Щелк

Гиджет любила мешать ему всякий раз, когда он садился за книги. Она будто по наитию чувствует, что вот, он заходит в библиотеку, доходит до деревянных полок с самым интересным содержимым, до которого его зоркие глаза еще не добрались. Она спохватывается на другом конце Манхэттена, когда он проходится пальцами по корешкам старых и немного потрепанных книг, и ловит такси наманикюренной рукой. Она подгоняет таксиста, четко ощущая, как у себя в библиотеке или гостиной – где душа больше ляжет – он пытается подготовить себе место для увлекательного чтения: взбивает подушки, готовит черный чай без сахара, достает из футляра очки. Гиджет кидает в парня двадцаткой, хоть счетчик не доходит и до десяти долларов, и взбегает по лестнице знакомого, немного мрачного дома, в котором горят именно те окна, что и подорвали ее с другого конца города некоторыми минутами ранее. Гиджет игнорирует лифт, который только что приехал. Распахивает дверь служебной лестницы, когда подсознание так и кричит о том, что все необходимое для проведения досуга у него готово, и он включает настольную лампу, поправляет очки на переносице. Гиджет запинается на ступеньках, когда он открывает книгу на том месте, где он остановился в прошлый раз, и делает последний рывок, когда закладка убирается на столик тонкими, узловатыми пальцами, а глаза только начинают фокусироваться на строчке. «Эмма – прекрасное создание, которое Том никогда в своей жизни не ценил…». Звонок в дверь. Тиберий тяжело вздыхает, когда видит вновь ее перед собой, опершуюся рукой о дверной косяк и смотрящую из-под своей высветленной пушистой челки. - Привет, - она и сама не понимает, зачем сюда бежала сломя голову, через весь Манхэттен, зачем отдала таксисту двадцатку, когда хотела потратить ее на более разумные вещи. И это незнание отражается в голубых глазах, когда он без слов пропускает ее внутрь. – Чего творишь? Она мнется в коридоре, осматривая его квартиру с готическим интерьером и высокими потолками, будто впервые. И немного вздрагивает, когда жилистая спина проходит мимо нее, заворачивая по коридору туда, откуда она его секундой ранее и вытянула, – в библиотеку. Гиджет дует губы, а изначальное стеснение будто сдувает ветром. - Опять читаешь? – Тиберий замирает безмолвно в кресле в раздумьях о том, стоит ли брать книгу в руки, пока она не наиграется с его терпением и нервами, или же лучше подождать. Она крутит головой в разные стороны, подмечает, что книг в этот раз больше, а поэтому ее появления здесь будут чаще. Она ходит туда-сюда, складывая губы, измазанные блеском, в трубочку и что-то оглядывая в стороне, не подходя к нему ближе и вообще не обращая на него внимание – она здесь не за этим. Гиджет вообще не особо понимает, зачем она здесь, почему приходит сюда и считает священным долгом портить Тиберию вечер чтения. Но отчего-то приходит каждый раз, переключая его внимание на более веселые вещи. Например – на себя. Они могут ни о чем не говорить, просто молчать, находясь в одной комнате. Он может на нее смотреть, как на блондинку во всех смыслах этого слова, когда она пытается придумать что-то новое и заводное для него, такого спокойного. Может с титаническим спокойствием взывать к ее совести, когда она выхватывает книгу из его рук, мелькая яркими кофточками и цепочками перед его носом, словно гирлянда. Она может делать что угодно: хоть стоять на голове, как в прошлый четверг, хоть разбрасываться кастрюлями по кухне, делая вид, что она очень сильно занята готовкой и очень сильно не умеет отличать блинную сковородку от обычной, как вчера. Они могут заниматься этим полчаса, час, два часа, да хоть десять с половиной минут или же вечность – Гиджет плевать, она никуда не торопится ни сегодня, ни завтра. Ей просто жизненно необходимо утолить это зудящее чувство в груди, что возникает каждый раз от его желания почитать в тишине и одиночестве, а после - пойти домой так, облегченно, ведь вечерний ритуал, по типу чистки зубов или душа, завершен и совершен. Гиджет не особо понимает, почему она достает этим именно Тиберия, почему заявляется только к нему домой, ежится от вида его пафосных дорогущих картин, от вечного холодка по полу, почему смеет донимать вообще однокурсника своими наглыми закидонами, и почему он ее терпит. Но она чувствует, как ей становится спокойнее всякий раз, когда его вечер обрывается, а она слышит сначала шипение на нее, а потом и благодарность за прекрасный вечер. Все же, Гиджет умеет не особо бесполезно отвлекать