Играют прямо сейчас. Зависят всё оставшееся время.
А вот во втором… во втором случае его не спасает уже ничего. Даже ее почти нелепая пушистая кофточка и обилие ворсинок на его дорогом пиджаке. Что-то стучит в правый висок: не этого стоит бояться. Ему всё равно хочется быть ближе. Почти граничащее с маниакальным желание обладать и контролировать каждый ее шаг. И плевать. На кофточки и пиджаки. А еще на бесконечные вспышки (им только этого и надо), на толпу зевак и фанатов, на … со всем остальным сложнее, мистер Дорнан. Не так ли? Она издевается, когда так призывно улыбается, обвивает его шею (якобы позируя), а после быстро отрывает руку и указывает глазами на стройную фигуру в пестром коктейльном творении Тома Форда. Она точно издевается. Приходится отпустить. Приходится. Какого черта… / Он входит в нее, а говорит, что «входит в роль». Она молчит, а думает, что она — конченая стерва, не имеющая никаких принципов. Она шлет несуществующие принципы к черту, когда снимает свою блузку и подставляет шею его горячим губам. — Как это называется? — Что? Ммм, дай-ка подумать. — Шепчет Джейми, облизывая ушную раковину, от чего она просто жмурится и сжимается в комок. — Возможно, секс без обязательств. — Это называется «я поступаю как последняя стерва». — Это называется «заткнись и дай мне кончить». И это называется «Game over». / Она как всегда просит снять кольцо. Она как всегда говорит ему, оставляя взглядом на мокрой от слюны щеке шрамы: «Господи, ты лучший мужчина на Земле. Почему мы не встретились раньше? Почему ты занят?». Потом ей не нравится слово «занят». И она ищет другое… Но лучше бы другого. Потом она не знает что придумать. Он несвободен. Как ни называй. Она как всегда готовит лимонные кексы на десерт в его рубашке. И за ужином, глядя на то, как он ест, она, подперев щеку рукой, произносит вслух: — Ты такой идеальный… — Что даже тошно, да? — усмехается Джейми, промокая губы салфеткой. — Нееет. Что даже не верится. — Все верно. Выбери другую сказку. Так будет лучше. — Он подмигивает, но как-то грустно, и касается ее одиноко стоящего бокала своим. Будто не слышала. Проглатывая его слова с вином, виной и остатками совместного вечера, она заводит тему отпуска и стоимости аренды домика в Брентвуде. Потом на экране его телефона возникает образ шатенки в безвкусно пестром Форде и словно бокал с красным полусладким, случайно задетый локтем, разбивается ее глупое сердце, вместе с трепыхавшимися в нем надеждами. Отпуск с семьей. Конечно. / «Это просто наваждение какое-то»… Стоя в душе, Дакота смывает с тела розоватую пену с синтетическим ароматом вишни, а после снова растирает кожу докрасна жесткой губкой. И снова. И снова. До бесконечности. С особым усердием. «Не помнить. Не помнить. Не помнить» — твердит она себе, безжалостно стирая колючим нейлоном верхние слои эпидермиса. Но кожа непослушна.Кожа помнит.
Эти сильные руки. Они будто снова на ней. Вентиль выкручивается до упора. И душевая моментально заполняется густым паром. Самоистязание глупо и никому не нужно. Она хочет истошно кричать, но зажимает рот рукой, сползая по мокрому кафелю вниз. Не находящий выхода, глотку изнутри разрывает крик — саднящий, першащий, колющий слизистую словно фарингит в запущенной стадии. Не от кипятка и кровоподтеков. От какой-то другой… не физической, ноющей где-то внутри, душевной боли. Ставшей привычкой, частью нее самой. Выступают слезы. Смешивающиеся с вишневой пеной и горячей водой, они утекают в сливное отверстие. Дакота затыкает его большим пальцем ноги, но уверенна — всё повторится.Всё точно повторится.
