Задыхаюсь

Он был в ярости. Эта гребанная сука в который раз ему отказала в простом свидании, но зато он точно видел ее с Захаровым. Видел, как она сосалась с ним в пустой аудитории. Видел, как ее язык проникал в его рот, видел, как его рука задирала ее миленькое платьице. И это выводило. Потому что он до дрожи хотел быть на его месте. Хотел сжимать рукой упругие ягодицы, мять ее губы, накрашенные сладким блеском. Он хотел ее, хотел, как проклятый, как мальчишка, хотел нагнуть ее на каждой парте, на каждом гребанном стуле этой аудитории. Натянуть ее длинные шоколадные волосы на кулак и слышать ее довольные стоны, видеть, как она прогибается под ним. Сука, именно под ним. Было просто неимоверное количество девчонок, готовых кинуться в его постель, готовы были ублажать его всячески, так, как он хотел, но ни одна его не возбуждала, как эта чертовски сексуальная сука. И он возьмет свое, он обязательно возьмет свое, для этого все обстоятельства сложились, как нельзя лучше. Потому что после последней пары, его окликнул милый голос. — Эд, привет, — чей-то сладкий голос остановил его в коридоре, когда он со сжатыми кулаками шел с последней пары. Он обернулся и прищурился. Девушка, окликнувшая его, была смутно ему знакома, но имени он вспомнить не мог. На это дело память упорно махала ручкой и уходила в закат, зато пышную грудь, облепленную черной кофточкой с глубоким вырезом, он точно помнил. Точно, на социологии эта грудь сидит напротив. Помимо сексуальных форм, девушка обладала обаятельной улыбкой и большими серо-зелеными глазами. Она слегка закусила губу и, улыбнувшись, посмотрела на Эда из-под опущенных ресниц. — Ну, привет, киса, — улыбнулся он, вдруг понимая, чем он будет выбивать обжимания Катерины и этого Захарова. Он всегда использовал подобные словечки, скрывая факт того, что он не помнит имени. Да, и девушкам всегда это нравилось, судя по опыту. И сейчас это сработало. Девушка улыбнулась и сделала два шага в его сторону. Если для того, чтобы в штанах не было такого напряжения каждый раз, когда мимо проходит эта несносная шатенка, надо каждый день ебать разных девушек, то он был бы согласен. Только, чтобы его отпустило это неконтролируемое желание к чертовой дуре. Дура, которая никак не хочет дать ему то, в чем он так остро нуждается. Плевать, сколько на это будет потрачено времени, плевать, сколько она будет строить из себя недотрогу, он трахнет ее и кинет, как и всех остальных. Потому что это всего лишь желание, которое необходимо удовлетворить, а кроме него, у Эдуарда не было никаких чувств к Катерине. Лишь чертово желание, которое исчезнет, как только девушка раздвинет перед ним свои стройные ножки. — У меня же завтра день рождения, — произнесла она, облизнув пересохшую губу. — Но завтра с родителями, а с ребятами празднуем сегодня. Короче говоря, будет весь универ, да и не только, я всем приглашения разослала. Девушка смущенно улыбнулась, но это все было настолько наивно, что хотелось, чтобы она просто-напросто прекратила разговаривать, ее рот может пригодиться совсем в других целях. Более полезных, чем пустая болтовня. На уровне его ширинки. Теперь шестеренки в его мозгу заработали активнее. Если, по словам этой очаровашки, на вечеринке соберется весь универ, то, возможно, неуловимая Катерина удостоит всех своим присутствием. И тогда будет реальный шанс затащить ее в постель, в туалет, в машину. Плевать, где он нагнет ее. Совершенно. Просто надо удовлетворить это адское желание. — И что, киса, для меня не осталось приглашения? И ты решила пригласить лично? — вопросил Эд, наклоняясь к ней ближе, наблюдая за реакцией. Она одинакова у всех. Абсолютно. Щеки покрылись румянцем, а дыхание у девушки сбилось. Все это — лишь последствия близости с ним, с Эдом. Только одна сука не велась на это. Только эта шлюха портила всю его устоявшуюся систему. Недолго еще ей портить ему жизнь. Он выебет ее и вышвырнет за дверь, как нашкодившего котенка. — Вот мое приглашение, — томно проговорила девушка, поднимаясь на носочки. Руки обхватили шею, а губы нашли его. Морозов быстро сориентировался, обхватив девушку за талию, слегка задрав коротенькую темно-синюю юбку, ответил на поцелуй. Вторая рука мгновенно опустилась на округлую грудь, сжимая её. Любая другая девушка возмутилась бы на такую вольность, так как они стояли посреди оживленного коридора. Но эта была абсолютно не против такого развития событий. Целовалась девушка довольно-таки сносно. Слишком быстро начала использовать язык, а ему это не нравилось. Он любил медленно мять губы, потом раздвигая их, только тогда использовать язык. Но сейчас было плевать. Она провела рукой по джинсам