Тиберия. И, пожалуй, именно за это он и терпит ее, выжидая даже сейчас, что она приготовила ему на сегодня. Выжидая за книгой, шелест страниц которой отрывает голубые глаза от созерцания картины Клода Моне, и заставляет взглянуть ярким и немного безумным взглядом в угол комнаты, где стоит кресло и сидит он. - Так, что? – она знает, что он не ответит ни на первый вопрос, ни на второй. Также она знает, что он ждет ее действий, и что, когда она поворачивается к нему спиной, два зорких глаза впиваются в нее. Гиджет физически это чувствует и слабо улыбается, осматривая комнату в который раз на предмет возможного взаимодействия. И находя. - А впрочем, неважно, я же не за этим пришла – не за тем, чтобы узнавать у тебя, читаешь ты там что-то или нет, - она пытается не ляпнуть: «Но за тем, чтобы прервать это занятие, где бы ты ни находился в данную секунду» - и замирает в дверном проходе, приподнимаясь на цветастых носочках и пытаясь дотянуться кончиками пальцев до верхней балки проема. Тиберий молча выслушивает ее, орлиным взглядом подмечая, как ей не хватает сантиметров тридцати, чтобы дотянуться до цели, как в этих потугах оголяется полоска кожи меж задранным белым топом и порванными собственноручно джинсами. - Я тут на днях прочла любопытную вещь. Там говорилось, что темнота помогает сбросить оковы и рамки социальной роли, кем бы ни был человек, - она не видит, как брови Тиберия взметаются вверх, но тут же выражение его лица приобретает бесстрастный оттенок. Надо же, никаких глупых речей о модных журналах. Говорит она не о макроэкономике, конечно, не о всемирной истории, но даже это ему интереснее, чем привычные шмотки и прически. Вернее, даже не это, а то, к чему она подобной темой пытается его подвести. Тиберий продолжает молчать, хоть Гиджет и знает, что глаза, застывшие на одной строчке пять минут назад, еще примерно вечность не сдвинутся с нее. - Прочла и несколько часов размышляла на эту тему, на тему того, видела ли я своих знакомых в темноте и свете, правда ли это, и как сильно они меняются, стоит только, - комната погружается во мрак за секунду. – Выключить свет. Ее пальцы щелкают переключателем, освещая библиотеку мягким светом торшеров, а сама она оборачивается, прислоняясь спиной к стене и сталкиваясь впервые за вечер взглядами с Тиберием, что все так же продолжает молчать. - И ведь правда: все те, кого бы я ни вспоминала, при разных световых эффектах являлись чуть ли не другими людьми. Будто бы темнота выворачивала потаенные уголки души наружу, - она переводит взгляд на собственные ногти, аккуратно подстриженные, разукрашенные всеми цветами радуги. – Взять, к примеру, хотя бы Мела. В голову к нему и к ней лезут воспоминания о низкорослом плотном парнишке со светлыми волосами и огромным лицом. Его глаза, коричневые, добрые, так и располагают к близкому общению. Но вот извечная физиономия «кирпичом» пугает, заставляя многих обходить его за два метра. - Вроде бы и суровый на вид, вроде бы и милый с друзьями, но стоит выключить свет, - она щелкает пальцами одновременно с переключателем, возвращая мрак в комнату на доли секунды. – Как он превращается в сентиментального мишку, любящего «Отчаянных домохозяек» под шоколадное мороженое и сырный попкорн. Тиберий усмехается такой откровенности, печатая в памяти навечно то, что болтливость и рассудительность Гиджет можно будет нехило так использовать в желании заткнуть говорливых однокурсников. - И Бадди с ним в одной лодке, только тот больше по видеоиграм сексуального характера втайне от родителей. А если говорить о Хлое, - в голову лезет фигуристая лучшая подруга с точно таким же косым начесом, что и у Гиджет, и такой же любовью к обтягивающим белым шмоткам. – То до выключения света вообще нельзя узнать и понять, что она боится темноты, ага. Она кивает головой, по щелчку пальцев вновь устраивая светопреставление в библиотеке Тиберия. - Дюк же, такой громадный и грузный мужик, превращается в заботливого лапочку, хоть по нему и не скажешь, а если и да, то в последнюю очередь. А Макс… - она запинается, неосознанно и немного нервно расширяясь в глазах, облизывая нижнюю губу. В голову лезут воспоминания о высоком и прекрасном парне, образ которого разбивается о темноту клуба, широту зрачков, пену в уголках рта и запрокинутую голову. Передоз – его тогда еле откачали, вернули к жизни, а вот чувства Гиджет – увы, не смогли. Тиберий видит это замешательство, видит, как она вновь моргает светом, а на дне ее глаз, которые он даже отсюда мог разглядеть