Она живет в вечной стойкой ремиссии. Вместе со своей поражающей лимфатические узлы болью. И лишь иногда пытается пережить рецидивы. Или не пережить. Когда все заканчивается, она выжимает волосы и даже не хочет протирать запотевшее зеркало. Не хочет на себя смотреть. Она хочет нырнуть под одеяло и просто уснуть. Она хочет просто лечь спать, отвернувшись к стене. Но когда ее желания хоть что-то значили? «Мистер Совершенство» включает Мистера Грея, едва она выходит из ванной. Он небрежно отбрасывает папку со сценарием, лежа на кровати, и безапелляционным тоном приказывает подойти. Она наслушалась. Она знает эту интонацию наизусть. И эту морщинку между бровями уже видела. Сколько дублей. Сколько нетерпеливых режиссерских «Начали» ей пришлось пережить. Что с еще одним она справится. Должна. По крайней мере. А у него будто бы диплом психолога или экстрасенса (если такие вообще бывают), а не увесистое портфолио со снимками в трусах от «Calvin Klein». У него будто бы шестое чувство. А у нее одно. Не первое, но с первого взгляда, с первого режиссерского «Начали», если быть точнее. И, возможно, её — такое же сильное. Так кто победит, мистер Дорнан? — Что это? — по-хозяйски распахивая ее халат, Джейми хмурится, касаясь почти малиновых, горящих полос на хрупком теле. — Антицеллюлитный массаж. — И Дакота сдержанна, и даже почти не морщится от прикосновений холодных пальцев. Она хотела бы ничего не чувствовать. Вообще ничего. Она хотела бы убедить себя, что абсолютно бесчувственна. Убедить как на площадке — когда нужно заплакать или засмеяться, к примеру. Она старается, изо всех сил, но в этот раз и душа и тело остаются равнодушными к ее вызубренным техникам из курса актерского мастерства. — Правда? На всём теле? — Не очень-то он ей и доверяет, на самом-то деле. Плохая актриса? «Вы не в форме, мисс Джонсон» как бы намекают его бездонные глаза. — Ну тогда неси масло. Ведь ты должна закончить. Она непонимающе смотрит на него и не двигается с места. — Дакота, иди за маслом. — С нажимом повторяет Джейми. Он не шутит. Что-то подсказывает ей, что он не шутит. Она переминается с ноги на ногу и даже слегка растягивает губы в полуулыбке, желая покончить с этим, переводя всё в шутку. — Это ерунда. — Машет она рукой и запахивает халат обратно, скрывая от его глаз уродливые следы своей глупости. — Давай спать. Завтра утренняя смена, не забыл? — Ты не слышала? — Обрывает все наивные попытки Дорнан. Она предпочитает не спорить, напарываясь на леденящий, однозначный взгляд, не дающий и малейшего повода усомниться в твердости намерений. Он не передумает. Когда такое бывало? Дакота разворачивается на пятках и плетется в ванную. — И хорошо разогрей его. В спину будто попадает мелкая дробь и Джейми не без удовлетворения отмечает как дернулся изящный поясничный изгиб под плотной тканью. Дакота оборачивается, теребя в руках пояс халата. Она словно провинившаяся школьница, все еще надеющаяся на милостивое прощение. Какого черта… Эти синие глаза смотрят не в глаза, а прямо в душу. Она забывает — с Джейми не может быть никаких надежд. Все надежды съебывают в туман, как только мистер-горделивый-мудак-Дорнан слишком прилежно вживается в образ. Дакота не ругается матом. Дакота не закусывает губу. Эти детские штучки могли бы сработать с Греем. С Джейми номер не пройдет. Дакота просто не знает как справиться с тем, что чувствует. Кожа горит огнем, всё тело болит словно после пыток (настоящих, а не тех, что репетировали в картонных декорациях), но внутри всё в сотню раз серьезнее — внутри как будто бы просверлили сердце, как будто бы кровь скрыла ватерлинию и корабль неизбежно идет ко дну, как-будто бы пропустили все органы через мясорубку и это месиво теперь в ней. Медленно закипает. А снаружи у нее лишь отметины ногтей на сухих, стертых ладонях и лукавый прищур глаз напротив: — Я читал, что масло действует лучше теплым. Разве не так? Она снова молчит и, слабо кивая, идет исполнять приказ. Всё как в