в области паха, сжав через ткань напряженный ствол. Смелая девчушка, однако. Сейчас появилось неконтролируемое желание затащить ее в ближайший туалет, опустить на колени, и грубо трахать в рот, чтобы она задыхалась, давилась им, но продолжала работать ртом, пока наслаждение не накроет с головой. Терпеть до вечеринки совершенно не хотелось. Тем более, что пах уже напрягался, потому что девушка, имени которой он даже не помнил, начала уверенно водить по члену рукой, сквозь джинсы. Ее грудь едва ли не выпрыгнула из кофточки, учитывая тот факт, что девушка была без лифчика, это совсем не удивительно. Она простонала ему в рот, когда его рука, отвесив пару шлепков через ткань, проскользнула под юбку и сильно сжала задницу так, что определенно останутся синяки после. — Может, вы еще потрахаетесь тут, а? — недовольно проворчали за его спиной. Он оторвался от девушки, взглянув на ту, которая мгновенно перевернула все внутренности одним лишь злым взглядом зеленых глаз. Катерина стояла прямо за спиной девушки, уперев руки в бока, испепеляла Морозова взглядом, от чего тот заводился еще больше. Потому что в своей ярости Катерина была до одури сексуальна. До безумия сексуальна. Большие зеленые глаза могли бы прожечь в нем дыру, будь этот взгляд чуть более материален. Но схерали это она так злится? Ведь на месте этой малышки могла бы быть она. Он мог бы ее так крепко сжимать в своих руках, стоило ей только позволить. От одной только мысли по телу прошлось это желание. Он хотел ее. — А что, Измайлова, ревнуешь? — издевательски проговорил он, не уступая Катерине во взгляде. Взгляд шатенки изменился на насмешливый, а потом ее притянул к себе за талию Захаров, гадко ухмыляясь. Он раздражал Морозова, и не только потому, что Измайлова позволяла ему прикасаться к ней, а потому, что Влад был и является редкостным ублюдком. Да, Эд тоже никогда и не считал себя святым. Он творил много всякой херни, но те слухи, которые ходили о Захарове были просто ужасными. Морозов бросил раздражительный взгляд на руку Влада на талии Катерины. Ублюдок. — Нет, — произнесла Катерина спокойно. — Можете продолжать жрать друг друга, только вот, будьте добры, свалите с проходной части коридора. Маленькая язвительная шлюха. Посмотрим, как ты заговоришь, когда будешь стонать под ним, когда будешь выкрикивать только его имя. Просто потому что в этот момент ни одной блядской мысли о другом не проскользнет в твоей голове. Он проследит за этим. Вытрахает из тебя всю душу, если потребуется. — Значит, в аудитории сосаться можно, а в коридоре нет? — в таком же спокойном тоне произнес Эд, глядя девушке прямо в глаза. Катерина удивленно посмотрела на него, словно совершенно этого не ожидала. Измайлова никогда не носила слишком короткие юбки, но в этом легком платьице светло-бежевого цвета вкупе с босоножками на высоком, но устойчивом каблуке, она притягивала к себе взгляд. Она хотела что-то сказать, но, стоящий рядом Захаров, перебил ее: — Детка, оставь их, пойдем лучше в кафетерий. Недотрах мучает, сама видишь. Детка. Его прямо-таки передернуло от подобного обращения к девушке, хотя он сам грешил этим. Сам обращался к различным бабочкам подобными словечками. Но именно Катерину он никогда так не называл. Даже в собственных мыслях. Кулаки чесались уже от души вмазать Захарову за дерзость, но он прекрасно понимал, что лучше повременить с этим, лучше сделать это там, где будет меньше народу, меньше глаз, где совершенно точно не будет Катерины поблизости. Где он сможет выпустить пар на ублюдке. Чтобы тот больше не прикасался к его собственности. — Недотрах, говоришь? — ухмыльнулся Эд, окидывая девушку оценивающим взглядом. — С этим у меня, к счастью, все в порядке. Ты лучше расскажи мне, а каково это, ебать бревно? Катерина снова злостно сверкнула глазами, в которых всего на секунду промелькнула явная обида. Было очевидно, что он лгал. Так явно, ведь такая девушка, как Катерина просто-напросто не могла быть бревном. Только представив, как она прогибается, штаны становились невыносимо тесными. Захаров стиснул зубы, но ничего не сказал. — Сегодня в десять встречаемся в клубе, если с охранниками будут проблемы, скажи, что ты от Лисицыной Ольги, — пробормотала девушка, все это время с испугом глядящая то на Эда, то на Катерину с Захаровым. — Кстати, Катерина, Влад, я вас тоже жду. Отлично, безымянная девушка, наконец, приобрела имя, которое следовало бы запомнить, раз он уж идет к ней на день рождения. Захаров лишь кивнул, потянув Катерину за руку от Эда. Пускай валит, он все равно когда-нибудь трахнет. Не сегодня, так завтра. Если он хочет — он получит, и неважно чего это будет стоить.