с безупречной четкостью, таятся неуверенность, нервозность, боязнь и страх. Он это видит, и уже в открытую, не смущаясь и не скрываясь, подпирает кулаком подбородок, впиваясь в нее взглядом, все еще пытающуюся с помощью переключения света охладить краски собственной памяти. Теплота и мягкость ламп замирают в комнате, а прежняя Гиджет, саркастичная и немного дерзкая, возвращается в библиотеку. Но его уже не интересуют пространственные рассуждения о наркомане-Максе и его заботливом дружке-гее, Дюке, на приходе одного из которых они и спелись, оставив малышку-Гиджет позади. В одиночестве темноты. Его интересуют эти голубые глаза, что меняются медленно, а когда она моргает светом в комнате слишком часто, и вовсе не успевают подстроиться под светлую сторону души хозяйки, оставаясь такими же печальными. - Впрочем, это уже не так важно. Они и я – так же отделены друг от друга, как и суп от мух, - она полностью приходит в себя, вновь возвращаясь вполне осознанным и легким взглядом к нему, вернувшемуся к книге. – Интересует меня другое. Тиберий не меняет позы, увлеченный воспоминанием голубых глаз, но Гиджет не обращает на это внимания. - Меня интересуешь ты, - эта фраза настолько громко отлетает от стенок библиотеки, что невольно вынуждает его обратить на нее взгляд, а ее щеки - воспылать. – Вернее, изменишься ли ты, стоит мне сделать так… Ее пальцы вновь щелкают переключателем, погружая комнату во мрак на чуть большее время, чем было до этого. - Ведь я никогда не видела тебя в темноте, - она откровенно врет, закусывая нижнюю губу и радуясь, что в темноте комнаты этого не видно. Воспоминания о том, как однажды в квартире Тиберия вылетели пробки, и на пару минут они остались в темноте, и в них она не услышала ни звука, но отчетливо почувствовала его узловатые пальцы на своих плечах, заставляют ее немного дрогнуть, а глаза - подернуться темной поволокой. Тиберий уже не видит страха в ее глазах, когда она отводит в сторону одну ногу и немного ежится от холодка, скользнувшего по паркетному полу, но видит то, что его завлекает не меньше – интерес. И не к Максу, который она испытывала каждый раз, стоило завести речь о ком-то спортивном и высоком, не к Хлое, лучшей подруге, не знавшей меры ни в еде, ни в стиле одежды, а к нему. И это доводит до усмешки. - А что касается тебя? – его вопрос разрезает тишину меж ними, и заставляет круглые плечи дрогнуть. Он смотрит на нее пристально, поверх очков. – Меня ты не видела, но себя видишь каждый день и всякий раз, когда собираешься ложиться спать. Ты меняешься так же, как и остальные? Он заставляет ее задумчиво щелкнуть переключателем, погрузив и себя, и его в темноту, в слабое свечение настольной лампы, окунуться в воспоминания собственного лица в отражении зеркала. Щелк. Свет бьет по глазам, и она смотрит невидящим взглядом на то, как он берет книгу в руки, поднимаясь с кресла, вспоминая голубые потухшие глаза в полумраке собственной спальни. Щелк. Темнота бьет по щекам и ресницам, открывая за закрытыми веками вид на потрепанную недосыпом и стрессом за жизнь сорванца-мальчишки Гиджет, что уже долгое время забывает о расческе. Щелк. Она видит, как он подходит к ней ближе так же четко, как и свои подрагивающие бледные губы в зеркале ее спальни. Краем глаза подмечает, как книга, толстенный томик с увлекательными историями, соскальзывает с кончиков его пальцев вниз. Щелк. Она вздрагивает в темноте от сквозняка своей комнаты и того, с каким стуком падает книга на пол в его библиотеке. Она сминает губы, понимая, что эти изменения тьмы и света касаются так же и ее, однако сейчас она выглядит иначе, чем год назад, когда только узнала об отношениях Дюка и Макса, о передозировке последнего. Щелк. Она порывается сказать об этом Тиберию, даже открывает рот, но замирает, ловя блеском на губах его дыхание, а взглядом – помутневшую радужку, в которой плещется интерес, смешивающийся с чем-то животным. С чем-то, что доводит ее колени до мелкой дрожи, а сердце – до отбивания чечетки. - Что ты делаешь? – ее голос скатывается до шепота. Она чувствует его узловатые пальцы на своих крошечных, чувствует, как они накрывают ее ладонь, касаясь белого выключателя. - Как это «что»? Ты же хотела увидеть меня в темноте, - он усмехается, радужка меняется на более темную, вкрапления света тускнеют, а зрачки расширяются, позволяя Гиджет увидеть саму себя в их черноте, собственную дрожь и то, как нервно она сглатывает, утопая в них, теряясь. – И сейчас я дам тебе этот шанс. Щелк.