тумане. Выливая косметическое масло в миску и выставляя температуру на дисплее, Дакота на опустошающе-просторной кухне думает, что ей всегда не доставало этого поразительного, животного самообладания Джейми, подчас граничащего с хладнокровной жестокостью. И в те моменты когда лежа в постели с ней, водя ладонью по ее бедру под одеялом, он абсолютно спокойно говорит в встревоженную, ревнивую, подозрительную трубку: «Да, дорогая, скучаю. Скоро буду. Осталась еще пара сцен в смене». И сейчас, когда противный писк микроволновки извещает о том, что всё готово. Было бы действительно неплохо. И всё-таки ты никудышная актриса, Джонсон. Кисти рук сковывает непонятной судорогой, они еле заметно подрагивают. По пути в спальню она успевает ярко представить (настолько ярко, что даже физически чувствует) как горячее масло разливается по обожженной коже и обостренная чувствительность делает невозможным даже дыхание. Она предчувствует как сожмутся все мышцы в едином спазме, как снова подавленный стон отчаяния и вселенской несправедливости привычно останется плавать бесформенным шаром горькой слюны в гортани. Делая прощальный (как ей кажется), глубокий вдох, она входит в плохо освещенную комнату, будто опускается под воду. Дорнан по-прежнему лежит на кровати, поверх покрывала, не изменив позу ни на йоту. Смотря на Дакоту с пиалой в руках, он, должно быть, самодовольно ставит галочку, и жестом указывает ей на прикроватную тумбочку со своей стороны. — Поставь сюда и ложись. Она снова слушается, но двигается медленно, неторопливо, а когда подходит чтобы поставить масло, Джейми даже на расстоянии ощущает ее дрожь, что колотит слабое тело изнутри. Справившись с первой частью без потерь, Дакота обходит постель, аккуратно (заведомо опасаясь неприятных ощущений от соприкосновения с жестким матрасом) ложится на свою половину, ожидая последующих указаний.Ее не утомляет эта дикая игра. К этой минуте ей почти все равно.
— На живот, Дакота. Она выполняет и это. Но вновь старается делать все максимально осторожно. И Джейми наверняка замечает. Он, к ее неудовольствию, замечает вообще всё. Спустя пару секунд она слышит звук удаляющихся шагов по коридору, позже — как на кухне хлопает дверца холодильника. Уж не блинчики ли он собрался на ней готовить? Она вполне сойдет за разогретую сковородку. «В чувстве юмора вам, мисс Джонсон, не откажешь» — грустно думает Дакота, скользя размытым взглядом по обоям в мелкий цветочек. Они ни черта не собираются в букеты. Эти полевые грязно-желтые цветы. Пока Джейми нет, она размышляет над тем, что ему могло понадобиться на кухне, а когда он возвращается — снова утыкается лицом в подушку, ощущая как он садится рядом с ней, а после помогает избавиться от халата. Дакота стоически не издает ни звука, втягивая воздух сквозь крепко сжатые зубы, ни одному болезненному «ой» не удается вырваться наружу. * Дорнан оценивает не силу ее характера, и даже не степень послушания — скорее масштабы бедствия. Выдерживая томительную паузу, осматривая пораженную, багровую кожу тонкой спины с торчащими лопатками, хрупкие руки, идеальные бедра, он думает, что его гарантированные посмертные муки в сравнении — ничего не стоящая мелочь. Он должен гореть и он будет, но тащить за собой в ад и ее — было бы непростительным преступлением. Такое даже в преисподней не искупают. С какой стороны не посмотри. Холодный алюминий с пантенолом в руке — меньшее из того, что он может (должен) сделать для нее сейчас. Но, проклятье, это большее из того, что ему под силу. И Дакота вздрагивает, едва сильные, настойчивые пальцы касаются её и разносят по телу приятную холодящую массу с запахом лекарств, принося несравнимое ни с чем облегчение. Она даже не думает, зачем вся эта история с маслом. Она думает, что всегда верила ему. Просто верила. Он бы не смог.Причудливые птицы на ее плече кружат ему голову. Они сильно затягивают галстук, которого нет. Застилают взор пеленой невидимых, несуществующих (ли?) слёз.