***

Дорогущие рубашки всегда смотрелись на нем просто потрясающе. И эта не была исключением. Идеально сложенная фигура способствовала этому, а стильные темные джинсы с кожаным черным ремнем так сексуально свисали с бедер, что молоденькая горничная, с которой он переспал-то всего один раз по пьяни, так плотоядно на него смотрела, что, казалось, готова запрыгнуть на его член прямо сейчас, если Эд просто поманит пальцем. Она протирала пыль в костюмчике горничной, который явно приобрела в сексшопе. Сколько бы раз после того срыва она не пыталась его соблазнить, у нее не выходило. Конечно, ей было бы неплохо быть девушкой сына начальника большой компании. Тогда, если он правильно помнит, Катерина в очередной раз продинамила его, а он пошел пить с друзьями. Ему требовалась разрядка. Поэтому он сразу задрал ее юбку и упер в кухонную тумбочку, а она только и ждала этого момента. Каково было ее разочарование, когда на следующее утро он вышвырнул ее за дверь. — Замечательно выглядите, Эдуард Анатольевич, — слащаво протянула Леся, нагибаясь, дабы протереть пыль. Открылся замечательный вид на голую задницу горничной. Чертовка. Вот почему у него никак не получается выкинуть из головы эту несносную Измайлову, если он прекрасно понимает, что есть и красивее, и сексуальнее, но к ней так тянет, что становится уже зависимостью. Пускай, он и отказывается в это верить. Пускай, он отрицает, что есть что-то, кроме желания к этой девушке с непонятным характером. Отвесив все-таки шлепок по голой заднице Леси, он направился к выходу из квартиры. Забравшись в стильный BMW, Эд был полностью уверен в том, что кого-то он все-таки нагнет сегодня. Если это не будет Измайлова, то это будет малышка Оля. Надо же, запомнил. Эд любил дорогие машины, он любил стиль, любил звук мотора. Любил такую быструю езду, что перехватывало дыхание, что машина визжала, как сучка. Любил чувствовать себя гребанным королем этого города. И он был им. Он, сука, был им. И он покажет этой самоуверенной дуре, кто он. Она еще будет падать на колени. Будет прогибаться под ним. Он уверен. Она будет любить его. А он переспит с ней и выкинет на улицу, потому что больше она не будет ему нужна. Потому что это нездоровое желание будет удовлетворено, больше не будет его беспокоить, успокоится. Именно это ему и необходимо. Около клуба собралось достаточно много машин, так что Оля не врала, что пригласила весь универ. Впрочем, плевать. Он тут ради одной единственной особы. Ради Катерины Измайловой. Которая выпотрошила его, которая заставляла хотеть себя, которая доводила до ручки. Сумасшедшая девчонка, которая даже не понимает, что творит. Войдя в клуб, он первым делом осмотрелся. Она выделялась. Так чертовски заметно выделялась среди общей массы, что казалась самым ярким пятном в ней. Он просто не мог не заметить. Тяжелые локоны спадали по спине, но стоило спуститься взглядом чуть ниже, к талии, как кулаки снова сжались. Блядский Захаров. Хотелось убить, придушить, сделать, мать его, хоть что-то, чтобы эти руки больше никогда не лежали на этой тонкой талии. Потому что он не понял, но в какой-то момент начал считать Катерину своей. Собственностью. А это платье. Блять, когда она повернулась, Морозов был уверен, что сейчас просто сойдет с ума, потому что просто нереально, нереально, блять, быть такой охуительно-восхитительной. Просто нереально. Черное, облепливающее красивую грудь, короткое платьице, подчеркивало все, что требовалось. И было бы идеально, все было бы чертовски идеально в ее образе, если бы, сука, не было этих грязных рук. И тут. Вдруг. Осознание. Она пьяная. Это видно по мутным ярко-зеленым глазам, которые он различил даже с такого расстояния. Чего это она так нажралась-то? И он уже