпилила к месту. Он не может оглянуться, не может пошевелиться, только видит, как всплескивает страх в глазах Федора – и тут же усилием воли изгоняется, на губах появляется радостная, сияющая улыбка. От этой улыбке Ваську пробирает холодом. Как только черная волна чуть отпускает, он торопливо вскакивает, кланяется. Иоанн стоит у двери, пристально глядя черными щелями зрачков. В нем уже так мало человеческого, думает Васька. Может быть, он уже вообще не может иметь ребенка от человека. Может быть, это не вина Федьки, а все дело в нем, в царе. И тут же цепенеет от дерзости этих мыслей. Наверное, сам Иоанн не умеет узнавать, что думают его подданные. Васька надеется на это. А его дети… может быть, они все-таки не прочитали, что Васька сейчас подумал, они же не могут следить за всеми одновременно, может, пронесет… Федька быстро встает. Узкая рука судорожно сжимает подлокотник кресла. Золотые сережки отбрасывают огненные искры, когда он наклоняет голову. - Государь, мы... Иоанн ничего не говорит, медленно переводит взгляд на Ваську, а потом бросает одно-единственное слово, очень тихо – но оно действует на Ваську словно удар кнута. - Вон. Васька даже не понимает, как оказывается за дверью, ноги сами выносят его – и только когда чудовищного видения, которым стал царь, уже нет перед ним, он снова начинает сознавать себя. Сбежал вот так… на Федьку даже не взглянул… впрочем, Васька не один такой. Все сбежали. В прихожей никого нет, ни слуг, ни Алексея Даниловича - никто не осмелился остаться. Ноги едва держат. Васька прижимается спиной к стене и замирает. И внезапно слышит там, за дверью, совсем рядом – полный тоски и бессилия, какой-то неживой голос Федьки. - Не надо пока, государь. Ведь не зажило еще. Рука сама взлетает ко рту, и Васька не знает, для чего – то ли сдержать тошноту, то ли заглушить возглас. Он все слышит. Слышит так явно, как будто это происходит в одной комнате с ним. Как шуршит, падая на пол, расшитый золотом и драгоценными камнями Федькин охабень. Как прогибается под двойным весом кровать. - Что ты с моим ребенком сделал? – тихим, низким голосом говорит царь. Он уже и говорит почти не как человек, от этого звука волосы на руках становятся дыбом. – Я все знаю. Извел его. Загубил. Второго уже загубил. Васька не слышит Федькиного ответа. Нет таких слов, которые смогли бы доказать царю его невиновность. Да и не хочет Иоанн, чтобы доказывали. - Ничего, - продолжает тихий, мерный голос. – Другой будет. Смотри этого не изведи. В третий раз не прощу. Мне еще сын нужен. – И после паузы, странно, вкрадчиво. – Где не зажило? Там? Федька охает – а потом издает сдавленный, словно заглушенный тяжелой рукой крик. Ваську окатывает жаром и холодом одновременно. Он боится представить, что сейчас там, за дверью, Иоанн делает со своим любовником – но не может не представлять. Еще один слабый, рвущий душу крик. Васька дергается. Хуже всего, что он даже не слышит пока еще особых, несомненных звуков совокупления. Иоанн еще не приступил к этому. Он просто мучает Федьку. Дышать нечем... хуже, чем там, в жарко натопленной комнате. Васька протягивает руку, чтобы толкнуть дверь. Безумие? Пускай. Но есть вещи, которые просто нельзя выносить. Нет. Слово упирается ему в спину, рывком останавливает его. Одеревенев, Васька медленно поворачивается. Они стоят в темном дверном проеме, две маленькие фигурки, их очертания совершенно не напоминают человеческие. Слишком длинные руки, узкие, костлявые тела, невероятной величины головы… Их черные как уголь лица практически неразличимы в темноте, но странные, яркие глаза как будто источают свой собственный свет. Они больше, чем могут быть дети одного и двух лет. Они совершенно самостоятельны. Они держатся как взрослые. У младшего за спиной сложены уродливые кожистые