Новое волшебство

Чонун заходит в квартиру и замирает. Он знает эту тишину. Плотную и немного звенящую. Она застывает в воздухе стеклом. Щелкнешь ногтем, и поднимется звук. Коснется потолка и рассыплется осколками. Чонун когда-то был готов отдать все, чтобы еще раз стать причиной такой тишины. Но его время прошло, и причина теперь – только Рёук. Окна распахнуты, но все равно – тишина. Словно за пустыми рамами не осталось ничего, кроме солнца, которое клонится к закату, делая мир вокруг приглушенным и мягким. Солнце сквозь стекло тишины - красиво. Чонун думает, что это тоже почти волшебство. Он ослабляет галстук, стягивает ботинки и сбрасывает пиджак. Воздух тяжелый и теплый. Становится тревожно. Хочется продлить лето, остановить время. Но Чонун бессилен и в этом. Он идет туда, где тишина плотнее, а чувства – острее. Заходит в спальню, застывая у порога, и смотрит. Рёук лежит на кровати. Синие простыни. Тонкие запястья. Чуть подрагивающие прикрытые веки. Обнаженный и живой. И не скажешь, что сейчас – просто тело. Оболочка. Пустой сосуд. Чонун не думает о Рёуке так. Потому что волшебство кончится, а Рёук останется. И это единственное, что у Чонуна никто не сможет отнять. Ни через год, ни через десять лет. Никогда. Рёук крупно вздрагивает всем телом, выгибается и улыбается. Совершенно искренне, предельно откровенно. Чонуну это не нравится. Он подходит к кровати, садится и ведет пальцами вдоль груди Рёука, а потом легко хлопает его по животу: - Просыпайся. И Рёук просыпается. Жмурится довольно, словно после долгого и хорошего сна. В какой-то степени – так и есть. Но Чонун еще слишком живо помнит, насколько вселение отличается от простого сновидения: примерно как самая настоящая из реальностей от самой глупой выдумки. - Что ты видел? – спрашивает Чонун, вытягиваясь рядом. - Видел дом. Видел комнату с зеркалами и пушистым ковром. Шторы были задернуты, и девушка в красном платье танцевала, покачивая бедрами. Я смотрел глазами ее жениха. У него были сильные руки, которые легко стянули красный шелк с нежных плеч, а потом… - Молчи, - просит Чонун. - Ты ревнуешь? - Да. - У него в сердце узелок болезни. Не ревнуй. Я просто заставил их снова поторопиться, пока не поздно. Понимаешь, ему осталось не больше недели. - Ты ведь не мог контролировать его? - Не мог. Но я мог думать. Я думал усердно и сосредоточенно, подкидывая ему картинки, обрывки фантазий… Я вспоминал, как ты касаешься меня. Как ведешь ладонями по телу, как трогаешь губами… Я поступил плохо? - Ты поступил хорошо, - говорит Чонун, но слова горчат. Рёук улыбается и кладет голову ему на плечо. Чонун думает, что не должен злиться на него. И все равно злость сжимает сердце. Потому что Рёук может быть везде и с кем угодно, а ему, Чонуну, остается только его тело. И невозможно понять, что причиняет больше боли: то, что Рёук еще может наслаждаться чужими жизнями или то, что Чонун так теперь не умеет. - Скоро волшебство кончится, - неожиданно говорит Рёук, словно читает тяжелые мысли Чонуна. - У тебя впереди еще один апрель, - говорит Чонун, запуская пальцы в тонкие пряди его волос. - Последний. Последний апрель, когда Рёук сможет не просто вселиться и наблюдать, но – подчинить. Заполнить любого человека собой, спрятав хозяина глубоко-глубоко. Он будет проводить часы, лежа телом на кровати, но разумом - далеко. Мерно дыша, иногда сбивая дыхание стоном удовольствия. Рёук всегда выбирает только счастливых людей, ярких и чувственных. И делает их более живыми, более открытыми и требовательными. Чонун будет смотреть на то, как Рёук спит свой апрель, и сжимать кулаки до побелевших костяшек. Может, они займутся любовью на синих простынях в вечер, когда стекло тишины будет особенно звонким. Рёук, конечно, не проснется, но где-то там, за тысячу километров, почувствует и позволит, вернувшись. Позволит коснуться влажной от пота кожи, развести в стороны ноги и покрыть поцелуями бедра. Чонун будет брать его тело, а Рёук будет смотреть из Чонуна на то, как забавно подрагивают ресницы у спящих. От настоящей любви в этом будет только слово. Чистое удовольствие. Одна на двоих тайна. Рёук еще думает, что любовь не нужна, если есть волшебство. Любовь делает несчастным. Счастье – это касаться чужих душ, не привязываясь. Рёук еще думает, а Чонун уже кое-что знает. - Я боюсь, - доверительно шепчет Рёук. – Сложно было привыкнуть, когда все ушло? - Сложно, - говорит Чонун. – В первый апрель после тридцатилетия было тяжелее всего. Ты спал, а я лежал рядом и плакал. Комкал эти проклятые синие простыни. И не было на свете ничего, что я желал бы сильнее, чем мое волшебство. - Ты никогда не рассказывал, - Рёук приподнимает голову и заглядывает Чонуну в глаза. – Прости. Я нечуткий. - Не думай об этом. Сейчас мне легче. Потому что острая боль потери притупилась, отошла на второй план. Еще тревожит, но уже не так. Почти можно дышать. - Ты ведь не оставишь меня? Ты будешь рядом, когда я больше не смогу уснуть? Чонун ничего не говорит, но обнимает Рёука крепче, утыкаясь носом в темную макушку. Еще один апрель, и Рёук станет только его. И телом, которое обретет особый смысл после тридцати, потому что останется единственным. И душой, касаться которой будет только Чонун. И это то, чего он желает больше всего на свете в свои тридцать два. Всего один апрель. Они доживут и переживут. А потом Чонун научит Рёука новому волшебству.