сделал шаг к ним, чтобы схватить под локоть эту алкашку и прочитать лекции о том, как херово быть сексуальной пьяной девушкой. Ревность была так отчетливо видна на его лице, что становилось страшно. Такая жгучая, что прожигала все внутренности, переворачивала, скручивала. Блять. Маленькая дурочка, не понимающая, что творит. — Эд, ты опоздал, — на последнем слове Ольга икнула, посмотрев на него из-под опущенных ресниц. Похоже, все уже успели прилично тут набраться. Снова скосил взгляд на Катерину. Выгибалась в танце, словно кошка, затем обернулась. И на него обрушился взгляд зеленых глаз. Таких ярких, что он, всего на мгновение задохнулся. Воздух просто вышибло из легких. Такого никогда не было. Не с ним. Но она была столь желанна, столь прекрасна, что он даже в мыслях не мог оскорбить ее, когда она была так близко, когда выглядела так прекрасно. — Ну, я же пришел, — ухмыльнулся он, вручив имениннице конверт с круглой суммой денег, которые он преподнёс девушке в качестве подарка. Она благодарно улыбнулась, отложив конверт куда-то в сторону, совершенно не обращая на него внимание. А вот на Эда очень даже обратила. Она резко притянула его за ворот рубашки. Он даже удивился такому напору со стороны Оли. Сейчас она чертовски раздражала. Мешала. Отвлекала. Бесила. Можно было подобрать множество эпитетов, но из-за нее он потерял из виду Катерину, и это заставило напрячься. Потому что — даже самому себе признаться было до охерения сложно — он переживал. За эту девчонку со взрывным характером и с копной шоколадных волос. Причина была неизвестна, но у него просто руки чесались схватить ее за шкирку и хорошенько оттрахать, чтобы у нее и мысли в ее голове не возникло о другом. Чтобы она, блять, выстанывала только его имя. Только его. — Я бы хотела попросить немного другой подарок на свой день рождения, — прошептала она. — Я никогда еще не занималась сексом в туалете клуба. Вот же. Но, а если поразмышлять логически, Катерина пропала куда-то, возможно, поехала домой, да и он не предполагал, что будет тратить на Олю много своего времени. Горячий трах в туалете? Хм, он вполне не против. Пускай шлюха почувствует себя действительно грязной, когда будет прижимать ее к кафельным плитам туалета, где до нее прижимали еще сотню точно таких же особей. Губы быстро нашли губы девушки, пропитанные противным табачным дымом. Было плевать. Плевать, пускай Измайлова хоть отсасывает своему Захарову где-то у него на квартире. Ему похуй. Он сейчас трахнет симпатичную девчонку, и это вылезет из него. Это необъяснимое чувство просто выйдет, оставит в покое. Губы в губы. Рот в рот. И ничего. Никакого огня нет. Никакой блядской изюминки в ее поцелуях и прикосновениях. И это бесит. Выводит из себя. И он толкает ее в кабинку туалета, жадно проникая языком в ее рот. Она стонет. Просит еще. Но тут только он главный. Только он может распоряжаться этим распахнутым для него телом. Она шепчет что-то на ухо, но почему-то хочется просто заткнуть ей рот рукой, чтобы не мешала получать ему гребанную разрядку. Чтобы вообще не мешала. Руки блуждали по обтянутому тканью телу, задирали юбку платья. Пальцы уже теребили клитор девушки, громко стонущей прямо в его рот. Он не мог остановиться. Он прямо сейчас опустит на колени и жестко, так жестко, на сколько способен, выебет ее в рот. Чтобы она захлебывалась, давилась. Но мысли все равно были не о том, о чем требовалось бы. Он думал о том, как сейчас Катерина стонет под Захаровым, как он трогает ее совершенное тело, как целует ее красивые губы, как она отвечает ему. И злился, злился, злился. Громко хлопнула дверь, и раздался отчаянный девичий всхлип, когда Оля уже расстегивала ширинку его джинсов. — Не обращай внимания, — выдохнула Оля, припав