крылья. Их огромные, как у насекомых, глаза пристально смотрят на Ваську. Нет. Нельзя. В голове становится плотно и ватно. Он больше не слышит криков за дверью. Что-то подказывает ему, что крики не прекратились – просто сделано так, чтобы он их не слышал. Чтобы ему было проще. Уходи. Ваську шатает. Теперь он понимает, почему няньки и воспитатели у этих детей меняются каждые несколько дней. Он всего пару минут провел в их присутствии, а ему уже кажется, что они выкачали из него все силы. И он знает, что не может противостоять им. Идет к выходу, медленно переставляя ноги. И все-таки, проходя мимо, останавливается. - В следующий раз он его убьет, - говорит он. – Когда он скинет в следующий раз – он его убьет. Дети не отвечают, его словно выталкивает прочь – и последнее, что он видит: две маленькие фигурки, стоящие в полутьме у закрытой двери. * * * Он встречает их снова, три месяца спустя, когда какая-то сила поднимает его среди ночи и выносит в коридор дворца. Вокруг такая тишина, что звенит в ушах – и стрельцы на страже, мимо которых он проходит, стоят неподвижно, с остекленевшими глазами, не обращая на Ваську ни малейшего внимания. Все это так странно, что Ваське кажется, будто это какой-то причудливый сон. А потом впереди он видит две уродливые, длиннорукие фигурки – и его обдает таким цепенящим холодом, что он твердо может быть уверен - он не спит. Пойдем. Васька не знает, кому из них принадлежит этот голос в его голове, но он почему-то знает, куда они зовут его. С того самого дня… он больше не навещал Федьку. Не мог заставить себя. Стыд от собственной трусости и воспоминание о том, что он слышал, приковывали его к месту, как только он думал о том, чтобы пойти снова. А через несколько недель Федька уже сидел у ног Иоанна - как обычно, прижимаясь щекой к его ладони, ослепительный в своей красоте, роскошно одетый, и царь задумчиво и ласково водил большим пальцем по его губам. Никто не сомневался, что Федор опять ждет ребенка. В прихожей Федькиных покоев люди. Васька видит слуг, видит и Алексея Даниловича – но все они сидят как застывшие куклы, даже веки их не вздрагивает, когда Васька проходит мимо. Дети останавливаются перед дверью, как молчаливый караул. Подчиняясь их безмолвному приказу, Васька проходит мимо них внутрь. Запах… о, этот запах так знаком ему. Металлический, кисловатый запах крови. Свечи погашены, только угли в печи еще отбрасывают тусклый, красный свет, и Васька несколько секунд приглядывается, пытаясь рассмотреть хоть что-то. Потом видит темные, блестящие потоки на полу. Федька лежит на боку, скорчившись в комок, прижав руки к животу. Его лица не видно. Бледная рука в перстнях стискивает вышитую парчовую ткань. Лужа крови вокруг него черная, огромная. У Васьки перехватывает горло, то ли от запаха, то ли оттого, что он видит. Некоторое время он просто не в силах двинуться с места, только холодная, страшная мысль бьется в голове. Если умер… то к лучшему... лучше так, чем то, что Иоанн бы с ним сделал... лучше так. Потом Федька издает крошечный, едва слышный стон – и в следующую секунду Васька подхватывает его с пола, тащит на кровать. Кровь оставляет за ними тонкую дорожку на полу. Внезапно Федор распахивает глаза – смутные, сонные – смотрит на Ваську с изумлением. - Ты… я же всех выгнал. Услышал кто? Не сдержался я? Ваське все становится понятно. Он отвечает: - Нет, нет. Никто не слышал. Никто не знает. Только я здесь. Федька вопросительно смотрит на него - словно не знает, насколько он может доверять Ваське. Но, наверное, он слишком измучен, чтобы задавать еще вопросы. - Ты, Вася, не зови никого, - шепчет он. - Подожди уж... пока я сам... Он закрывает глаза, обмякает в Васькиных руках. А Васька не может отвести взгляда от его смертельно бледного лица. Подождать... и