Можно всё

Этот вечер, кажется Артуру, желает продлиться вечность. Англичанин уже совсем измотан: глаза закрываются, ноги подкашиваются, а голова болит от громкой музыки и яркого света. Он мог бы уже давно расслабиться, затянувшись сигаретой, но те закончились, слишком часто он выходит покурить сегодня. И если бы этот затянувшийся вечер был виной состоянию Кёркленда… Но все наконец-то начинают расходиться, звон тарелок, бокалов и гул голосов постепенно утихают, пока не исчезают совсем. Англичанин остаётся один в этом безмолвии и облегчённо выдыхает. – Что-то ты совсем никакой сегодня, – раздаётся за спиной мягкий голос хозяина прошедшего торжества. И с этого момента можно всё. Плечи Артура опускаются, на губах появляется слабая улыбка. Бонфуа подходит сзади и обвивает его руками, заключая в объятия. Как же давно они не виделись! Англия откидывает голову тому на плечо, прикрывает глаза. И, когда француз касается его губ лёгким поцелуем, на душе становится так легко и спокойно. Теперь можно сбросить маски конкурирующих государств, да вообще какие бы то ни было маски. Кто бы мог подумать, что они когда-то будут настолько искренни и открыты лишь друг с другом. – Я просто очень… очень устал, – тихо отвечает Артур, оторвавшись от чужих губ, – Дома такая суматоха. Братья не дают ни минуты покоя. И я ведь делаю всё, что могу, а они элементарно не могут не шуметь, когда я сплю. Он замолкает на минуту, но потом говорит скорее утвердительно, чем вопросительно: – Я переночую у тебя, – и наконец-то открывает глаза, тут же утопая в голубых очах Франциска. Каждый раз это происходит, и каждый раз он теряет дар речи, а, казалось бы, можно давно привыкнуть. Бонфуа, улыбаясь, еле заметно кивает, но Кёркленду этого достаточно. Он бы вообще упал прямо здесь и сейчас, но всё же нужно соблюдать какое-то приличие. Достигнув спальни, англичанин первым делом начинает снимать этот жутко неудобный костюм, в котором ему пришлось провести несколько часов. Избавившись от ненавистной одежды, он вдыхает свободно и тут же падает на кровать. Однако, как сильно Артуру ни хочется спать, он желает больше только одного. Через какое-то время в тёмную спальню входит Франциск. Он тоже переоделся и теперь на нём лишь ночные рубаха и штаны, но волосы всё также собраны в хвост, перевязанный лентой. Начавший уже было засыпать англичанин пробуждается, лишь только ощутив едва уловимый запах француза. Тот не медлит, он понимает, что нужно сейчас Кёркленду не меньше отдыха и, уже нависнув над ним, вовлекает в поцелуй. Руки Бонфуа тем временем оглаживают плечи Артура, медленно начиная спускаться ниже. Почти целиком обнажённое тело Артура, отзывающееся лёгкой дрожью в ответ на ласки Франциска, расслабляется, дыхание сбивается, сердце начинает стучать чаще. Кёркленд уже не управляет собой и он совсем не понимает, когда его руки снимают ночную рубашку с француза и избавляются от ленты в волосах того, которые тут же рассыпаются по плечам, а англичанин запускает пальцы в золотистые мягкие пряди, пахнущие шоколадом. Эти первые прикосновения одурманивают, размывают очертания реальности, и оба отдаются ощущениям с головой. В подобные моменты сам Кёркленд представляется себе каким-то угловатым, нескладным, ему кажется, что рёбра и ключицы у него сильно выпирают, а локти и колени острые, в то время, как Франциск весь состоит из одних сплошных изгибов и плавных линий. Начиная с волнистых прядей, длинных красивых пальцев, изгибов изящного тела, заканчивая его речью, которая также звучит текуче с переливами, изогнутой улыбкой, скользящими взглядами глубоких синих глаз. Именно этот разительный контраст, кажется Артуру, привносит что-то такое в их отношения, именно это взаимодействие его угловатости и плавности француза. Размышления об этом всегда отзываются дрожью в коленках, стоит лишь вспомнить изящество Бонфуа. Подобное происходит и сейчас, но в этот раз дрожь проходит по всему телу, однако пока что можно позволить себе слабость. Ведь рядом в этот момент только Франциск, и лишь ему позволено видеть англичанина в подобном состоянии. Лишь ему позволено обнимать и так крепко прижимать к себе его тёплое тело, целовать так, что кружится голова и все мысли