снова к его губам, сминая. — Я хочу тебя. И он поверил. Поцеловал в ответ, не отвлекаясь на посторонние звуки. Стянул тонкое платье с девушки, откидывая его куда-то в сторону. Она пытается укусить, но слышит лишь рычание, потому что он не позволяет. Никто и никогда не ставит на его теле отметины. Табу, гребанный запрет, приказ. Называйте, как хотите. — Захаров, прекрати, твою мать! — уже вскрик со слезами в голосе. По голове словно шандарахнуло чем-то тяжелым. Этот голос. Всегда такой язвительно-раздражающий, такой до боли знакомый, так по-особенному выговаривающий его фамилию. И тут просто нужно принять. Как факт. Как должное. Это Катерина. Это она. Он не мог спутать. И она плачет. Просит отпустить. Сука! Дверца кабинки с грохотом ударилась о стенку. От увиденной сцены слетела крыша. Она — сейчас такая маленькая и слабая — прижата огромным телом Захарова к стенке, всхлипывающая. И они. Мокрые дорожки на щеках с размазанной тушью для ресниц. Спутанные волосы, словно ублюдок тащил ее за них в этот блядский туалет. Такая слабая, что самоконтроль помахал ручкой. Так искренне плачущая, что желваки заходили ходуном. И его руки. На ее теле. Оставляющие синяки. Больно сжимающие. Хотелось вырвать. С корнем. И уже никто не мог остановить. Никто не мог помешать начистить ублюдку ебало. Никто не мог тормознуть. Резкий рывок за шиворот, кулак, впечатывающий лицо Захарова прямо в соседнюю стенку. Он не успел посмотреть на Катерину, но он услышал звук падения. Уебок явно не понимал, что происходит, не пытался защититься, не мог даже пошевелиться. А он злился и наносил удары. Мощные и сокрушающие. Потому что это не кто-то посторонний. Это Катерина. За нее порвет. Только он отныне может прикасаться к ней. Только пусть попробует кто-то к ней подойти. Отныне она только его. Больше ничья. Сука, только его. Удар за ударом. Чей-то вскрик, визг, когда полилась кровь. Пачкая вещи. Все в крови. Оля, вереща, выбегающая из кабинки туалета, прикрываясь платьем. Хруст костей. Он просто не мог остановиться. Просто не мог позволить себе остановиться. Просто потому, что он впервые увидел ее слезы. Впервые она была такой беспомощной. Впервые ему было больно только оттого, что какую-то девушку ударили. Черт возьми, когда она успела стать такой особенной? Когда стала иметь такое влияние? Приобрела значение? — Эд, хватит, — хрип откуда-то со стороны. — Слышишь? Оставь его. Катерина. Оглянулся. Сидела на холодном, грязном кафеле, поджав под себя ноги. И такой непередаваемый ужас стоял в глазах. Что он остановился. Опустил руки. Подошел к ней. Такой охуительно-красивой сейчас. Даже заплаканная. Даже униженная. Плевать, в каком она состоянии. Прикоснулся к подбородку, приподнимая лицо девушки, отмечая свои разбитые в кровь костяшки. Глаза сейчас были такими зелеными, такими чертовски яркими. Завораживающие. — Хочу домой. — Я отвезу. Вот так. Просто. Без лишних слов. Благодарностей. Потому что это сейчас не нужно. Совершенно не нужно. Просто он берет ее на руки, чувствуя, как она утыкается носом в его шею. Просто важно чувствовать ее тепло, важно видеть ее рядом. Сейчас совершенно нет никакого желания трахнуть ее, хочется лишь быть уверенным, что ее больше никто не тронет. Это было так на него не похоже. Словно это сейчас совсем и не он был. Словно кто-то подменил. Положил ее на заднее сидение машины, сев за руль. Он вез ее к себе. Он понимал, что она может просто не так это понять, просто он не знал, куда ее вести, а девушке похоже было абсолютно плевать, куда ее везут. Она просто хотела уехать оттуда. Он быстро доехал до квартиры, снова поднимая малышку на руки. С собственным замком пришлось повозиться, но он все-таки поддался. Зашел в квартиру, положив девушку на белые