верно, это милосерднее всего будет. Но только сама мысль о том, что Федька вот сейчас умрет, на его руках... и не будет его больше... Что же делать-то? Не мешай. Дети внезапно оказываются рядом. Он даже не слышал, как они подошли. Вскарабкиваются на кровать, старший садится у изголовья, а младший у бока Федьки. Протягивает руки. Ваське кажется или нет, он не уверен, что между его ладонями клубится бледно-голубой, холодный свет. Который медленно-медленно перетекает в тело Федьки. Федька вздрагивает, втягивает воздух сквозь сцепленные зубы. Тело его выгибает судорогой. А потом он вдруг успокаивается, стиснутые руки расслабляются. Васька смотрит на это со странным чувством ужаса и надежды. Он даже толком не знает, чего ждет. То ли легкой смерти для своего друга, то ли... чуда. Святотатственное чудо, если посмотреть на ужасные лица этих темных созданий. Но когда дыхание Федьки становится глубоким и ровным, Ваське чувствует, как слезы щиплют ему веки. Федька открывает глаза – и его дети смотрят на него. Они не говорят ни слова, ни один из троих, но Васька уверен, что это ему так кажется только потому, что он и не должен ничего слышать. А затем голос снова втыкается ему в мозг. Поедешь с ним? Куда? Куда угодно. Уезжайте. Так далеко, как сможете. Мы задержим. Запутаем. У вас будет время. Поедешь? И странно, как Ваське легко ответить на это – словно у него всегда был ответ. Да. Даже если бегство значит страшную смерть для них обоих, если их поймают. Он готов попробовать. - Ума решился, Грязной? - Федька смотрит холодно, неодобрительно - словно Васька сморозил очередную глупость. - Тебе-то зачем все это нужно? - Нужно, - упрямо отвечает Васька. - Поедем. Федор пожимает плечами. Он выглядит ужасно усталым, но глаза у него ясные и спокойные. На самом деле, таким спокойным - сосредоточенным - Васька, наверное, не видел его никогда. Он не знает, в чем причина - в том ли, что Федька только что почти перешагнул последнюю черту - или в том беззвучном разговоре, что произошел между ним и двумя существами, которых он произвел на свет. Но что-то подсказывает Ваське, что на Федора можно рассчитывать. Он принял решение и пойдет до конца. Он всегда так делал. Голубой свет меркнет в руках младшего. Федька садится на кровати, морщится - кровь пропитала всю постель. Еще даже не начала засыхать... Васька едва может поверить, что так мало времени прошло. И так все изменилось. Его жизнь никогда уже не будет прежней. Он протягивает Федьке руку, чтобы помочь, и тот отталкивает его ладонь в сторону. - Пусти, мне переодеться надо. - Кто ж тебе не дает, - но, как ни странно, эта короткая перебранка приносит Ваське облегчение. Через несколько минут Федор готов. На нем не та одежда, что он носил последние годы - тяжелая, изукрашенная. Он одет так, как одевался до того, как все началось. Вот и хорошо, думает Васька, им долго придется скакать. А вы? – вдруг спрашивает Васька, глядя на детей. На этот раз ответ приходит с запозданием на мгновение. Мы остаемся. Мы *его* дети. Мы даны *ему* за ту цену, которую он уже заплатил. Мы останемся здесь. Федор бросает на него колкий взгляд, словно предупреждает не задавать больше вопросов, и Васька думает, что он прав. Есть вещи, о которых не следует знать. Не следует даже думать. Например, для чего эти существа посланы Иоанну, и на что они будут способны, когда их способности окончательно разовьются... и будет ли на всей земле такой уголок, где можно будет чувствовать себя в безопасности от обретшего неведомую силу государя. Но пока... пока они давали свободу - ему и Федору. Васька молча клянется, что сделает все, чтобы они этой свободой воспользовались. Они вдвоем проходят мимо спящих слуг и часовых, садятся на коней – и при первых лучах солнца они уже далеко от Москвы. КОНЕЦ