улетучиваются. А тот в свою очередь лишь с одним Артуром настолько нежен, мягок, ласков, лишь с ним столь молчалив, потому что для них двоих всё давно понятно без слов. И только англичанину разрешено так запускать пальцы в светлые мягкие волосы, утыкаться в них носом, вдыхать запах француза так жадно, будто пытаясь раствориться в нём, в его нежности, прикосновениях, поцелуях, сбитом дыхании – во всём этом без остатка. От подобных мыслей, от всего того, что происходит сейчас в этой комнате, Артуру становится нестерпимо жарко и душно. И он мечется на кровати, словно в лихорадке, и раз за разом с его губ срывается еле слышное: «Франциск». Тот ловит каждый раз это слово и шепчет что-то неразборчивое, понятное только Кёркленду. Он видит, как тяжело дышит англичанин, как хватает губами воздух и всё понимает. Бонфуа и сам сейчас словно охвачен пламенем, но он и не подозревает, что его прикосновения, поцелуи так горячи, что Артур ощущает каждый из них как ожог, но это совсем не больно, лишь одурманивает, опьяняет ещё больше. И после каждого кажется, что воздух вот-вот закончится, но его хватает на ещё один вдох и ещё, и ещё… От единого прикосновения англичанин тает, оставаясь в руках Франциска податливым и мягким, словно пластилин, и тот вытворяет всё, что ему вздумается. Ах, что же он делает с ним? Его руки и губы, они исполняют просто немыслимые вещи. И Артуру настолько жарко, настолько хорошо, настолько стыдно (казалось бы, давно пора забыть подобные чувства), что он не смеет даже открывать глаза. Ему совсем не хочется знать, как француз умудряется быть повсюду сразу, только бы это длилось вечно. Бонфуа же наслаждается каждым мимолётным вздохом, стоном, просьбой англичанина. Он наслаждается некой свободой своих действий, позволением прикасаться к Кёркленду где угодно, даже в самых нескромных местах. Он понимает, что в такие моменты имеет над Артуром по-своему сильную власть, но именно в том и выражается его любовь, что Бонфуа никогда не смеет эту власть использовать против возлюбленного. И, если Кёркленд когда-нибудь захочет, он будет готов сам также отдаться ему и всецело довериться. Француз понимает, как нужно сейчас англичанину осознание того, что кто-то рядом не из чувства выгоды, а просто потому что хочет, действительно хочет, быть рядом. Понимает, как нужна тому поддержка самого близкого, и, не пожелай Артур сам происходящего сейчас, он не стал бы приставать, ему бы хватило и простого поцелуя, но… Франциск старается уделить внимание каждому уголку, каждому самому маленькому участку тела. Бонфуа гладит, целует, массирует, пытаясь задействовать все известные ему ласки. Он чувствует, как изгибается под ним англичанин, слышит, как тот ежеминутно произносит его имя, а потом просит ещё и ещё. Глаза, уже привыкшие к темноте, различают блеск пота на лбу англичанина, его подрагивающие ресницы, вздымающуюся грудь. От всего этого возбуждение наказывает гигантской волной, заставляя почувствовать стеснение в штанах. Франциск находит ладонь англичанина и, переплетая его пальцы со своими, целует того, проникая языком как можно глубже. Артур не понимает, как вообще может быть так хорошо, как француз умудряется это делать. От глубокого поцелуя он едва ли не задыхается, понимая, что сейчас станет ещё лучше, хотя куда уже? Последующее Кёркленд помнит смутно, потеряв уже совсем ощущение реальности, лишь отчётливо впечатались в память скользящие по бёдрам пальцы Франциска. А потом… внутри так жарко, так горячо, так хорошо, что больше ничего не нужно совсем. И англичанин только надеется, что Бонфуа с ним сейчас также до одури приятно, и, конечно, не ошибается. Артур уже не просит большего, потому что это просто невозможно, только изредка, сквозь пелену удовольствия, вырывается наружу тихое: «Франциск». Всё заканчивается, словно вспышка, взрыв. И Кёркленд уже вовсе обессиленный закрывает глаза. Сил нет уже даже на то, чтобы попросить француза остаться. Но тот, видимо, сам всё понимает и ложится рядом. Касаясь пальцами щеки англичанина он снова дарит тому лёгкий поцелуй, а после, притянув к себе, начинает тихо напевать какую-то французскую колыбельную. И впервые за много недель Артур засыпает абсолютно счастливым.