простыни. Такие белые, что она выделялась черным пятном. Она сжалась, подогнула под себя ноги, прикрыв глаза, чтобы не заплакать. Снова. Зажмурилась, чувствуя, как слезы все-таки снова выступают на глазах. — Он ублюдок, — тихо, чтобы не спугнуть, произнес он, садясь на край своей кровати. Видеть ее слезы почему-то было так невыносимо, будто кто-то сжимал сердце в груди. Хотелось пойти, вернуться в тот гребанный туалет и снова начистить лицо Захарову, чтобы и мокрого места от него не осталось. Чтобы она больше никогда не плакала. Так. Взахлеб. Она подняла на него свои заплаканные глаза, оглянувшись. Словно только сейчас заметила, что она не у себя дома. Словно пьяный мозг слишком медленно воспринимал все происходящее. Но вот ее изумрудные глаза нашли его. И она потянулась. Сама. Прильнула к губам. Что за вздорная девчонка? И мир перевернулся. Чтобы больше никогда не стать прежним. Чертов калейдоскоп эмоций. Она вызывала в нем те чувства, которые были так глубоко скрыты. И он задохнулся. От переизбытка чувств не хватало воздуха. Ее губы имели вкус виски. Такой терпкий, но едва заметный. Его перебивал вкус молочного шоколада. Сладкого. Манящего. Вкусного. Сердце громко застучало едва ли не прямо в ушах. Ее рот. Влажный и теплый. Такой чертовски желанный, что губы едва ли не дрожали от наслаждения. Шоколад и виски. Такое крышесносное сочетание. Впервые губы девушки имели такой эффект. Дрожь. Дыхание. — Эд, — прошептала она ему в губы, расстегивая пуговицы на его рубашке, проникая под неё холодными пальцами. — Не останавливайся. Мне… — хриплый выдох, когда он припал к нежной коже шеи, — нужно… Надо же. Ей тоже. Даже, если бы он хотел это сделать. Он не мог. Оторваться. Он и она. Ее губы. И он аккуратно раздвигает их, чтобы проникнуть в ее рот языком, чтобы найти там ее язык. Чтобы почувствовать ее. Он чувствовал ее прикосновения. Катерина трогала его тело, казалось, совершенно не стесняясь. Маленькая дурочка и не представляла, что творит с ним этими прикосновениями. Этими чертовыми прикосновениями. И сносит крышу. И губы припадают к ее шее, оставляя багровые отметины. Его отметины. Чтобы больше никто и никогда не прикасался к ней, чтобы каждая шавка знала, что эта девушка принадлежит только ему, Эду. Больше никому. Кусая кожу, потом зализывая следы своих укусов. Она стонала. Совсем не пошло. Он мог вслушиваться вечно, только бы она была так близко, только бы продолжала целовать его. От этих звуков, от ее прикосновений, от поцелуев таких теплых губ джинсы становились до одури тесными. Такими чертовски неудобными. Лишними сейчас. Вся одежда, что препятствовала, сейчас казалась лишней. Ее платье — такое красивое — хотелось разорвать к чертям. Просто. Они. Сгорали. Друг в друге. Просто рубашка летит куда-то в сторону, а ногти Катерины оставляют красные следы на спине. И ему так насрать сейчас на свои принципы насчет отметин. Потому что она — не очередная шлюха. Просто потому, что ей можно. Пускай творит, что хочет, но только пусть позволяет кусать ее губы, тянуть, всасывать. Получать отдачу. Словно безумный, он срывает с нее платье, жадно глядя на ее хрупкое тело, на выступающие кости ключиц, на впалый живот, аккуратную грудь в черном кружевном бюстгальтере. Черт, эта грудь. И он припадает к ней губами, чувствуя, как девушка тянет его за волосы. Да, он чувствовал. Сейчас он не мог вспомнить ни одного лица телок, которые лежали под ним, была только она. Так отчетливо. Прямо под кожей. Не церемонясь с застежками, рвет красивый лифчик. Просто потому, что нет времени. Купит ей новый. Сделает все, что захочет. Просто дай почувствовать. — Мне надо, — хрип, вырывающийся из горла, совсем не его голосом, — в тебя… сейчас. Рваный поцелуй, в то время, как