— Куда они летят? — Хриплое и задумчивое раздается так, должно быть, некстати в плотной, непоколебимой тишине. Она не сразу понимает о чем он. Пока его рука не заостряет внимание, объясняя, скользя чуть выше правой лопатки, по чернилам её татуировки. Ей хотелось бы сказать что-то замысловатое и красивое чтобы удивить, но думать откровенно не было сил. У ее бабушки теперь есть почти такая же. ... И это всё, что она может ответить. Ее дыхание замедляется, венка на горле бьется все слабее, мышцы расслабляются. Проваливаясь в сон, Дакота всё еще чувствует пальцы на своем теле, лидокаиновый поцелуй в шею и легкую ткань поверх, с впитавшимся запахом лекарств. — Больше не делай так, Дакота. Последнее, что она слышит. Или ей это уже снится. Не разобрать. Наставляющая интонация ее бабушки и усталый, любимый голос Джейми, кольнувший под ребрами. Два в одном флаконе. Такое может только присниться. Да, мистер Дорнан? Или нет… Уже во сне — крепком и наркотическом — синие глаза насмешливо шепчут ей кривое «Или», Мисс Джонсон». *** Что значат эти твои оголенные плечи, так игриво подрагивающие в свете софитов? Значат ли они, что ты в хорошем настроении? Не знаю. Впервые. Не могу понять. Подкожное чутье пропало. Я не могу тебя чувствовать. Что-то изменилось с того вечера. Что-то надломилось. Или кажется. Ты старательно избегаешь меня. А мне не помогает обезболивающее. Дело к осени. Мигрень приходит как закат. С каждым днем на минуту раньше. Но все-таки приходит. Что значат эти твои мягкие губы, сдобренные блеском цвета сочной мякоти арбуза? Я целовал их чаще чем твой тощий недо-парень, поверь, я знаю. Или знал. Сейчас ни в чем не уверен. Что значит твой ничего не скрывающий купальник, заливистый смех, режущий уши, действующий на нервы, и наш пустой (ли?) диалог: — Джейми, как мне использовать это парео? — Игриво упираешься ступней в мой живот на выходе из гримвагена, сверкаешь глазками. — Как платье или как юбку? — Как хочешь. — Равнодушно бросаю я, мысленно посылая сигналы когда-то понятливому разуму: «Где моя Дакота?». — Я хочу как шарфик. И почему-то тебя больше совсем не трогает мой /в прошлом/ красноречивый взгляд, в который стараюсь вложить максимум смысла. Чтобы дошло. Не доходит. Не работает. Теперь ты просто отвратительно-звонко (наигранно) смеешься, запрокидывая голову назад. Но, знаешь, одно не меняется. Остается суровой сладко-горькой константой. Ты неважная актриса, Дакота. Я резко хватаю тебя за затылок и с силой притягиваю к себе, целую грубо, впиваясь в арбузные губы без скидки на твои слабые удары в грудь, открытую дверь вагончика, площадку со снующей по ней группой и всеми вытекающими. После поцелуя ты даже слегка качаешься, восстанавливая равновесие, прячешь обескураженный взгляд, опасливо вытираешь рот рукой. Я выхожу, не скрывая удовлетворенной ухмылки. И жёлтый нравится мне гораздо больше. Правильный выбор, малышка. *** Она хочет завернуться в эти информационные ленты без повода, как в теплый плед этим не слишком приветливым вечером. Она может обмотать ими планету по диаметру и еще останется. Но глупый шарик крутится прямо сейчас в ее руке. Он перекатывается в нежной ладони мисс Джонсон как причудливый брелок со связки ключей, как бальзам для губ с манговым вкусом, как кубик льда из лонга у нее во рту. Свадьба подруги на Гавайях, отдых приятельницы на Фиджи, очередная попытка завести «долгосрочные и крепкие» смазливой Люси… Инстаграмные прямоугольники чужой радости колют покрасневшие, уставшие глаза в полутемном зале бара. И окно джи-мэйла так неожиданно (спасительно) всплывает прямо поверх всего этого искристого разно-(