пальцы отодвигают кромку кружевных трусиков, и один входит в нее. Туда, где чертовски жарко и влажно. Так туго. Блять, так чертовски туго. В нее. В девушку, перевернувшую мир, закусывающую губу от боли. Стоп. Он резко отстранился. Так чертовски широко распахнул глаза, словно привидение увидел. Прямо сейчас. В этой комнате. Она слишком, слишком тугая. И отчетливая гримаса боли, скользнувшая по красивому лицу. Нет, скажи, что это совсем не то, о чем он подумал. Он лишь ошибается. Этого просто не может быть. — Катерина, — прохрипел он, замечая, как девушка удивленно смотрит на него, как ее щеки покрываются розовым румянцем. — Скажи, что это совсем не то, о чем я сейчас подумал. Необъяснимая эйфория захватывает его, когда она лишь смущенно кивает головой. Она его. Вся. Без остатка. Никто и никогда не прикасался к ней так, как он. Никто и никогда не видел ее такой. Взмокшей. Распахнутой. Она невинна. Сейчас так похуй было на обжимания с Захаровым. Это ни черта не значит. Это все пустяк. Она, блять, только его. И он улыбается, впервые за такое долгое время, искреннее. Целует. На этот раз нежно. Раздвигая покусанные губы, проникая в рот языком, задев ряд белоснежных зубов. И она выгибается, как кошка. Просит. Руки трут горошинки сосков, которые мгновенно затвердевают от наслаждения. Влажная дорожка поцелуем спускается к пупку, а пальцы снова проникают в нее. Такая мокрая. Такая чертовски мокрая для него. Всегда только для него. Она судорожно всхлипывает, когда к первому пальцу присоединяется второй, подготавливая, разрабатывая. Потому что с ней нельзя грубо. Потому что ей нужно доставить удовольствие. Потому что наизнанку. — Пожалуйста, — снова всхлип. — Я хочу. Он тоже. Он тоже, малышка. И медленно, пожирая при этом распластанную на постели девушку, он стягивает с себя джинсы, вместе с трусами, освобождая уже стоящий колом член. Всмотрелся в ее лицо. Такая чертовски красивая. Темные кудри разметались по подушке, а изо рта вот-вот вырвется новый стон с его именем. Только его. И он врывается в нее, чувствуя небольшую преграду. Она шипит от боли, кусая губу до крови, впиваясь ногтями в его спину. Но ноги обхватывают его торс, прижимая к себе еще ближе. И он замер. Всего на мгновение наблюдая, как она жмурится, терпит. Как она, чтобы не закричать, больно кусает его в шею. И он позволяет. Потому что не может отказать. Воздуха осталось чертовски мало. Он задыхался. И только она не давала ему задохнуться от этих чувств. Только она. Его маленькая, желанная девочка. Которая теперь никуда от него не денется. Начал двигаться. Медленно, чтобы не причинить еще больше боли малышке. Блять, такая тугая, такая влажная и горячая, что он боится кончить после первого же толчка, как мальчишка. Но нет. Сдерживается, медленно двигаясь в ней, пока вдруг из ее рта не вырывается хриплый стон. Не от боли. Совершенно точно не от боли. Ей нравится. И он ускоряет темп, целуя ее губы с привкусом крови. Ее крови. Никто не мог сравниться с ней. Ни с одной ему не было так хорошо. Ни одна из этих серых, невзрачных девушек не вызывала таких эмоций. Ни у одной не было таких сладких губ. И все наслаждение выливается из него белым потоком. И протяжный стон вырывается изо рта. И он падает рядом с изнеможённой девушкой на кровать, притягивая ее к себе, прижимая изо всех сил. Чтобы она почувствовала, осознала, что он чувствует. Что она для него значит. И он так чертовски хотел увидеть ее лицо, когда она проснется. Так хотел, но на утро его ждали лишь холодные простыни. Лишь небольшое пятнышко крови напоминало о том, что в этой постели спала маленькая вздорная девчонка. А еще легкий запах ее духов, которым он едва не задохнулся. Беги, сколько угодно, Катерина, ты все равно моя.